— Я нахожу только два недостатка у путешествия с гуртовщиками.
Робин разжевал и проглотил кусок бутерброда, запил его глотком эля и спросил;
— Какие же?
— Первый — шум: мычание нескольких тысяч бычков плюс крики людей и лай собак. Второе — запах. Особенно запах.
Робин усмехнулся.
— Постепенно привыкнете.
— Живу надеждой. — Макси доела бутерброд. — А гуртовщики мне очень нравятся. Они напоминают фермеров Новой Англии. Такие же прочные, надежные люди — как и все, кто живет близко к земле.
— Соседи доверяют им деньги, а деньги можно доверить только надежным людям. Чтобы получить лицензию гуртовщика, человеку должно быть, по крайней мере, тридцать лет, он должен быть женат и иметь собственный дом. Макси поморщила носик.
— У вас в Англии слишком много всяких лицензий и правил.
— Такова цена цивилизации, — усмехнулся Робин. — А если для англичанина это обременительно, он всегда может отправиться в Америку, где его ждут свобода и счастье.
— Конечно, у каждого человека в Америке больше свободы, — задумчиво проговорила Макси, — ну а счастье можно искать в любой части света. К сожалению, нет никакой гарантии, что его найдешь даже в стране с очень хорошими законами.
Робин усмехнулся, — признавая ее правоту, и принялся доедать бутерброд. Стадо затихало, готовясь ко сну, а большинство гуртовщиков ужинали в крошечном трактире. Макси с Робином устроились на открытом воздухе отчасти потому, что стояла прекрасная погода, а в основном потому, что Макси старалась избегать близкого общения с гуртовщиками, опасаясь, что ее маскарад будет разоблачен. Как же ей надоела эта омерзительная шляпа!
Уголком глаза Макси заметила какое-то движение в воздухе и подняла голову. Над ними кружилось крылатое семечко клена, горевшее янтарным светом в лучах заходящего солнца. Подхваченное легким ветерком, оно несколько долгих секунд, словно невесомое, парило в воздухе и наконец опустилось на землю рядом с рукой Макси. Макси, которая следила за его полетом затаив дыхание, улыбнулась с восторгом в глазах.
Она не заметила, что Робин за ней наблюдает, пока он не сказал тихо:
— Вы смотрели на это крылатое семечко с выражением почти религиозного экстаза.
Макси хотела было отшутиться, потом передумала. Если Робин не поймет ее слов, то, думается, примет их на веру.
— В какой-то мере так оно и было. Индейцы смотрят на природу как на одно огромное целое. Семечко клена в такой же степени является выражением ее духа, как облако, ветер или человек. Когда забираешь у белки часть заготовленных ею на зиму орехов, надо оставить ей достаточно, чтобы она со своими бельчатами не умерла с голоду: звери имеют такое же право на дары земли, как и человек.
Робин слушал ее, сосредоточенно сдвинув брови: эта тема была ему очень интересна.
— Как это отличается от отношения к природе европейцев. Они считают природу либо врагом, которого надо побеждать, либо слугой, обязанным выполнять их приказания.
— Честно говоря, мне больше нравится точка зрения индейцев, — отозвалась Макси. — В ней больше душевного здоровья. — Макси с трудом подыскивала слова для определения чуждых английскому языку понятий. — Моя мать умела ощущать цельность природы, просто глядя на цветок или на облако. Когда я видела ее в этом состоянии, я понимала, что такое радость бытия — Она занималась чем-то вроде медитации?
Макси пожала плечами.
— Пожалуй, по-английски это самое близкое определение, но у него немного другие нюансы. Я бы сказала, что она вливалась в поток природы, как капля дождя вливается в реку.
— А вы умеете это делать?
— Когда была маленькой, немножко умела. По-моему, это умеют все дети. В сущности, в этом смысл поэзии Уордсворта. — Макси опять умолкла, подыскивая слова. — Даже сейчас, видя окружающий мир, я иногда чувствую, словно… словно в меня вот-вот войдет энергия земли. Если бы это случилось, я стала бы частью потока природы. — Макси вздохнула. — Но этого никогда не происходит, во всяком случае, не до конца. Наверное, я прочитала слишком много книг и провела слишком много времени среди белых людей, чтобы ощущать полную гармонию с землей. Знаете, как это тяжело; кажется, что цельность — вот она, только руку протяни, но она ускользает. Может быть, когда-нибудь…
— Идея цельности меня очень привлекает — может быть, потому, что я по природе раздроблен, — с горечью отозвался Робин.
— Вовсе нет! Вы так думаете, потому что живете в основном головой. Посмотрите на это семечко и постарайтесь представить себя на его месте. Только делайте это не умом, а душой.
Макси хотела взять Робина за руку, но вовремя вспомнила, что произошло в прошлый раз, когда она пыталась научить его слушать ветер. Вместо этого она подобрала кленовый летун и подбросила его в воздух. Подхваченный ветерком, он золотой бабочкой уплыл с воздушным потоком.
Ее дух устремился за ним, наслаждаясь свободой полета, радуясь скольжению по солнечному лучу. Она ощущала в этом ярком сгустке энергии страстное стремление найти плодородный кусочек земли, где можно будет пустить в землю корни, поднять к небу ветви, стать могучим деревом, дать начало новой жизни.
Когда семечко опять опустилось на землю, к Макси вернулась способность объективно мыслить, и она спросила себя: «Это желание найти свое место и пустить корни, в ком оно — в семечке или во мне самой? Наверное, в нас обоих, иначе дух семечка не нашел бы во мне такого живого отклика».
Из задумчивости ее вывели слова Робина:
— Мне кажется, я что-то понял, Канавиоста. Стремление к единению с природой — это не религиозный экстаз, а способ существования.
— Для вас еще не все потеряно, лорд Роберт. — Макси была рада, что до него дошел смысл ее слов, но ей больше не хотелось говорить о том, что лежало в сокровенной глубине ее души.
— Что это делает Дафид Джонс? — спросила она, кивнув в сторону широкоплечего краснолицего гуртовщика, который в сотне шагов от них занимался каким-то странным делом.
— Он ладит походную кузню, — ответил Робин. — Вы, может быть, этого не заметили, но бычков в дорогу подковывают, чтобы они не сбили копыта. Гуртовщики возят с собой походную кузню, чтобы каждый раз не искать кузнеца на месте.
— Но как же можно подковать животное с раздвоенными копытами?
— На каждую половинку прибивают отдельную подковку. Джонс, наверное, заготовил такие подковки заранее, и ему не надо разводить огонь и их выковывать.
Макси поднялась на ноги.
— Пойду посмотрю, как это делается.
С Дафидом Джонсом, одним из немногих валлийцев-гуртовщиков, которые свободно говорили по-английски, Макси иногда беседовала в пути или на отдыхе. Он говорил с очень сильным валлийским акцентом, и иногда она его не понимала, но все равно любила слушать его мелодичный баритон.
