В книге читатель увидит портрет Цыань, нарисованный неизвестным китайским художником. Следует сказать несколько слов о том, как рисовали портрет покойника в феодальном Китае.
Считалось непристойным, если художник рисовал с натуры лицо покойного. Процедура рисования портрета усопшего была чрезвычайно сложной и необычной.
Умирал глава семьи. Его клали в гроб. После этого сыновья и их жены собирались вместе и обсуждали вопрос о том, каким должен быть портрет покойного предка. По этому случаю приглашали художника, который приносил с собой большой альбом, содержащий образцы изображений глаз, уха, носа, подбородка, лба и лица. Художник, приступая к рисованию портрета предков, выслушивал мнение его родственников и прежде всего его старшего сына: они отыскивали в принесенном альбоме соответствующие «части» лика покойного: глаза, нос, уши, лоб и т. п. Художник перерисовывал эти изображения — так воссоздавался лик покойного предка. Дорисовать позу, шляпу, посмертное одеяние, знаки различия было уже не так сложно.
Вдовствующая императрица Цыси в последние годы жизниК подобному методу зарисовки покойного предка прибегали все состоятельные семьи. Так же был нарисован и посмертный портрет покойной Цыань: у нее изящное нежное лицо, тонкий нос, маленькие губы, острый подбородок. Ее роскошное одеяние, богатый головной убор, увенчанный сложной наколкой и двумя жемчужными фениксами, выглядели громоздкими на хрупком теле.
Цыси проявила неприязнь к Цыань даже после ее смерти. Свой отказ надеть траурное одеяние и совершить траурный обряд перед гробом покойной она объяснила так: «Цыань была такой же сорегентшей, как и я, почему же я должна совершать челобитье перед ее мертвым телом?». Цыси отказалась даже сопровождать похоронную процессию, как этого требовал этикет.
После исполнения другими положенного ритуала перед гробом покойной Цыси издала указ, в котором говорилось: «По повелению Императора я вынуждена взять на себя обязанности единственной регентши и в будущем заниматься государственными делами».
29 мая 1898 г. скончался великий князь Гун, председатель Верховного императорского совета, обладавший большим влиянием в маньчжурском правительстве. Ему устроили пышные похороны. Гроб с телом поставили в помещение монастыря впредь до предания земле. Спустя более двух месяцев после этого состоялась церемония похорон.
По пути похоронной процессии были расставлены жертвоприношения, построены легкие павильоны из тростника и циновок. В павильонах находились эмблемы воинов, оружие старинных образцов, имитированные золотые и серебряные деньги, сделанные из бумаги изображения слуг, беседок, драконов, мостов, через которые должен будет переходить дух покойного. Все эти эмблемы предавались огню как жертвоприношение различным духам.
Во главе процессии несли на мачте большое красного цвета знамя как указатель пути для духа усопшего, — по убеждению верующих, дух отправлялся в «царство теней», в семью предков. За знаменем вели верблюдов, навьюченных юртами. Верблюды подтверждали принадлежность покойного к кочевникам. За верблюдами гнали табун лошадей — это указывало на то, что покойник владел землями и был богатым человеком. За табуном вели на веревках нескольких охотничьих собак, что должно было означать: покойный был охотником. Наконец, табун оседланных лошадей, за которым следовал отряд всадников, показывал, что покойный был князем и воином.
На высоких древках желтого цвета несли шелковые круглые щиты с изображением дракона: покойный был царской крови; затем — таблички с именами предков, щиты с надписью заслуг и должностей покойного, деревянные мечи, копья, секиры, знамена.
Далее шествовало несколько буддийских и даосских монахов, которые исполняли религиозные песнопения. За ними следовали многочисленные плакальщики — все в белом траурном одеянии, в длинных белых балахонах, белых шапках и белых башмаках. Они держали в руках различные предметы домашнего обихода покойника и издавали протяжные, но негромкие заунывные звуки. За ними шли родственники-мужчины, а самых близких родственников вели под руки.
Наконец, на огромном паланкине, который держали 84 носильщика, несли гроб под богато расшитым балдахином. Перед гробом в большом количестве разбрасывали жертвенные бумажные «деньги» круглой формы, они подобно снегу разлетались по воздуху и покрывали землю белым слоем. Эти «деньги» приносили в жертву злым духам, и тогда они не препятствовали духу покойного вознестись в небеса.
