– Ты и есть – очень даже ничего, – фыркнула Света.
– Очень даже ничего – это еще куда ни шло. Но если ты просто очень даже ничего, то можешь и в джинсах на презентацию прийти. А если красивая, – в этом месте Ирма хмыкнула, – нужны янтаря.
– Ладно, это все пустое. Что ты там сказала про жить вместе? В каком смысле?
– Ты уверена, что хочешь это услышать? – скривилась Ирма. Для нее самой все происходящее было странным, подозрительным, нереальным. Но оно происходило, и она ничего не могла с этим поделать.
– Хочу, конечно.
– Ну, держись. В общем, там, на опере… вернее, на «Красавице и чудовище» этом – я пришла в платье, а он в костюме. И мы – ты представляешь – оба друг друга не узнали. Такой симпатичный мужик, оказывается, если не в толстовке и бритый. В общем, хожу я, злюсь. Как в песне поется: «Мы оба были: я – у аптеки, а я в кино искала вас». Нет, нашлись, конечно, в итоге. Когда народ подразбрелся. Его аж заклинило, когда он понял, что я – это я.
– Что он конкретно сказал? – удовлетворенно спросила Света. – И что сделал?
– Сказал, что, если бы знал, что я такая, не посмел бы мне звонить. Представляешь?
– Представляю. Кстати, думаю, что действительно так и было бы. Он, знаешь ли, после Леры красивых баб десятой дорогой обходит, – пояснила Света, перекладывая тарелки в шкафу.
– Значит, ты хочешь сказать, что мне повезло познакомиться с ним, когда я была не в себе, растрепанная, в грязи и с зареванным лицом.
– Все точно! – прищелкнула языком Света.
– В общем, послушали мы эти песенки. Хорошие песенки. Потом он спросил, а не отужинать ли нам. Отчего ж, отужинали. Потом предложил пройтись, осмотреть, так сказать, московские пейзажи. Осмотрели. Я уже думала, что все этим кончится, но где-то после Кропоткинской, на набережной, мы принялись целоваться.
– Только без интимных подробностей, – взмолилась Света. При ее все еще нерешенных проблемах с мужем слушать страстные описания было последнее дело. Но Ирма рассмеялась и сказала:
– Тогда мне рассказывать больше нечего. Потому что весь вечер мы только этим и занимались.
– Поздравляю, – скривилась Света.
– Ты права, отличный мужик. Не понимаю, почему он вообще один.
– Лера! – развела руками Света и помрачнела.
– На следующее утро он позвонил и предложил встретиться снова. Мы встретились, и на этот раз, хоть я была уже в джинсах, это ни на что не повлияло. Я осталась у него.
– Где? У него – где?
– Где-где, в Мытищах.
– Кошмар. Там были родители?
– Неудобно, ужас, – подтвердила Ирма. – Поэтому наутро мы разбежались, а к вечеру он подгреб ко мне. Сказал, что весь день не мог ни на секунду сосредоточиться. Думал обо мне. А я, представь, весь день проезжала мимо своих станций. В общем, он остался у меня и, знаешь, держался мужественно. Дедуля с ним по-литовски говорил, пытал о намерениях. Но он устоял. Почти неделю простоял, вернее, пролежал у меня, но потом сказал, что ему нужно все-таки сменить брюки, и поехал домой. Меня прихватил с собой. И еще дня три мы торчали у него.
– Как интересно! – поразилась Света. – А как же работа?
– Какая, к черту, работа! Мы из постелей не вылезали. Даже ели в них. Ты представляешь?
– Я же просила, без подробностей! – взмолилась Света, но Ирма ее даже не услышала. И голос ее звенел от счастья, отчего Свете стало даже немного страшно.
– Впервые в жизни со мной такое. Я думала, пройдет, но он предложил жить вместе. Говорит, что не готов больше болтаться между нашими квартирами. Решили снять что-то посередине. В районе Ярославки.
– Так ты что это, серьезно? – снова опустилась на диван Света. – И он тебя без платья видел? Хотя чего я спрашиваю.
– Он меня только без платья и видит. Какое-то безумие! – счастливо расхохоталась Ирма. – Светка, это что, правда? Что, неужели бывают на свете хорошие мужики?
– Бывают, – Света вздохнула. – Только на каждого из них, как правило, приходится по паре стерв. Слушай, а хочешь, приезжайте к нам в гости завтра, на все выходные? Посидим вместе. Можно, кстати, сделать шашлыки. Я тут один рецептик скачала, закачаешься! Прямо в духовке, получается как бы гриль.
– Ты наша кормилица, – Ирма усмехнулась. – Почему бы и нет?
– Славно. Приезжайте часикам к двум, ладно? – обрадовалась она. Света нажала кнопку отбоя и задумчиво прижала трубку к груди. Она всегда знала, что Мишка – отличный мужик, и в том, что он так тяжело и безрадостно прожил свои лучшие годы, была виновата она и только она. Может быть, хоть теперь жизнь у него наладится?
