Юниору приходит ответ из Дебрецена — но пишет ему не Хенрик Херцег, а Мелинда. Сиксаи с семьей, сообщает она, в Карлсбаде, Дюла лечит там свой больной желудок, письмо Кальмана за ним посылать не стали, так как ему нельзя волноваться, а вообще в отсутствие Дюлы вскрывает и ведет переписку мамочка; она велела передать Кальману: wie man sich einbrockt, so muss man ausl(ffeln,[89] денег у нее нету, да если б и были, она еще не выжила из ума, чтобы пытаться наполнить бездонную бочку. Но пусть Кальман не отчаивается и, главное, не делает глупостей, она, Мелинда, что-нибудь придумает, пусть Татар потерпит немножко.
Граф Гектор в эти дни зол и мрачен, он ссорится с коллегами писарями; Татар вновь является за деньгами, Юниор просит отсрочки: в данный момент он ждет помощи от матери, пока платить ему все равно нечем — если только, с помощью нового займа, не попытать счастья еще раз. О новом займе и речи не может быть, Татар сам в долгах, — встреча заканчивается крайне неприятной для Юниора перебранкой, свидетелями которой становятся не только писари, но и сам начальник канцелярии. И с тем рушится даже тот слабенький мостик, на котором маленькая Ленке Яблонцаи была в большей или меньшей мере застрахована от бушующих под ногами волн беспокойной жизни ее родителей; завод Ганца не желает держать у себя в конторе человека с подмоченной репутацией — картежника и скандалиста. Юниор становится безработным; улица Кишмештер точно так же не отвечает на мольбы о милосердии, как и Большая улица в Фюзешдярмате; и католический бог, и реформатский одинаково затыкают уши, когда Ленке Яблонцаи просит есть. Ни еды, ни кредита, Юниор и его семья голодают, ссоры не прекращаются ни на день, память Ленке Яблонцаи сохранила воспоминание о том, что соседи, раздраженные постоянным криком, часто стучали к ним в стену; бакалейщик, всегда улыбавшийся ее прелестной матери, больше с ними не здоровается.
Юниор никогда еще не был так близок к тому, чтобы на самом деле покончить и с собой, и с Эммой, и с дочкой; только вот ружье осталось в Дебрецене — в Дебрецене, который отсюда, из пештского ада, кажется потерянным навсегда Эдемом. Квартира их сейчас особенно ужасна, от сырых стен и при жарко натопленной печке тянуло гнилью, теперь же в комнате промозгло, как в подвале, а дров нет, нет ничего, что можно было бы продать, превратить в деньги; от булавки Юниора остался только чуть заметный след на потертом шелковом галстуке, последние драгоценности Эммы, остатки ее туалетов ушли на квартплату, на питание, на лечение Ленке, схватившей первую в своей жизни простуду, склонность к которой она сохранит до самой смерти, страдая от нее из года в год.
Граф Гектор ищет работу, он готов идти в лавку хоть помощником продавца, в этом деле он кое-что понимает, воспитание Ансельма не прошло даром; но и эта работа для него недоступна: нет ни залога, ни личного доверия. Ему все еще только двадцать восемь лет; глядя на Эмму, он приходит в отчаяние: Эмма снова беременна — господи, произвести на свет еще одного нищего. Угрозы Татара исключают для Юниора возможность даже приблизиться к центру; да он и так бы не мог туда пойти в потрепанной одежде, с печатью лишений на лице; Эмма с необычно большим на этот раз животом не могла бы выходить, даже если бы ее меховое пальто еще оставалось непроданным. Разряжает обстановку в конце концов все тот же Татар, который, раздобыв где-то адрес Марии Риккль, пишет ей: если она не отдаст деньги за сына, он поместит во всех газетах объявление, что Кальман Яблонцаи-младший не выплатил долга чести.