Так как великий князь Гун был царской крови, то покров на его гробе и балдахин были из желтой материи с вышитыми драконами. Процессию сопровождали музыканты: они на флейтах исполняли нежные мелодии, успокаивающие дух усопшего.
Со смертью сорегентши Цыань и великого князя Гуна вдовствующая императрица Цыси стала полновластной повелительницей императорского двора и правительницей Китая.
Современники утверждали, что Цыси, став единственной регентшей, проявляла еще больший деспотизм: она уже не просила советов сановников, а приказывала в резких повелительных выражениях. Говорили, однако, что не все перед ней раболепствовали: цензоры продолжали критиковать ее поступки, а Гуан Кэ — брат покойной сорегентши Цыапь простаивал длительное время у дворцовых ворот и, заливаясь слезами, громким голосом требовал воздать должное покойной. Подобная сцена проходила на глазах Цыси, по она не могла воспрепятствовать исполнению этого древнего маньчжурского обычая.
Единственным препятствием Цыси на пути к неограниченной власти стал ее пол — она была женщиной, которая по строгим законам китайской империи считалась неполноценным человеком и уступала место мужчине. Строгие правила этикета создавали серьезные препятствия на ее пути. И тем не менее Цыси постепенно и настойчиво отбрасывала некоторые традиционные установления, сковывавшие ее действия.
Гуансюй и реформаторское движение
После смерти в 1891 г. сорегентши Цыань, которая проявляла большую заботу о Гуансюе, его единственным другом и защитником остался учитель и наставник Вэн Тунхэ. Это был смелый и честный человек, способный чиновник и выдающийся конфуцианский ученый. Его рассказы о бесправном положении китайского народа, о произволе и жестокости чиновников производили сильное впечатление на Гуансюя, и он проникся к своему учителю большим доверием и уважением. Так в ранние годы молодой император узнал о повсеместных злоупотреблениях, коррупции и жадности чиновников. Воображение юноши, не развращенного еще дворцовыми интригами, подогревалось свободолюбивыми идеями, которыми были заражены передовые люди его поколения.
Поражение в войне с Японией (1894–1895) принесло Китаю национальный позор, взбудоражило умы мыслящей части китайского общества и породило сильную оппозицию маньчжурскому правительству во главе со вдовствующей императрицей Цыси. Японо-китайская война показала полную неспособность маньчжурских правителей организовать защиту страны, а это усилило «бунтарские» настроения императора Гуансюя, с именем которого связано движение за реформы.
Ли Хунчжан (фото 1902 г.)Сторонники реформаторского движения боялись революционных взрывов — они все сводили к реформам. И тем не менее всякое выступление против абсолютизма, против утвердившихся столетиями традиций рассматривалось кликой Цыси как неслыханное бунтарство. Вот почему нужно было обладать большим мужеством, чтобы в таких условиях не бояться пропагандировать реформы.
Одним из выдающихся руководителей реформаторского движения в Китае конца XIX в. был Кан Ювэй, оставивший глубокий след в истории борьбы китайского народа против абсолютизма.
В 1898 г. учитель Вэн Тунхэ познакомил императора Гуансюя с Кан Ювэем, который поражал современников широтой своего мышления, страстностью и убежденностью суждений. Незаурядный ум, широкая эрудиция, пламенное красноречие, страстность, глубокая вера в свои идеи, смелость суждений Кан Ювэя произвели неизгладимое впечатление на молодого императора.
Сущность политической программы Кан Ювэя состояла во введении в Китае конституционной монархии и осуществлении умеренных буржуазных реформ. Он выступал против революционного преобразования китайского общества, утверждал, что маньчжуры и китайцы объединены общей религией и культурой. Назначение маньчжурским правительством Ли Хупчжана, Юань Шикая, Чжан Чжидуна, Цзэн Гофаня и других китайцев на высокие посты он рассматривал как доказательство разделения власти между маньчжурами и китайцами. Кан Ювэй выдвинул лозунг: «Единство маньчжуров и китайцев, монарха и народа».
