75. Приведенный всем этим в крайнее положение и не зная, что сказать, тиран с криком и в смущении прогнал всех со своих глаз, с громким криком и угрозами запретив приближаться к нему или даже говорить что-либо; и это было единственное, что он сделал хорошо и достойно своей ненавистной души. Итак, выйдя, все блаженные вместе с патриархом окружили великого Феодора, и устами, и душами лобызая его и восхваляя смелость и прелесть его слов, что так превосходно посрамил тирана. Между тем, когда они возвращались по домам, каждому присылается от городского ипарха приказ, повелевавший каждому из них сдерживаться, не вступать в беседы друг с другом, не сноситься между собою, не учить и вообще не говорить о вере, ибо так, говорит, повелено императором.
76. Когда же и к преподобному пришли посланные, он говорит им: «Аще праведно есть вас послушати паче, нежели Бога (Деян. 4:19), сами вы, размыслив, скажите. Знайте, что мы предпочтем прежде лишиться языка, чем не защищать как должно нашей веры и не помогать ей своими словами по мере сил. Ибо где разумное основание к тому, чтобы вы старались утверждать худшее, а мы молча оставались при своем гораздо лучшем? Итак, не позволим себе даже на короткий час оставить слово сокровенным и лишить народ происходящей от него пользы». Поэтому он безбоязненно внушал всем должное, одних призывая, к другим являясь лично, иных ободряя письмами, восстанавливая упавших духом и увещевая словами как мог. Но чаще он приходил к патриарху, будучи для него советником во всем и опытнейшим руководителем в делах. Видя, что он находится в унынии и как будто не владеет собой, он поднимал его дух соответственными словами и напоминал о благости благого Бога. [Col. 185] «Милосердный и сострадательнейший не допустит, – говорил он, – чтобы мы искушались выше сил своих (ср. 1 Кор. 10:13) и чтобы наследие Его осталось во владение врагам. Недолго будут совершать беззаконие замышляющие против нас, но получат скорый и внезапный конец, хотя теперь пребывают в бесчувствии относительно себя».
77. Между тем немного спустя патриарх низлагается нечестивыми с престола и изгоняется из Византия за то, что стоял за истину. С ним присуждаются к ссылке также и все православные иереи по обвинению в одном лишь – в правоверии. Тогда можно было видеть, как беззаконные совершали дела, свойственные только их уму и беззаконной душе. Именно, священные и святые, увы мне, иконы, держа оскверненными руками (о, как я выражу Твое, Христе мой, тогдашнее долготерпение?), бесстыдно бросали на землю, иные из них предавали огню, иные замазывали известью[469] и делали все, что только могут делать подобные им.
78. Итак, отец наш Феодор, горько плача и сокрушаясь душой по случаю происходящего, желал, чтобы расселась земля, только бы не слышать этого ушами и не внимать. Однако, чтобы не показалось, что он лишь молча оплакивает горе и не ищет никакого средства для отвращения зла, он совершает то, что могло опечалить врагов и больше ободрить своих. Именно, он приказывает всем монахам, бывшим под его управлением, взять в руки иконы, высоко поднять их и обойти кругом всей монастырской ограды с пением: «Пречистому Образу Твоему покланяемся, Благий» и т. д. и других победных песней во славу победителя Христа, ибо тогда был светлый праздник Ваий, который все мы празднуем пред страданиями и воскресением Господа.
79. Раздраженный всем этим (ибо от него не утаилось ничто из соделанного, так как молва об этом уже распространилась между всеми), тиран немедленно посылает к святому гонцов с оскорблениями и угрозами, чтобы он совсем оставил такого рода измышления или, если не послушается и не изменится, чтобы был готов принять бичевания и смерть в наказание. Он же не только не ослабевает, но еще больше возрастает в смелости, пред всеми раскрывая православную веру, как она была уже определена, словом и делом открыто проповедуя почитание икон и мало обращая внимания на обидчиков. Когда в то время многие из монахов приходили к нему, как на отца отцов возлагая на него все свои дела и спрашивая, как нужно поступать в настоящих обстоятельствах и как отказаться от приглашения в патриархию, [Col. 188] ибо вожди нечестия призывали их принять участие в их учении, он давал им одинаково полезные советы. «Хорошо, – говорил он им, – оставаться дома, не идти туда, не вступать в беседу с еретиками, отчего им не может быть ни малейшей пользы, и письмами заявить об отказе и причине, почему им нельзя прийти, несмотря на призыв».
