— На самом деле его легко починить, — сказал Анджей Марине. Сам не понимал, что его дернуло за язык.
— Я знаю, — невозмутимо кивнула она. — Что по-настоящему трудно, так это до него дотянуться.
Однако, когда, попрощавшись с Файхом и задремавшей в его кресле Гретой Францевной, вышли все вместе во двор, оранжевый зонтик уже валялся на асфальте, да еще и возле самого подъезда, чтобы далеко за ним не ходить. Иногда ветер бывает чрезвычайно любезен.
Анджей поднял зонт, покрутил в руках, кое-как закрыл, разровнял, снова открыл — все было в порядке, спицы не сломались, а только погнулись, да и то не сильно. Протянул находку Марине. Сказал:
— Отличная вещь, еще долго прослужит.
— Ой, — смутилась она. — А почему мне?
— Потому что этот зонтик явно родился из твоего рассказа, — крикнул сверху, с балкона, Файх. — Больше ему неоткуда было взяться. Анджей все правильно понял!
Подумал: «Да нихрена я на самом деле не понял. Просто отдать зонтик Марине было логично. Потому что… Нет, стоп, никаких „потому что“. Логично, и все».
Но говорить ничего не стал. Устал уже от этого чертова немецкого языка, хоть плачь.
— До понедельника!
Теперь немецкая речь немилосердно лилась на их бедные головы прямо с небес — совсем невысоких, самых ближних, расположенных на высоте второго этажа. Всего-то.
— До понедельника! — повторил Файх. — Хороших всем выходных! Жду вас у себя в семь. И уже начинаю по вам скучать.
Вот ведь ненасытный.
Сказать, что всю дорогу думал о Марине и ее сказках про Заесан, было бы неправдой, потому что не думал вообще ни о чем, ни единой мысли не было в гудящей от перенапряжения голове. Зато не думал именно о Марине. О том, как она идет сейчас домой, где стол завален изрисованной бумагой — десятки эскизов, сделанных за последние три с половиной дня, и на всех картинках — улицы, улицы, улицы. И еще переулки, площади, деревья, дома с круглыми окнами, нежащиеся на солнце коты, играющие собаки, стаи пестрых попугаев на площади, статуи с цветами, выросшими на месте глаз, крылатый ребенок на пустом пляже строит замок из золотого песка, в фонарях плещется светящаяся морская вода. И как, не переодевшись в домашнее платье, даже не сделав бутерброд, о котором мечтала всю дорогу, сядет рисовать новую картинку и, не закончив толком, начнет еще одну, а потом еще — слишком много надо теперь успеть, ни одной человеческой жизни не хватит завершить это дело, с по-настоящему важной работой вечно так.
Обо всем этом Анджей не думал ни секунды. Просто откуда-то знал.
Пришел домой, открыл окно, высунулся по пояс и смотрел на темное ночное небо так долго, что оно пошло трещинами, сквозь которые пробивался неяркий бледно-синий свет. Подумал: «Я определенно чокнулся». Подумал: «Вот и проверим теорию, что психам жить интересней, чем всем остальным». Подумал: «Похоже, я даже рад».
И пошел работать.
По улицам ходил теперь чутко прислушиваясь, боковое зрение за выходные стало чуть ли не лучше фронтального, и даже затылок зудел, как будто там и правда прорезывался дополнительный глаз. Был совершенно уверен, что эксцентричный немец Фабиан Файх вот-вот выскочит из-за угла, вынырнет из подворотни или, чего доброго, вывалится прямо на голову из ближайшего окна. Скажет: «Привет, пошли обедать, я тебя убью». Даже ответную реплику заготовил: «Каким оружием?»
Правда же интересно.
Однако Файх предательски оставил Анджея в покое. На весь уикенд. Объявился только в ночь с воскресенья на понедельник. То есть даже не в ночь, а в половине пятого утра. И не где-нибудь, а на подоконнике. Сидел, курил трубку-калабаш,[4] пускал дым кольцами, болтал ногами, терпеливо ждал, когда на него обратят внимание. Когда живешь на четвертом этаже, подобных визитов как-то не ожидаешь. И получается, зря.
Анджей так растерялся, что спросил:
— Ты чего не спишь? Я-то ладно, конченый человек. У меня, во-первых, апокалипсис, то есть дэдлайн. В девять все должно идеально работать! А во-вторых, как только оно заработает, я буду волен распрячь своего бледного коня и дрыхнуть сколько захочу. А тебе же небось к восьми в офис. Или где ты там наводишь свои немецкие порядки.
— К восьми тридцати, — педантично поправил Файх. — Но это неважно. Я никогда не сплю. Просто не умею.
На фоне подобного признания время и форма дружеского визита сразу перестали казаться чересчур фантастическими. Ну залез человек на четвертый этаж незадолго до рассвета, с кем не бывает.
