На этом исчерпываются автомобили Шинн-Корнерс, если не считать вашего и доктора Кушмена. Но вы велели Рассу Бейли отвезти ваш драндулет назад в Кадбери, когда он привез нас сюда неделю назад, а я выяснил у медсестры доктора Кушмена, что в субботу в два тринадцать его машина была припаркована возле его приемной в Комфорте.
Можете заодно исключить и судью Уэбстера. Его автомобиль появился в Шинн-Корнерс только на следующий день после убийства.
Таким образом, — закончил Джонни, — у каждого автомобиля, принадлежащего кому-либо из замешанных в этом деле, есть алиби, за исключением того, который привел нас сюда. Между прочим, как мне все это удалось? Я не помню.
— Я тоже. — Судья Шинн поежился.
Теперь в неподвижном вечернем воздухе слышались крики, странные хлюпающие звуки, лязг и приглушенное урчание мотора.
— Но как ты связываешь две части своего аргумента? — спросил судья. — Именно это они захотят знать.
— Нет, — покачал головой Джонни. — После этого они ничего не захотят знать. Единственное, что они захотят, — это отправиться домой доить своих паршивых коров — до следующего раза.
— Джонни, Джонни. — Судья вздохнул. — Мир не стоит на месте. Ты сам только что сдвинул его немного… Если не хочешь рассказывать им, расскажи мне.
— Все дело в дровах. — Джонни прислушался. По звукам ему казалось, что все скоро закончится. — Что случилось с дровами тетушки Фанни? Это был самый важный вопрос, но мы оказались слишком глупы, чтобы задать его.
Дрова находились в пристройке, где их сложил Ковальчик в два часа дня. Тетушка Фанни изобразила их на холсте перед тем, как умерла в два тринадцать. А после ее смерти они исчезли.
Их забрали с участка, а не просто переместили с одного места на другое. Я сам искал эти двадцать четыре четвертинки и не нашел их.
Убийца тетушки Фанни решил избавиться от дров — и что сделал? — улыбнулся Джонни. — Унес их в руках? Оставив на расстоянии нескольких ярдов свежий труп, который могли обнаружить в любую минуту? Ему могли потребоваться четыре-пять ходок — едва ли он мог унести в одной охапке больше пяти или шести поленьев. Наиболее вероятное объяснение — какой-то транспорт. Автомобиль или фургон. Это мог понять даже младенец!
Если дрова увезли в автомобиле или фургоне, а только один экипаж не имеет алиби, то… вернее, имеет несовершенное алиби… — Джонни пожал плечами.
— Надеюсь, что ты окажешься прав, — промолвил судья.
Джонни ожидал, прислонившись к грузовику. Как ему это удалось? Не только благодаря силе легких — Мерт Избел перекрикивал его на множество децибел. И тем не менее в этом пандемониуме он смог привлечь их внимание. Джонни совершенно не помнил, что говорил им. Может быть, мелькнуло у него в голове, они хотели, чтобы их остановили? Как дети в приступе злости, умоляющие, чтобы их маленький мир снова стал нормальным. Джонни засмеялся, и судья резко взглянул на него.
— Они вытащили его!
Это был Ашер Пиг, вырвавшийся из тьмы с развевающимися, как знамя, рыжими волосами, торжествующе размахивая руками.
Они втроем поспешили к старой фургонной дороге через болото с фонариками в руках. Крики людей и шум машин внезапно стихли.
Факелы отбрасывали розовый свет на сцену в конце дороги. Подъемный деррик тягача Питера Берри держал в зубах, словно пес, утонувший автомобиль Ферриса Эдамса, мало-помалу вытаскивая его из трясины. Мужчины с ручными инструментами поддерживали автомобиль. Женщины наблюдали молча, стоя в стороне.
— Поставьте его! — крикнул судья Шинн. — Не важно как! Только чтобы мы смогли заглянуть в багажник!
Автомобиль с грохотом опустился на дорогу. Мужчины бросились к нему. Багажник был набит дровами.
Феррис Эдамс пошатнулся. Он бы упал, если бы не близнецы Хемас.
— Одно, два, три, четыре, пять… — Джонни выбрасывал дрова на землю, пересчитывая их вслух.
Ковальчик тоже был там, стоял рядом с Берни Хэкеттом. Руки у него были связаны, глаза поблескивали в розовом свете.
— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…
Губы Сэмюэла Шира беззвучно шевелились.
— Двадцать, двадцать одно…
Хьюберт Хемас шагнул назад. Его худощавое лицо казалось неуверенным. Он моргал и шевелил скулами.
— Двадцать четыре, — сказал Джонни. — Это все, дорогие друзья и соседи.
Берни Хэкетт развязал запястья Джозефа Ковальчика. Близнецы Хемас соединили запястья Ферриса Эдамса, и Хэкетт связал их.
Хьюб Хемас отвернулся.
Остальные последовали его примеру.