80. Они просили также, чтобы он сам продиктовал им письма и выразил словами, что ему угодно. Поэтому он пишет от лица их и вручает двум монахам для доставления послание, текст которого таков:
«Следуя Божественным заповедям и церковным правилам, которые ясно говорят, что не должно без согласия своего епископа ничего ни говорить, ни делать, ни исследовать и вообще рассматривать, что относится к догмату или какому-либо другому Божественному предмету спора, мы не можем в отсутствие патриарха [то есть Никифора] прийти и повиноваться вашему призыву, чтобы не навлечь на себя обвинения и не впасть в вину нарушения [закона]. Ибо мздовоздаятель за это есть Бог, Который не оставляет без наказания презирающих заповеди Его.
Поэтому извините нас, если мы отказываемся прийти, сознавая, что это было бы вредно для нас. В самом деле, что мы ответим или скажем вам, не имея своей главы, с которой каждый из нас соединен как члены и без которой остальное тело не может ничего совершать? Ибо все мы вместе и каждый порознь, великий и малый, связаны с патриархом, находимся и всегда будем находиться под его властью».
Когда это послание было доставлено оному скопищу негодных людей, то исполнило их неудержимого гнева, так что они и излили его на принесших, подвергнув их невыносимым побоям. Но они возвратились от лица беззаконных мужей с радостью, что сподобились потерпеть это за имя Господне.
81. Проповедник же Православия не переставал совершать обычное, также устами и руками[470] предлагая должное и опять открыто проповедуя учение истины. Поэтому тиран, не зная, что сделать, и не будучи в состоянии сносить дерзновение этого мужа, повелевает изгнать его из Византия, отправить в ссылку и содержать в тюрьме. Ибо, видя, что только он один почитался животворной искрой, он старался [удалить] его от православных, чтобы не было никого, кто противился бы его воле. Итак, получив приказ об этом, преподобный созывает к себе всех учеников и, сказав прощальное приветствие, указывает каждому в отдельности его обязанности и прежде всего другого заповедывает всем, чтобы по его отшествии никто не оставался в монастыре, [Col. 189] а чтобы каждый искал спасения, как может; ибо время, говорит, лукаво (Еф. 5:16) и ноги беззаконных весьма быстры (Рим. 3:15; Притч. 1:16). И наконец, поручив всех Богу и лучшим из братий, он удаляется из монастыря, со скорбию оставив их проливающими слезы и скорбящими. Немедленно принимает его местность около Аполлонии; [его] заключают под стражу в крепости, лежавшей на противоположной стороне озера и носившей название Метопы[471].
Ссылка и заточение преп. Феодора
82. Но, может быть, пока он был на свободе, тогда и проявлял в высшей степени свободное и ревностнейшее учительство, а будучи заключен в темницу, показал отсутствие ревности или стал нерадеть о проповедании, подобно кому-либо другому, кто стеснен местом и потому удерживает язык, как связанный с телом? Отнюдь нет. Но он оставался таким, как будто не потерпел никакой перемены, и всецело был предан [православному] учению, с одними беседуя устно о том, что полезно, с другими – посредством чернил и руки, двигая пером [и списывая] как бы со скрижалей ума, а с иными иначе, и как только представлялся случай, вообще же всем уделяя исходящую от него пользу, чтобы и находясь в заключении, всех соделать причастниками его слов и обычного учения.
83. Конечно, было невозможно, чтобы его слова, распространяясь повсюду, не достигли и до дворца и не сделались известными императору. Раздраженный этим, как и следовало ожидать, так как с точностью знал о совершавшемся, он посылает известного Никиту, сына Алексия, которому доверял, как казалось, всё, приказав отвести святого в более отдаленное место, имя коего Вонита[472], крепко заключить там и не дозволять ни с кем ни видеться, ни беседовать, ни много ни мало, и не давать ему свободы делать что-нибудь другое. Когда же он явился к преподобному с известием об этом, отец [сказал] ему: «Я весьма охотно переменю место, потому что я не ограничен местом и знаю, что вся земля, куда бы я ни был заброшен, есть моя и что переселение служит мне наградой. Но удержать свой язык признаю для себя неполезным, поэтому никогда не буду удерживать его и отнюдь не дозволю себе согласиться с вами, требуете ли вы этого с угрозой[473]или советуете. Ибо как [я могу], когда предпочел настоящее именно ради того, чтобы не казалось, что я оставил то, что возлюбил, и отказался от доброй ревности?»