— Это как?!
— Ну как, — немец пожал плечами, — обыкновенно. Бодрствую, и точка. И никогда не устаю.
— Даже от себя?
Не хотел язвить. Само вырвалось. Но Файх был непрошибаем.
— Конечно. С собой мне всегда хорошо. Видимо, у меня легкий, уживчивый характер.
И добавил, перейдя почему-то на шепот:
— Есть спящие, а есть сны, вот и все. Мир очень просто устроен, Анджей. И довольно логично, как ни смешно это звучит.
— Действительно смешно.
— Тем не менее. Извини, если я тебя потревожил. Просто вдруг подумал — возможно, тебе кажется, будто ты сходишь с ума. Возможно, тебя надо успокоить. Рад, что ошибался.
— Успокоить! — восхитился Анджей. — Надо же — успокоить! Успокоить человека, примерещившись ему под утро! На подоконнике! На четвертом этаже! Отличный способ, надо взять на вооружение.
— Тебе не пригодится, — флегматично заметил Файх. — Ты не тот, кто снится. Ты тот, кто видит сны. Это разные роли.
— В любом случае сейчас у меня слишком много работы, чтобы разбираться, схожу я с ума или нет. Возможно, я займусь этим завтра. Хотя разумней воздержаться. Некоторые вещи о себе лучше просто не знать. Или хотя бы не обдумывать подолгу.
— Это очень хороший подход, — сказал немец. И, помолчав, спросил: — Ты придешь завтра?
— Куда я от тебя денусь, — вздохнул Анджей. — По крайней мере, завтра у себя дома ты не будешь выглядеть столь откровенной галлюцинацией. А если не приду, начнешь небось мерещиться мне каждый божий день.
— Нет, тогда я тебя убью, — ласково сказал Фабиан Файх. Выпустил кольцо дыма в форме черепа, подмигнул и исчез.
Ай да молодец немец. Хорошая из него вышла галлюцинация. Неназойливая. И от работы совсем ненадолго отвлекла.
Столь примерное поведение заслуживало награды, поэтому без десяти семь вечера понедельника Анджей был на улице Лабдарю. Еще не поглядев на балкон, знал, что вся компания уже в сборе, кроме Марины. Был уверен, что Марина сегодня не придет. И вряд ли еще когда-нибудь. Сдался ей теперь этот немецкий. Рисовать можно вообще без слов.
— Ты совершенно прав, Марина не придет, — улыбнулся Файх, вышедший зачем-то встречать его во двор. — Нет никакого смысла ее ждать. Зато все остальное исполнено смысла в этот холодный летний день. Чувствуешь ли ты смертоносное дыхание смысла на затылке? Или ему следует подойти еще ближе?
Почти не слышал, что говорит этот невыносимый немец. Потому что не хотел слышать. От одного только ритма его речей начинала кружиться голова, а по небесному куполу разбегались все новые трещины, голубое пасхальное яйцо, по которому колотят ложкой, вид изнутри.
Ухватился за большую и теплую даже в своем отсутствии Марину, как утопающий за соломинку.
— Погоди, почему ты уверен, что она не придет?
— Не знаю. Я никогда ничего толком не знаю, зато чутье у меня неплохое. Живу впотьмах и действую на ощупь. Довольно часто угадываю, иногда попадаю впросак, но это не имеет значения, пока идет игра, правила которой мне неизвестны, хотя интуитивно ясны. Собственно, это и есть самое интересное. Начинаешь понимать, почему мне до сих пор не надоели мои развлечения?
— Начинаю понимать, что связался с чокнутым.
— Ну, это, по-моему, было вполне очевидно с самого начала, — улыбнулся Фабиан Файх. — Я с первого же дня вел себя как конченый псих. И потому был неотразим. Скажешь — нет?
Подумал: «Ну уж прям».
Подумал: «Неотразим, ишь ты».
Подумал: «С другой стороны, пришел же я сюда. И еще приду, если позовет. Как медом мне тут намазано. Сладким синим медом первого весеннего сбора, который называют звездным из-за необычного цвета… Тьфу ты, что за хрень творится у меня в голове? Явно перегрелся на солнце».
Хотя сам понимал, что перегреться на солнце в пасмурный день, при температуре плюс девятнадцать по Цельсию довольно затруднительно.
Грета Францевна на этот раз переместилась на балкон, вместе с облюбованным в прошлый раз креслом, которое каким-то образом вынесли из гостиной сквозь сравнительно узкую дверь. Сегодня, на слишком холодном для середины августа ветру, ее зимнее пальто уже не казалось абсурдной деталью. Напротив, Грета Францевна была экипирована куда лучше других. Синеволосая Габия и длинный Даниэль стояли по бокам, как почетная охрана.