* * *
Лягушки громко квакали в Лощине, в коровнике Орвилла Пэнгмена мычала телка, собака Скоттов негромко выла на луну. Уличный фонарь над лавкой Берри в восточном углу освещал пустынный перекресток.
Судья Шинн выпустил облако сигарного дыма и пожаловался:
— Нужно поставить защитный экран на крыльце. Каждое лето обещаю себе это сделать, но никак не соберусь. — Он яростно отмахивался от насекомых.
— Какая тихая ночь, — заметил Джонни.
— Наслаждайся тишиной, пока можешь, мой мальчик. На рассвете сбегутся репортеры.
В домах Хэкетта, Пру Пламмер и Хэнгменов было темно. Только в окне пасторского дома горел свет.
Судья и Джонни мирно покуривали, вспоминая шумные последствия происшедшего на болоте — прибытие полиции штата, появление шерифа Мотлесса и коронера Барнуэлла, искаженное лицо Ферриса Эдамса в студии, где он реконструировал свое преступление, его истерическое признание, молчаливо наблюдающих и постепенно расходящихся жителей деревни. Хьюб Хемас задержался, словно подстрекая капитана Фрисби арестовать его за ранение патрульного… Сейчас ушли все, включая полицию, чиновников, Эдамса, Пига, Казаванта и Эндрю Уэбстера. Сэмюэл и Элизабет Шир отвели Ковальчика в пасторский дом, предложив ему ночлег.
— Трудно поверить, что все позади, — промолвил судья.
Джонни кивнул в темноте. Он чувствовал усталость и опустошенность.
— Но глупость по-прежнему с нами.
— Как всегда, — отозвался судья. — Однако на смену ей приходит понимание.
— Довольно поздновато, — усмехнулся Джонни. — Я говорю о себе.
— О себе?
— Ведь я позволил Эдамсу одурачить меня этим трюком с алиби.
— Что тогда говорить обо мне? — проворчал судья. — Я до сих пор этого не понимаю.
— Вы разговаривали по телефону с губернатором, когда Эдамс все объяснял. — Джонни стряхнул пепел сигареты в темноту сада. — Трюк был ловким и в то же время простым. Алиби Эдамса заключалось в том, что он покинул свой офис в Кадбери в субботу незадолго до часа дня и вернулся туда «около половины третьего», найдя записку Эмили Берри с просьбой позвонить ей в приемную дантиста, так как у нее сообщение от его тети. По словам Эдамса, он позвонил миссис Берри из своего офиса, она передала ему просьбу тетушки Фанни немедленно приехать в Шинн-Корнерс, и он отправился туда, прибыв в половине четвертого — более чем через час с четвертью после убийства. Эмили Берри подтвердила историю с запиской и звонком Эдамса в половине третьего; мы сами видели его подъехавшим к дому тетушки Фанни в половине четвертого… Законченная картина абсолютно невинно проведенного дня.
Но нас одурачили. Во всей путанице показаний и подтверждений мы упустили из виду один важный факт: Эмили Берри знала только со слов Эдамса, что в половине третьего он звонил ей из своего офиса в Кадбери. Самая существенная часть его алиби не имела доказательств. Телефонный звонок мог быть сделан откуда угодно. Эдамс мог звонить из Нью-Йорка — или из Шинн-Корнерс.
Следовательно, в субботу в половине третьего Феррис Эдамс вовсе не обязательно находился в Кадбери, в двадцати восьми милях от места преступления, совершенного в два тринадцать. Значит, его автомобиль также не обязательно должен был там находиться. Иными словами, ни у Эдамса, ни у его машины не было реального алиби на время преступления, — вот почему я все поставил на карту, предложив извлечь из болота его автомобиль.
— Дрова, — пробормотал судья и покачал головой в темноте. — А ты говоришь, Джонни, что на свете нет справедливости. Он будет поджариваться в аду из-за этих дров.
Джонни промолчал.
Огонек сигары слабо освещал лицо судьи.
— Расскажи мне о его признании, — снова заговорил судья. — Насколько я понимаю, он нашел записку Эм Берри гораздо раньше?
— Да. Эдамс вернулся с ленча не в половине третьего, а около двадцати минут второго, закусив сандвичем в столовой. В записке говорилось о сообщении от тетушки Фанни. Вместо того чтобы позвонить Эмили Берри в приемную дантиста, Эдамс сразу же позвонил тете из своего офиса. И то, что сказала ему Фанни Эдамс по телефону, предопределило ее судьбу.
— Что же она ему сказала? Почему он убил ее?
— Никаких эпических причин, — ответил Джонни. — Эдамс едва зарабатывал на жизнь адвокатской практикой и, будучи единственным родственником тетушки Фанни, рассчитывал унаследовать ее состояние. Но она сообщила ему по телефону, что решила написать завещание, оставив все Шинн-Корнерс в виде фонда, распределяемого деревенскими старейшинами на нужды школы, компенсацию бюджетного дефицита, ссуды нуждающимся и так далее. Она хотела, чтобы Эдамс составил для нее завещание. Можно сказать, ее убила собственная доброта.
