Таким образом, у Блэза появился новый кумир, и он попросился под начало Тропа. Он старался во всем подражать комиссару, даже его степенности и внешней медлительности, но это ему удавалось совсем плохо. Взрывной, атлетически сложенный Блэз, чувствовал потребность в ежеминутной отдаче энергии, и сбросив иногда искусственную солидность, оглянувшись предварительно по сторонам, производил в коридоре полицейского управления несколько резких выпадов, качаясь, как маятник, проводя, как это принято в терминологии боксеров, бой с тенью. Потом, устыдившись собственной выходки, напускал на себя прежний серьезный вид. Черные глаза на смуглом лице возбужденно блестели, волосы падали на лоб, и со стороны Блэз больше походил на современного акселерата, нежели на лейтенанта полиции.
Троп терпеливо обучал Блэза методам расследования, с удовольствием отмечая, что Фердинанд хорошо усваивает его уроки. Их отношения постепенно перерастали в дружбу, необходимую для обоих, потому что каждый из них был, в сущности, одинок в большом многолюдном городе.
Фердинанд сидел напротив комиссара в его кабинете, и тот излагал ему свою теорию расследования, которую называл «методом цветной печати».
— Понимаешь, Фердинанд, на цветной печатной картинке при ее изготовлении сначала отпечатывается один цвет, как правило — преобладающий, затем в определенные незаполненные места пропечатывается другой, потом третий, и так далее. Каждый цвет должен занять свое место. Если же он выйдет за границы отведенного ему участка, это сразу же обнаружится. Так и в расследовании, например, с делом об убийстве Скалацца.
Сначала мы с тобой соберем заново показания лиц, тем или иным образом причастных к этой трагедии, а потом займемся наложением одних показаний на другие и посмотрим, где обнаружатся изъяны. Есть у меня некоторые соображения, но о них рано говорить. Ты ознакомился с материалами дела?
— Да, Эдвард,— наедине с Тропом Фердинанд называл комиссара по имени, комиссар сам этого хотел; в присутствии других формой обращения оставалось звание Тропа,— я применил ваши методы при ознакомлении с делом.
— И что у тебя получилось?— Троп добродушно улыбнулся, с удовольствием глядя на Фердинанда.
По-ученически загибая пальцы, Фердинанд стал перечислять: «Во-первых, если миссис Скалацца убил Родриго Альварес, то зачем ему понадобилось приходить вечером? Во-вторых, почему он не скрылся сразу же после убийства, а попытался сделать это так поздно и неуклюже? У него же был запас времени не менее, чем в сутки, пока бы обнаружили труп».
— Первый твой вопрос, Фердинанд, доказывает, что ты никогда не освоишь свою профессию,— глядя на обескураженного Блэза, Троп продолжал,— если бы Родриго убил миссис Скалацца продуманно, не оставив никаких улик и обеспечив себе прочное алиби на то время, когда произошло убийство, то для него был прямой смысл прийти вечером, заступить как обычно на дежурство, подтвердив этим непричастность к убийству и полное незнание того, что произошло в доме за время его отсутствия. И в таком случае, ему не было надобности убегать тайком, а наоборот, следовало поднять крик и позвать соседей и полицию.
Ты неверно сформулировал первый вопрос, сконцентрировав все внимание только на факте прихода Родриго в дом, упустив из виду несколько вариантов, когда такой приход являлся бы оправданным с точки зрения подтверждения алиби. Ведь любой вопрос следует рассматривать в совокупности не только конкретных факторов, но и возможных.
Постановкой второго вопроса ты себя полностью реабилитируешь и показываешь грамотным специалистом,— Троп опять добродушно и хитро улыбнулся, видя как светлеет при этих словах лицо Фердинанда.— Если бы Хартинг не получил от родителей в наследство кочан капусты вместо головы, то один этот вопрос должен был его смутить. Но Хартингу не до психологических исследований: прямых улик против Родриго столько, что его уже сегодня можно отправить на электрический стул и ни один адвокат не сможет ему ничем помочь, тем более тупица Баррел. Зачем же Хартингу искать кого-то другого? Его смущало только отсутствие похищенных бриллиантов. Будучи уверенным, что Родриго не раскроет место их нахождения, Хартинг охотно передал мне это дело. Сливки с него он давно уже снял, позируя для «Вечерних новостей» и описывая корреспонденту дешевенькой газетки звероподобного гориллу Родриго Альвареса. Этот портрет более подходит самому Хартингу, нежели испанцу.
