44. Не думая ни о чем этом, он настойчиво приступает к патриарху – это был Никифор[455], преемник Тарасия, – и ставит его перед необходимостью исполнить его волю, хотя бы против своего желания, и возвратить Иосифу священство. И действительно, человек Божий вынужденно и с трудом совершает это, опасаясь, как я думаю, чтобы безумец, не получив того, чего желал, не сделал бы чего-нибудь другого худшего и не причинил бы Церкви большего вреда.
Акривия преп. Феодора
45. Но этот дерзновенный поступок опять произвел раскол в Церкви и разделил прежде соединившихся. Именно, отец наш Феодор, не принимая того, что случилось, тотчас вместе со всеми монахами отделяется от содеявших это, совершенно ни в чем не имея общения с ними, ни мыслию и волей, ни словом, ни делом, ни каким бы то ни было образом. [Col. 157] С ним отделяется и очень немалая часть народа, преимущественно же лучшие из всех и избранные по своей жизни. «Не наше дело, говорил доблестный и истинный поборник законов Божиих, так преступать пределы, положенные отцами, отменять их благие постановления и к собственному вреду делать какие-либо излишние и чуждые Церкви послабления. Не допустим когда-нибудь и мысли о том, чтобы сделаться защитниками такого деяния и предпочесть человеческое Божественному и самим совершить то, что угодно какому-то лицу и вообще всем желающим делать нововведения, тем более что у нас пред глазами страшные бедствия, ниспосланные нам с неба, когда император и народ в том же самом деле поступали беззаконно и когда этот самый иерей, его клеврет, ради ничтожной славы обесчестил великое таинство благочестия. Доселе чувствуя себя потрясенными этим, мы не должны искушать опять гнев Божий, впадая в то же и покушаясь одобрять то, от чего мы старались уклоняться как от вредного».
46. Отец, подробно объяснив им свое мнение и намерение, всецело отделяется от них, как мы сказали, ни на кого не обращая внимания: ни на императора, грозящего причинить ему зло, ни на его единомышленников, прибегающих к разнообразным насилиям над ним, ни на других, содействующих власти, духовных и прочих сановников. Только разрыв с патриархом он считал вообще нежелательным и даже невыносимым, чувствуя как бы рассечение самого себя надвое и потому терзаясь невыразимой скорбью. Но так как он не мог иным способом достигнуть того, что нужно было для пользы, то терпеливо переносил скорбь, предпочитая лучше все [перенести], чем совершить что-либо неугодное Богу и оказаться, напротив, чтущим что-либо выше Него.
47. Но, может быть, кто-нибудь спросит: кто из них двоих соблюл добро и направил в благоприятную сторону обстоятельства времени? Тот ли [патриарх Никифор], кто допустил приспособление (οικονομήσας) и послабление против должного, или же тот [Феодор], кто остался во всем непреклонным и никогда ни в чем не отступил от строгости [правил – ακριβείας]? Со своей стороны мы ответим ему так: «О ты! Всего человеческого ума недостаточно для того, чтобы понять столь трудное. Один только Бог, Которому все доступно, способен видеть, что лучше, и может судить, что истинно в делах». Мне же достаточно сказать, что и патриарх знал, что это деяние неправильно и несогласно со священными правилами; ибо как бы не знал этого он, свыше наученный Божественному так, как не знаю кто другой? Но он никак не мог ослушаться императора, издавна зная его злонравие и худую изменчивость его мыслей, при которой ему, казалось, ничего не стоило все расстроить и смутить. Феодор же совсем не думал об этом; во всем преданный одному лишь Богу, он полагал, что ему отнюдь не следует ни изменяться применительно к обстоятельствам времени, ни уступать властям даже в малом чем-либо. [Col. 160] Но глагола свидения Божии пред цари самими (Пс. 118:46), не боясь дне человеча, по слову божественного Иеремии (Иер. 17:16), не преклоняясь пред властями и не страшась ничего другого видимого. Такую высоту его образа мыслей все хвалили и удивлялись ей, а тем более патриарх, который всегда превозносил смелость этого мужа, соединявшуюся с благоразумием, и потому не хотел ни изменить своего расположения к нему когда бы то ни было, даже во время самого разрыва, ни вообще переменить своего мнения, ни умалить той чести, какую в преизбытке воздавал ему, или хотя бы на короткое время отказать в ней. Впрочем, из этого общего соблазна в Церкви не извлек себе большой пользы виновник соблазнов и сеятель терний; но как только умер его союзник, так и [Иосиф] был лишен священства и изгнан из божественной ограды, понесши более позорное, чем прежде, поражение, чтобы на самом деле познать, что совершающим беззаконное невозможно избежать Суда, хотя бы он карал нас не тотчас и не сразу. Но возвратим нашу речь к тому, что начали рассказывать.