– Светка, ты когда закончишь тут? – вошел в кухню сонный Костя.
– Я… не знаю. Ты иди спи, ладно?
– Опять? – нахмурился он.
– А ты знаешь, Миша с Ирмой… они решили жить вместе, – перевела она тему.
– Да ты что? – отвлекся Костя. – Впервые слышу.
– Они приедут к нам в гости завтра, ты не против?
– Я, против? – Костя фыркнул и помотал головой. – Я – за. А ты давай-ка иди спать. Я тебя жду.
– Я… попозже, – фальшиво пообещала Света.
Костя посмотрел ей в глаза, посерьезнел, сжал уголки губ, но ничего больше не сказал. Вышел из кухни и скрылся в темном коридоре. Через секунду Света услышала, как громко хлопнула дверь в спальне. Да, понимала она, терпение – оно не безгранично. И ситуация должна была разрешиться, это несомненно, но только вот знать бы – как.
Глава XVI
Кризис среднего возраста, если только это действительно был он, закончился у Светланы так же неожиданно, как и начался. И невозможно было объяснить, что за причины были у кризиса, что за механизмы сначала запустили в ход, а теперь отключили вдруг эту странную депрессию, это состояние духа, при котором функциональные способности вроде все на месте, а чувства подверглись будто местной заморозке лидокаином. А закончилось все так: уже совсем поздно ночью, перемыв и переставив все, что только можно, Светлана стояла у кухонного окна, смотрела на горящий на улице фонарь, на пожелтевшие березы с пролысинами на ветках и подумала неожиданно: ведь и я такая же, как эти березы. Я просто желтею и опадаю, а когда-то, наверное, цвела. Но эта мысль вдруг не напугала ее, не заставила скукожиться от страха, не напомнила о суровой бренности существования – наоборот, Светлана улыбнулась и пожала плечами.
Да, мы не молодеем, да, время стремительно ускоряется, обгоняет нас на длинной дистанции, и все, что мы планировали, чего хотели, о чем мечтали, – растворяется в тумане, оставляя только пустоту. Жизнь оказалась совсем не такой, какой задумывалась в далекой сопливой юности, все сложилось как-то так, не достигло высот. Дом построен, но он прост и дешев. Сын вырос, но так же, как и ты, напуган, выходя в этот мир. И за его бравадой уже отчетливо просматривается растерянность перед неумолимой жесткостью бытия. Сада нет, есть только огородик и кусты смородины. В огороде выросла цветная капуста, тыква желтая и сладкая, есть морковь. Это засчитается за сад?
Почему-то сейчас, именно в эту ночь, Светлана поняла вдруг, что все засчитается, каждый сделанный вдох, каждый выращенный куст, каждая сорванная клубника. Как раз это-то и считается, только это и имеет смысл – поцелуй любимого, жаркие объятия двух людей, продолжение рода, детские улыбки. И неважно на самом деле, были ли при этом дети одеты от кутюр или вообще сидели на печке в березовых лаптях. Жизнь – она сама по себе, а «от кутюр» – сбоку припека. Ей, жизни, до всех этих «от кутюр» нет никакого дела. Как и до того, что Светлана не влезает в какое-то там платье.
Мир будет вертеться и после того, как на Земле исчезнет даже легкое облако воспоминаний о том, что когда-то тут, на этой же планете, на одной шестой части суши жила невысокая, чуть полноватая женщина Светлана. Жила в Чертанове, с березами под окном. Ну и что? Так было до нее, так будет после. Так что ж теперь, пирогов не печь? Не заниматься любовью? В мире так много всего, к чему можно прикоснуться, что можно полюбить. Вот это, пожалуй, и было самым главным, что случилось со Светланой в эту ночь. Она вдруг почувствовала, что хочет снова любить. Всех: мужа, сына, дочь, конечно, и даже свекровь и ее таблетки. Березу за окном, ворчание и ссоры, без которых куда ж. Какая разница, что любить, весь мир – один огромный повод для любви, просто любви к жизни. К себе, в конце концов.
Светлана поймала свое смазанное отражение в оконном стекле. Оттуда, из зазеркалья, на нее смотрела улыбающаяся, живая, полная сил женщина средних лет, время которой еще только струилось полноводной рекой по вечности. Она ощутила вдруг каждую клеточку своего тела, обняла себя за плечи, почувствовала приятную мягкость и теплоту своей кожи. Она вздохнула полной грудью, склонила голову сначала вправо, потом влево и поймала себя на том, как же она счастлива, совершенно безумно, дико, непередаваемо счастлива быть живой.
Ее глаза вдруг наполнились слезами, и все ее существо оказалось пронизанным непонятным упоением, умилением и судорожной жаждой бытия. Жаждой, которой она не испытывала уже долгие годы. Ну, может, не годы, может, месяцы, но тянулись-то они дольше, чем иные годы.