Ты съездишь сегодня в Дайвер и поговоришь со Стефанией; Дуг сказал, что после смерти хозяйки она живет у родителей. Меня не удовлетворяют вопросы, которые ей были заданы. При разговоре, я подчеркиваю, при разговоре, а не при допросе, не забывай о мелочах; они зачастую говорят больше, чем значительные, но ничего не дающие факты. При беседе Стефания гораздо глубже раскроется, нежели при официальном протокольном допросе. Весь разговор незаметно запишешь на магнитофон.
Свой приезд объяснишь чисто формальным проведением дополнительного расследования и обязательно выскажешь уверенность, что ты не сомневаешься в виновности Родриго Альвареса. Поинтересуйся у нее, знала ли она о существовании скрытого сейфа. Ничего, что она может не сказать правды, интонация голоса при ответах играет немалую роль, и мы должны уловить и отделить ложь от правды.
Также выясни, когда Стефания в день убийства прибыла домой. Желательно проверить эти сведения у возможных очевидцев ее приезда. Хотелось бы знать, не проявляла ли она в тот день беспокойства, хотя вряд ли нам удастся узнать у кого-нибудь такую важную мелочь. В общем, сам понимаешь, что нас интересует и из чего тебе следует исходить при разговоре. Мне недостаточно мнения Хартинга о Стефании. Сегодня постараюсь выкроить время и осмотреть особняк миссис Скалацца. Шеф завалил меня работой, когда же я попытался пожаловаться ему на большую загруженность, ты знаешь, что он мне ответил?
— Не прибедняйтесь, Троп. Будь это так, вы не стали бы искать себе дел у других следователей!
4. ОСОБНЯК НА СЕДЬМОЙ АВЕНЮ
Целый день Тропа занимали неотложные дела и только к вечеру он смог вернуться к материалам о происшествии в особняке на седьмой авеню. Все еще было неясным, но какие-то факты вырисовывались из общего хаоса ярче, обретали четкий рисунок и это являлось результатом напряженной работы, независимо от того, занимался ли Троп этим делом или другим: мозг его автоматически продолжал анализировать, вычислять и сопоставлять, отбрасывая все лишнее.
Троп посмотрел на часы — десятый час, и, хотя летом темнеет поздно, на улице уже зажглись фонари, да и комиссар более часа назад включил свет в кабинете. «Отложу, пожалуй, визит в особняк на завтра»,— подумал комиссар, но его неожиданно охватило предчувствие, что именно сегодня он приблизится к разгадке преступления.
Троп решился: он одел темно-синий, не по сезону тяжелый пиджак, висевший в течение дня на спинке стула, поправил воротник рубахи, затягивая при этом узел галстука, запер сейф, и, осмотрев комнату,— не забыл ли чего, погасил свет и направился к выходу. Все это проделал обстоятельно, и те, кто судил о характере комиссара по внешним признакам, глубоко заблуждались: в нужный момент реакция Тропа была незамедлительной.
Седьмая авеню протянулась с юга на север и практически находилась вне городской черты, счастливо избегнув фабричных испарений и автомобильного смога. Она была ровная и зеленая, ухоженная специально нанимаемыми садовниками.
Двухэтажные особняки, чем-то похожие друг на друга и в то же время имевшие свои отличительные признаки, выстроились в две пареллельные линии. Здесь проживали только обеспеченные люди; дом на этой улице стоил не менее двухсот пятидесяти тысяч. Улица была хорошо освещена, но дома таились в тени, отбрасываемой широколистными кленами. «При таком свете водопроводчик не мог спутать Родриго ни с кем другим»,— подумал Троп, останавливая машину метрах в двухстах от тридцатого номера. Оставшийся путь Троп проделал пешком, чтоб не привлекать излишнего внимания.