Изгнание преп. Феодора
48. Когда беззаконный император увидел, что преподобный ни в чем не уступает ему и не одобряет его деяний, тогда жестоко изгоняет его из монастыря и из Византия и ссылает на остров из лежащих близ столицы; так же поступил с братом Иосифом и мудрым Платоном, заключив их не всех вместе, но каждого отдельно, так что они не могли и видеться друг с другом, что служит единственным утешением для заключенных в тюрьме[456].
49. Видя, что прочие ученики лишились своего отца, он сначала воздействует на них немалыми угрозами, затем заключает их в мрачные темницы, приставив к ним воинов, чтобы стеречь их, намереваясь при удобном случае допросить их. В назначенный день он приказывает привести их, а сам предварительно садится с напыщенной гордостью и с явным выражением внутренней суровости во взоре, в лице и во всей внешности. Прежде всего он велит им разделиться между собою и стать на две стороны, лучших и выдающихся разумом отделив от прочих, чтобы таким образом ему было легче состязаться с ними. И сначала обращается к первым, думая, что так будет полезнее для него, ибо рассчитывал в своем уме, что, после того как эти покорятся, и остальные последуют за ними. То рассуждениями, перемешанными с угрозами, то ласкательством, способным смягчить и очень твердого, то указанием на ожидающие мучения он всячески домогался того, чтобы как-нибудь отвлечь их от отца и привлечь к себе.
50. [Col. 161] Когда же увидел, что они ни в чем не уступают, но душевной доблестью отражают все его пустые рассуждения, тогда он принимается и за вторых, надеясь по крайней мере в них найти легких [противников] и почти готовых покориться ему. Немедленно он говорит им следующее: «Те из вас, кто хочет повиноваться императору и быть в согласии с патриархом и клиром, станьте на правой стороне; а те, кто остается в душе и в мысли непослушным, отойдите на левую сторону, чтобы таким образом было видно, кто единомыслен с нами и кто упорствует в своем». Обольститель коварно придумал это, полагая, что с переменой мест изменятся и их мысли. Но, доблестные, нимало не тронутые этими словами, не поколебавшись и в мыслях, они единодушно отвечали сильному властью следующее: «Самодержец! Мы, возложив свои души, тела и все вместе на своего отца и учителя и не желая ни делать, ни даже помышлять ничего, ни великого, ни малого, что не угодно ему, никогда не покоримся вам, предлагающим это, не одобрим содеянного вами и вообще не согласимся с чем-либо теперь нововводимым, в особенности когда видим, что учитель разлучен с нами и предпочел лучше настоящую ссылку, чем сделаться предателем в этом и стать на вашей стороне. И что могло бы быть для нас хуже, как пренебречь священными и столь достойными соблюдения правилами и сделаться повинными в делах вредных и опасных во всех отношениях? Нет, клянемся подвигами добродетели и заповедями отцов, в коих воспитаны, не уступим, не изменим истине, не станем с вами. Конечно, настоящее время есть испытание нашей воли и мысли; не отвергнем его, не станем размышлять малодушно и младенчески, будучи во всем братьями тех, коих ты недавно испытал, по-братски поступая и мысля одинаково с ними».
Добродетель достойна уважения даже врагов
51. Когда они сказали это, император был поражен их образом мыслей и твердостью и удивлялся их непоколебимости [перед лицом] угрожавших бедствий, ибо добродетель достойна удивления и для самих врагов. В особенности [он был поражен тем|, что думал найти в них уступчивых и с первого раза готовых преклониться, а между тем встретил гораздо более неподатливых, твердых и во всех отношениях непоколебимых. И вот, хорошо понимая, что открыто казнить всех, кроме того что бесполезно, было бы и безумно, он только приказывает на время опять заключить доблестных под строжайшую стражу, чтобы впоследствии или всех их подвергнуть наказанию, или заняться на досуге не вдруг, а порознь каждым и добиться, чего хотел. Однако он не исполнил своего намерения, потому что вскоре по Божию определению беззаконника постиг Суд.