Марию Риккль, собственно говоря, ни капли не удивляет, что во второй половине 1888 года почтальон посещает дом на улице Кишмештер чаще, чем когда-либо с тех пор, как семья Яблонцаи туда вселилась; Кальман унижается, заискивает, взывает к небесам, письма пишутся от имени маленькой Ленке, Ленке и подписывает их, все до одного, зажатыми в руке отца пальцами. Маленькая Ленке жалуется, что очень хочет есть; маленькая Ленке пишет, что ей холодно; маленькая Ленке просит немножечко денежек на платье; маленькая Ленке умоляет дорогую бабушку спасти их, пока им всем не пришел конец. Купецкая дочь долго размышляет, прежде чем принять решение; мольбы маленькой Ленке ее не трогают, она знает руку и стиль Юниора, — но то, что сейчас появилась возможность снова взять в свои руки поводья, теперь уже навсегда… словом, тут стоит раскинуть мозгами. Если маленькая Ленке так упорно ее штурмует, стало быть, дела у Юниора совсем плохи, и он до того нуждается в точке опоры, в передышке, что наверняка готов сдаться на милость победителя вместе со своим злым гением, этой мерзкой Гачари. Едва ли они подняли бы такой переполох, если бы речь шла лишь о туфельках и лекарствах для Ленке; вопрос, видно, куда более серьезен, скорее всего — если учесть безответственность Юниора — касается чести. Когда в Дебрецен приходит заказное письмо Пала Татара, Мария Риккль тут же берет в долг у младшего брата, Гезы, — у нее самой нет столько наличных — и посылает в Пешт Ансельмова адвоката, чтоб выплатил долг этому наглому Татару и передал Юниору ее предложение. Адвокат назначает Юниору свидание на нейтральной территории, в кафе; здесь граф Гектор выслушивает, что решила относительно его судьбы Мария Риккль. Из двух предложений первое представляется Юниору, несмотря на все домашние сцены и ссоры, столь абсурдным, что он даже забывает быть высокопарным: когда возникает опасность, что он вынужден будет отказаться от Эммы, она снова становится ему необходимой. Нет, он не разведется с Эммой Гачари, мать не права, считая Эмму виновной в том, что они оказались в таком положении, он, только он несет ответственность за все, что случилось, и в какой-то мере сама Мария Риккль, которая никогда не доверяла ему много денег, боялась, что он их растратит — мудрено ль, что у Кальмана закружилась голова, когда в руках у него оказалось целое состояние. Что касается новой женитьбы на той, кого подберет ему мать, то для такой правоверной католички сама идея эта, право же, почти безнравственна: у него уже есть жена, и на эту тему он не желает больше разговаривать. Второе предложение Марии Риккль выглядит более приемлемым: чтобы соблюсти в чистоте имена Яблонцаи и Рикклей, она согласна предоставить в его распоряжение паллагское поместье. Сениор слишком болен для какой бы то ни было работы, в поместье все разворуют, если не будет хозяйского глаза. Вот и пускай Юниор переселяется с семьей в Паллаг и ведет там дела, чтобы и самому прожить, и матери обеспечить ту сумму, которую она получала до сих пор от арендатора.
В Пеште Юниора постоянно мучила ностальгия, городская жизнь доставляла ему удовольствие, пока он веселился в ночных заведениях, днем же у Кальмана, даже в те времена, когда он был еще богат, появлялось ощущение, что в людской толпе, среди домов ему не хватает воздуха, он скучал по деревьям, по цветам, по животным, радующимся степному приволью, даже по диким зверям, по вою степного волка, по удирающему зайцу, по высовывающейся неожиданно из кустов рыжей морде лисы, охотящейся на мышей. Юниор, который в городе всегда чувствует себя довольно скованно, только в степи, вообще в провинции по-настоящему дома, в своей стихии. Когда в 1911 году, в возрасте пятидесяти четырех лет, он заканчивает свою бестолковую, грустную жизнь, на похороны его без всякого приглашения или приказания приходят все паллагские крестьяне: патриархальный феодализм Юниора, легкость, с которой он умел и любил одаривать людей, любовь к земле, так сближавшая его с простыми хлеборобами, и сельскохозяйственная работа, за которую он часто и с большой охотой, хотя и не всегда с одинаковым успехом, брался, и вообще свойственное потомственным Яблонцаи обаяние, которое так отличало и Сениора, неспособность браниться, шуметь, заметив какое-нибудь упущение, из-за которого Мария Риккль подняла бы целое следствие, — все это сделало Юниора популярной фигурой в имении, в то время как на купецкую дочь крестьяне и смотреть не могли без отвращения. И Сениора, и Юниора простые люди любили.
У Муки слюнки потекли от мысли, что он снова окажется в Паллаге, что маленькая Ленке, а затем ожидающий появления на свет ребенок смогут вырасти там, под старой липой, в тени которой прошло и его детство. В сборнике его новелл, вышедшем в 1904 году, немало слов сказано о Паллаге, об этом потерянном, вечно оплакиваемом, вечно желанном рае, где под широким небосводом прошло его безоблачное детство, не знающее страха и забот. «…Вижу батюшку своего выходящим из столовой. Слышу его голос, ласково зовущий нас по именам. Словно цыплята на призывное квохтанье наседки, мчались мы на зов лучшего из отцов. Сгрудившись вокруг этого милого, бесконечно доброго человека и желая показать, как мы привязаны к нему, мы брали его за руки, цеплялись за колени, кружились вокруг него, с любовью заглядывая в улыбчивые его глаза. После захода солнца мы возвращались домой усталые, у сестренок веки смежались сами собой, против их воли. Как славно спалось после утомительного дня! Каким сиянием зажигал счастливые детские лица первый луч солнца, прокравшийся в окно сквозь щели ставен!
