— Более чем. В здравом уме и твёрдой памяти.
Кокрейн облегчённо выдул облачко дыма:
— Нашли с ним общий язык?
— О, да!
— Обидно, наверно, после стольких сражений превратиться в паршивого штафирку.
— Вы встречались с Наполеоном?
— Хотел. На пути в Чили я собирался заглянуть на Святую Елену, но ветра не благоприятствовали.
Кокрейн подошёл к перилам и, дымя сигарой, уставился на «О’Хиггинс». Изящность обводов пятидесятипушечника, некогда плававшего под испанским флагом, подчёркивало присутствие полуразбитого, заполненного водой «Эспириту Санто».
— Им надо было расстрелять Бонапарта. — буркнул адмирал, — Приставить к стенке и расстрелять.
— Я поражён. — сказал Шарп.
— Поражён? Чем же?
— Не ждал от вас подобной кровожадности.
— Что вы, я не кровожаден. — Кокрейн сделал паузу, рассеянно блуждая взором по тускнеющему небу, на котором чёрными многоярусными крестами выделялись мачты «О’Хиггинса», — Мне жаль Бонапарта. Ему ведь до старости далеко. Подло такого человека сажать под замок. Каково ему, перевернув мир вверх тормашками, гнить долгие годы на правах приживала. Честнее было бы казнить его. Под фанфары… и ружейный залп как последний салют. Я бы хотел так уйти. Всё лучше, чем дряхлеть.
Адмирал запил горечь своих слов глотком вина и поинтересовался:
— Сколько лет Бонапарту?
— Пятьдесят один. — ответил Шарп. Всего на восемь лет старше меня, подумалось ему.
— А мне — сорок пять. — хмыкнул Кокрейн, — Не хотел бы я кончить вот так же, на позабытом Богом острове. Пятьдесят один? Ему же ещё воевать и воевать!
— Потому-то они его и упрятали.
— Говорите, он нездоров? Насколько серьёзно?
— Запах свободы и жжёного пороха вмиг поставили бы его на ноги.
— Отлично сказано! — одобрил довольный шотландец.
— А что было в том письме?
— В письме? — Кокрейн осёкся и поскучнел, — Чарльз — парень любознательный. Всё надоедает великим людям, выспрашивая их версию событий. Уверен, он и на этот раз выпытывал у Наполеона подробности Ватерлоо или Аустерлица.
Кокрейн валял дурака, и Шарп не счёл нужным таить раздражение:
— Настолько секретные подробности, что Бони прибег к шифру?
— Откуда я знаю? — вспылил адмирал, — Спрашивайте у Бони, спрашивайте у Чарльза!
Сердито сопя, он отвернулся от Шарпа и, опершись на планшир, окликнул подплывающих на баркасе людей с «О’Хиггинса».
Это была группа морских пехотинцев. Командовал ими осанистый англичанин с молодцевато закрученными кверху кончиками чёрных усов. Звали его майор Миллер.
— Польщён знакомством с вами, сэр. — щёлкнул каблуками майор, представившись Шарпу, — Я, к сожалению, большую часть той войны провалялся в госпиталях. Впервые лягушатники приложили меня под Опорто. От раны я оправился в аккурат, чтобы угодить под пулю у Альбуэры. Кое-как коновалы меня подлатали, но я умудрился отличиться и в Ронсевальском ущелье (помните ту заварушку?), после чего на меня махнули рукой и списали вчистую по инвалидности. Потом вот пристроился к Кокрейну. Оплата выше (при условии, конечно, что деньги нам выплатят), и от ранений как бабка пошептала. А кораблику вашему досталось, да?
С этим утверждением не спорил даже Кокрейн. Без серьёзного ремонта фрегат не доплыл бы до Вальдивии, поэтому адмирал выбрал целью Пуэрто-Круцеро, и майор Миллер его поддержал.
— Жалко, крепостца крохотная, моим ребятам развернуться в полную силу будет негде. Они у меня те ещё злыдни!
«Злыдней» насчитывалось пятьдесят человек, из них три флейтиста и два барабанщика.
— Был у меня волынщик. — жаловался Шарпу майор, — Чудесный малый, но паршивые испанцы одним выстрелом угробили его и волынку при абордаже одного из их занюханных фрегатов. А сколько от него было шуму! Как он играл! Мы схоронили их в одной могиле. Его и волынку, не испанцев, конечно. С воинскими почестями!
Шарп сомневался, стоит ли ради музыки ослаблять огневую мощь подразделения на пять процентов, но Миллер с жаром отмёл все доводы земляка:
— Музыка — ключ к победе! Так было и так будет. Одно наблюдение я вынес из войн с лягушатниками: наши красные мундиры всегда побеждали, если шли в бой под оркестр. Разгоняет застоявшуюся кровь. Мои сорок пять обормотов при звуках флейты превращаются в тигров. Найди я инструменты, я бы ещё два десятка заставил бы дудеть, и тогда нас невозможно было бы победить! Отсюда и до Торонто мы бы камня на камне не оставили бы! — Миллер подслеповато уставился в небо, будто надеясь разглядеть среди туч недостающие музыкальные инструменты, — Вы же побывали в Пуэрто-Круцеро? Как там оборона?
Шарп уже описывал укрепления Пуэрто-Круцеро Кокрейну, но добросовестно повторил рассказ Миллеру, дополнив всплывшими в памяти деталями. С суши, утверждал стрелок, крепость неуязвима. С моря штурмовать проще, но только в том случае, если удастся подавить пушки, господствующие над гаванью.
— Сколько пушек?
— Двенадцать. Может, есть и другие, но я их не видел.
— Калибр?
— Тридцатишестифунтовики. Да, кстати, они калят ядра перед стрельбой.
Миллер отнёсся к сведениям Шарпа несколько легкомысленно. Дюжина тридцатишестифунтовых орудий представляла собой грозную силу. Они были гораздо мощнее бортовой артиллерии «О’Хиггинса», а, кроме того, располагались на возвышении. Их ядро, падающее с высоты, могло прошить и палубы, и днище флагмана Кокрейна, а один залп за минуту пустил бы ко дну трофейный пятидесятипушечник, не говоря уже об искалеченном «Эспириту Санто», которому хватило бы и волны от ухнувшего рядом снаряда.
Мало того, испанцы грели ядра перед выстрелом. Как легко вспыхивает сухое дерево, из которого строились корабли, Шарп убедился на примере «Мэри Старбак». С той минуты, когда суда повстанцев войдут в наружную гавань и до момента швартовки к пристани цитадели, на них будут непрерывно сыпаться такие раскалённые шары. «Пушки выиграют войну!» — утверждал не смысливший в войнах капитан-генерал Батиста, основывая свою стратегию победы на ничем не подкреплённой уверенности в том, что наивные повстанцы обязательно полезут в нехитрые капканы, расставленные для них в гаванях Вальдивии и Пуэрто-Круцеро. И опытнейший вояка Кокрейн действительно сам лез в мышеловку, чтобы докрасна нагретые тридцатишестифунтовые ядра разметали в щепки два трофейных судна задолго до того, как они достигнут каменных ступеней твердыни. Но даже если каким-то чудом один из кораблей прорвётся сквозь огненную бурю к причалу, на лестнице высаженный десант встретит штыками и пулями испанская пехота, численное превосходство которой не изменить никакими флейтами.
