Пилоты вылетали почти с рассветом, поэтому вернулись к тому времени, когда станичники только начали просыпаться и уходили или не уходили на работу. Минуя свою пустую и тихую квартиру, он с легкостью променял ее на другую, где его ожидало удивленное лицо и распахнутые объятия человека, ставшего для него более близким и родным, чем жена или друзья. Жаль только, об этом никто не знал.
И за запертой дверью в спальню все каждый раз было хорошо, но всякий раз – как в последний. Карел сам не знал, возможно ли это прекратить, но каждый раз чувствовал такой ком в груди, что сегодня, после этого вылета, прекратить, казалось, можно что угодно. Карел был уверен, что больше он никогда не поднимется над землей выше, чем на расстояние, которое получается при прыжке.
Когда он спустился в свою квартиру, его уже ждала Луиза. Она сидела в кресле, держа на руках их ребенка, мальчика по имени Тиль – Карел настоял, Луиза сопротивлялась, но с какой-то ерундой. Карел даже представить не мог – потому и забыл – какое идиотское имя могло бы быть у его ребенка, если бы в тот момент не случилась одна из тех вещей, которые нельзя было назвать ошибкой. Он твердо сказал: «Нет, моего сына будут звать Тилем». Так оно и было до сих пор, хотя Карелу иногда казалось, что Луиза может задушить его во сне только для того, чтобы сменить мальчику имя.
– Где ты был? – спросила она, кормя ребенка грудью.
Карел смотрел ей в глаза, стараясь не соскальзывать.
– На вылете.
– Ты вошел в подъезд час назад. Где ты был?
– Я зашел к Натану поболтать, – не дрогнув, соврал Карел.
– Натан вернется с охоты только к обеду.
– Ну да, но я этого не знал, так что остался выпить чаю с Жанн.
– Но где ты был, когда я поднималась, чтобы спросить ее о тебе? Жанн очень удивилась.
Луиза поправила рубашку, застегнула все пуговицы и устроила заснувшего малыша в коляске рядом с креслом.
Карел не выдержал, отвел взгляд, но тут же, обругав себя, вернул его назад. Правда, Луизе, похоже, все было понятно. А если не все, то суть она ухватила верно.
– Ну а вообще – какое твое дело?
Карел вскинул подбородок так, как это делала Юнга, когда спорила с Мартой. У сестры это всегда выходило, но он, похоже, забыл, что имеет дело с дочерью Старика.
– Вообще-то, я твоя жена, – прошипела она, приподнимаясь.
– А я твой муж, только мне на это наплевать, мне надоело быть игрушкой в руках твоего отца. Вон, получил наследничка, пусть больше меня не трогает!
Луиза встала, ухватилась за ручку коляски, глаза ее наполнились насквозь фальшивыми слезами. Карел ей не поверил и кивнул на дверь.
– Я расскажу отцу, – всхлипнула девушка, подвозя коляску с Тилем к заботливо приоткрытой двери.
– Я знаю, – ответил Карел, глядя, как колеса стукаются о ступени лестницы с таким остервенением, как будто в ней никто не спал.
Наверное, обо что-то ударившись, Тиль проснулся и заплакал, но спина Луизы даже не дрогнула, пока она не вышла из подъезда.
Наверху кто-то зашуршал, но Карел даже не понял голову. Видимо, переждав ссору, спустился Элиот. Он осторожно тронул Карела за локоть
– Если ты захочешь с кем-то поговорить, приходи ко мне, а не к Бергу, будь добр.
– Хорошо.
Карел чуть дернулся, когда его ударило током от свитера Элиота, и закрыл за собой дверь, оставшись в одиночестве посреди коридора. Судя по звукам за дверью, Элиот постоял еще немного и все-таки пошел на работу.
Карел добрался до запущенной кухни и открыл дверцу шкафа. На него дохнуло затхлостью и пылью. Вытащив бутылку цуцика, Карел с трудом ее откупорил и глотнул. Поморщившись, он сел на пуфик, сшитый Сью, сцепил пальцы в замок на затылке.
На самом деле, Луиза не была такой уж стервой. Ей больше остальных досталось от Старика: тот воспитывал ее не в строгости, но в напряжении. И безусловном подчинении. Хьюго был не тем человеком, с которым можно было спорить.
Первое время Карел чувствовал себя неплохо: Луиза, уверенная в том, что отец потакает не своим желаниям, а ее, была счастливой паинькой и почти мужа не трогала. Когда же трогала, Карел относился к этому стоически и даже сделал ей ребенка.
Вот сейчас, в этот момент, когда Луиза уже ушла, Карелу было ее очень жаль. Бедная девочка, чья жизнь превратилась в один сплошной обман. Нет, Старик ей не врал – просто позволял обманываться.
Карел вообще ни к кому не испытывал ненависти, даже к Маркесу в свое время. Но и то, теперь ему казалось, что то, старое чувство к священнику было совсем детским и глупым; зачем злиться на того, кто просто ошибся? Но когда Луиза появлялась, какая-то странная эмоция поднималась у него в груди. Злая, ненормальная, такая, что Карел мог позволить себе повысить голос или сказать то, что, он точно знал, обидит девушку. Это началось вскоре после рождения Тиля.
Карел старался бывать подальше от дома, куда в любой момент могла нагрянуть жена: гостил у Натана, Берга, Николь и Элиота, пробовал себя на разных работах, – и все равно не мог избежать встреч. Станица Счастливая была тихим маленьким местечком, где ни от кого не спрячешься. А ему очень этого хотелось – чтобы никто ничего не знал.
Карел встал на пуфик, залез на полку и вытащил коробку с сахарными кубиками и леденцами. Отправил за щеку сразу горсть и снова сел, сосредоточенно зажевывая мерзкий привкус во рту. И как Берг эту дрянь пьет без передыху?
Карел не очень понимал, сколько времени прошло с тех пор, как Луиза ушла, но заставил себя встать и пойти в ванную. Ванна была полна грязной воды – уходя, Карел забыл закрыть заслонку, и вода, слитая кем-то из соседей сверху, оказалась в его ванной. Вместе с плавающими волосами и серыми комками пыли.
– Ты идиот и сам виноват, – сообщил сам себе Карел и сунул руку в воду, отодвигая слив.
Со всасывающим звуком вода начала покидать ванну. Он снял рубашку и развесил ее по трубе, а потом взял ведро, наполненное еще с вечера, плеснул на дно ванны и принялся смывать волосы в слив.
Уже раздевшись и вымыв голову, Карел прошел в свою комнату, нашел свежую рубашку и брюки, оделся, огляделся вокруг.
За два с половиной года он ничего и не нажил здесь. Все, что можно было потерять, он не мог унести в руках – ни тогда, ни здесь. И очень об этом жалел.
Склонившись над столом, он нацарапал на листке желтой бумаги несколько строк. Заводские буквы уже начали забываться, а станичные еще не вошли в привычку, поэтому вышло странно.
Свернув листок в два раза, Карел поднялся на самый верхний этаж, подсунул его под дверь. Если Элиот ушел на работу, значит, сейчас дома Николь. А она умная девочка, она поймет – кому это послание и почему.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
