скоро все изменится.
На следующей неделе Морис станет премьер-министром Франции, и мне придется либо увезти Ками обратно во Францию, либо похитить ее.
Я склоняюсь к тому, чтобы похитить ее, но если я оторву ее от отца, это не принесет мне никакой пользы.
Господи, Морис никогда не даст своего благословения. Ни один здравомыслящий отец, любящий свою дочь, не согласился бы, чтобы она встречалась с ассасином.
— Макс, начинается, — кричит Ками из хижины.
Внедорожнику требовалась замена масла, что на некоторое время отвлекло меня.
Направляясь в дом, я говорю:
— Дай-ка я вымою руки.
Пока я счищаю грязь с пальцев, я слышу, как увеличивается громкость телевизора.
Оливье Де Ротшильд проводит президентские дебаты против оппозиционной партии, и Морис пришел поддержать его.
Я вытираю руки и, вернувшись в гостиную, сажусь рядом с Ками.
Я совершенно не интересуюсь политикой, но Ками хочет посмотреть дебаты в надежде хоть мельком увидеть своего отца.
Она прижимается ко мне и, придвинув поближе пакет с крендельками, кусает один.
Ведущий рассказывает об истории кандидатов и о том, что, по его мнению, будет обсуждаться сегодня. Он упоминает, что Де Ротшильд, вероятно, воспользуется тем, что Морис выступает за экологизацию страны, чтобы получить больше голосов.
Не прошло и десяти минут, а мне уже скучно.
Достав телефон из кармана, я проверяю свою электронную почту и банковские счета, прежде чем войти в базу данных Святого Монарха.
Внезапно Ками хватает меня за бедро и взволнованно говорит:
— Вот и он. — Она хмурится, уставившись в телевизор. — Я говорила ему не надевать этот костюм. Светло-серый цвет старит его.
Я даже не пытаюсь посмотреть, поскольку проверяю, не появилась ли какая-нибудь информация об угрозе Ками.
Запрос показывает, что ничего нового нет, но перед тем, как я выхожу из своей панели мониторинга, загружается сообщение.
Запрашиваемая информация найдена.
Мой телефон начинает звонить, и, увидев номер Академии Святого Монарха, я встаю с дивана и отвечаю:
— Левин слушает.
— Мистер Левин, — говорит директор Козлов. — Я сообщаю вам эту информацию по личному телефону, потому что это срочно, а вы лучший друг моего крестника.
— Что вы выяснили?
— Цель больше не Камилла Дюбуа, а Морис Дюбуа. Сегодня же.
Господи Иисусе.
— Кому поручено убийство? — Спрашиваю я. Зная, кто ассасин, я узнаю, когда и как это произойдет. У каждого из нас есть свой личный стиль.
— Я не могу сообщить вам эту информацию. Советую поторопиться.
— Спасибо.
Я заканчиваю разговор и возвращаюсь в гостиную, смотрю на телевизор, набирая номер Мориса. Звонок соединяется, но он продолжает звонить, пока не переходит на голосовую почту.
— Это Макс. Убирайтесь оттуда.
Я больше ничего не говорю и вместо этого снова набираю номер.
На экране телевизора я вижу, как Морис и Де Ротшильд поднимаются по ступенькам к сцене, помахав всем своим сторонникам. Я смотрю, как Морис останавливается сбоку, в то время как Ротшильд занимает свою позицию за трибуной.
Блять.
— Возьми трубку, — рычу я, слушая непрекращающуюся мелодию звонка.
Морис лезет в карман, и линия обрывается. Когда я пытаюсь снова, звонок сразу попадает на голосовую почту.
— Кому ты пытаешься позвонить? — Спрашивает Ками, переводя взгляд с телевизора на меня. — Что случилось?
Господи. Времени нет.
Мое сердцебиение учащается, и, пытаясь оттащить Ками от телевизора на случай, если это гребаное убийство произойдет, пока камеры нацелены на Мориса, я говорю:
— Принеси мне стакан воды, пожалуйста.
Она хмуро смотрит на меня и, когда встает, переводит взгляд на экран телевизора.
Я слышу отчетливый звук выстрела и бросаюсь вперед. Камеры поворачиваются в сторону сцены, когда я хватаю Ками.
В толпе возникает суматоха, и диктор кричит:
— Прозвучал выстрел!
Я прижимаю лицо Ками к своей груди и чувствую, как по ее телу пробегает дрожь.
— Застрелен сенатор Морис Дюбуа, — кричит диктор. — О Боже мой! Кто-то только что выстрелил из толпы. Это настоящее столпотворение.
Морис, ты тупой ублюдок. Ты должен был ответить на звонок!
Держа Ками, которая застыла у меня на груди, я тянусь за пультом и выключаю телевизор.
— Нет, — шепчет она.
Я заставляю ее сесть и приседаю перед ней. Обхватывая ее лицо руками, я вижу, как ужас борется с неверием. Она отстраняется от меня и начинает качать головой.
— Что случилось? — задыхается она. Ее глаза встречаются с моими, и черты ее лица искажаются страданием, когда ужас затемняет радужку. — Нет. Не смотри на меня так. — Она начинает качать головой. — Нет, этого не может быть. Это ошибка.
Я сажусь рядом с ней и, обняв ее за плечи, притягиваю к своей груди.
Ее тело содрогается, затем она спрашивает:
— Что только что произошло?
— В твоего отца стреляли, — говорю я Ками, не приукрашивая это.
— Нет, — снова выдыхает она, и похоже, что она все еще пытается смириться с этим фактом.
— Мне чертовски жаль. — Я целую ее в волосы. — Давай я позвоню и посмотрю, что можно выяснить.
Может быть, ему повезло, и выстрел не убил его.
У нее вырывается вздох, затем она всхлипывает:
— Пожалуйста. Может быть, с ним все в порядке.
Я быстро набираю номер Святого Монарха, и когда отвечает директор Козлов, я спрашиваю:
— Убийство подтверждено?
— Да.
— Господи, — бормочу я, когда в моем ухе раздается еще один сигнал вызова. — Спасибо.
Я заканчиваю разговор с директором Козловым и отвечаю на звонок от Николая:
— Да?
— Я только что получил известие, что Морис Дюбуа был убит.
— Я позвоню тебе позже. Я нужен Ками.
— Хорошо.
Я заканчиваю разговор и бросаю телефон на кофейный столик. Глаза Ками застыли в ужасе и прикованы ко мне, как будто у меня есть сила исправить эту ситуацию.
Я качаю головой.
— Прости, детка. Убийство подтверждено.
Черты ее лица искажаются от боли, когда она пытается отдышаться после удара.
Я заключаю ее в объятия и покрываю поцелуями ее волосы и висок.
— Мне так чертовски жаль. Я пытался позвонить ему, но он выключил свой телефон.
— Нет, — всхлипывает она, прикрывая рот руками. Она продолжает трясти головой, шок явно слишком силен для нее.
Внезапно у нее вырывается душераздирающий звук, и она приваливается ко мне. Мое гребаное сердце разрывается из-за нее, когда она безудержно плачет.
— Я держу тебя, детка. Хотелось бы мне забрать у тебя эту боль, — говорю я, пытаясь утешить ее единственным известным мне способом.
Проходит около тридцати минут, прежде чем ей удается успокоиться и справиться с первоначальным шоком.
Когда она отрывает лицо от моей груди, на ее лице появляется странное спокойствие.
— Я не знаю, что делать, — бормочет она бесстрастным тоном. — Думаю, мне следует кому-нибудь позвонить… кому?
— Нет. —
