Елена извлекла из-под шубки старый авиационный шлем, аккуратно, чтобы ущерб для прически был сведен к минимуму, надела его на голову и замурлыкала ласковым голоском:
Променял меня пилотНа красивый самолет,Подарил на память шлемИ летает без проблем!
– Все, что им нужно, – летать без проблем. А от нас, раскрасавиц и умниц, – одни проблемы. Мужчины или сбегают, чтобы избавиться от проблем, или свинеют. Не так ли, Юдифь?
Татьяна вздрогнула, услышав это имя, но вопрос Елены, оказывается, относился не к ней, а к диковатого, вульгарного вида женщине в помятой докторской шапочке и в полосатой морской майке, которая была ей великовата. Женщина показалась Татьяне смутно знакомой.
– Свинеют? – пьяно хмыкнула та и покачнулась. – Да любой мужик – это отродясь свинья! З-заколоть свинью! – В руке ее блеснул изящный прозекторский нож. – Лечишь, заботишься, а они… гульливые… З-за-колоть…
– А эта здесь при чем!!! – закричала Татьяна. – Зачем она здесь?!!
– Как тебе сказать?.. – пожала плечами прабабка и начала сосредоточенно расстегивать и расшнуровывать свой жуткий шипастый корсет. – Она – понимающая, хотя нельзя сказать, что она такая уж настоящая. Это так – один из итогов, преломление в зеркальной кривизне, допускаю, что досадное. Неприятно, но что поделать? С другой стороны, где ты видела идеально ровные зеркала? Где-нибудь да перекосит, переврет, и пострадает твоя красота, и усомнишься в себе. Почему, скажем, ты такая нечесаная и в несуразной рубахе? Не по этой ли, деточка, причине?
Она справилась, наконец, со всеми многочисленными ремешками и креплениями и сказала:
– Хватит, пожалуй, разговоров. Пора за дело, моя милая. Поди-ка сюда, я помогу тебе снять этот ужас. Ах, поднимите же ее, девочки! Она ничего не понимает. Ну же, ну же!
Четыре женщины окружили Татьяну и, взяв под локти, поставили на ноги. Сил сопротивляться у нее не осталось.
– О, сейчас ты придешь в себя! – воскликнула прабабка.
Женщины спустили с ее плеч рубаху и приладили похожий на варварские доспехи корсет. Елена собственноручно водрузила ей на голову летный шлем. Удивительное дело, но Татьяна ощутила, как прибывают ее силы, как воинственность и ярость наполняют сердце.
– Вот тебе сабля, – сказала Ванда и протянула ту самую саблю с орденом на эфесе.
– И кинжал, – сказала прабабка и протянула изящный разрезальный нож для книг.
Пьяненькая Юдифь Каценэленбоген хихикнула, ткнула Татьяну кулаком в бок и пропела на знакомый мотив, «Прощание славянки»:
Гремит трубный зов!Дави мужиков!Сестра, не робей!Их будем резать как свиней!
– Как свиней, – подхватила Воительница, которую вряд ли теперь мы можем называть Татьяной. Она, возглавляя процессию, двинулась прочь из комнаты, мягкие стены которой вдруг раздвинулись сами по себе.
Женщины вышли в тоннель или длинный коридор с наглухо запертыми дверьми. К стенам коридора в испуге жались мужские фигуры в белых одеяниях. Если бы не Великий Поход, не допускающий прозаических объяснений, эти фигуры вполне могли бы оказаться врачами и санитарами, не более того. Но – какие врачи, когда все громче и громче звучит «Полет валькирий», а Воительница набирает шаг, взмахивает саблей, переходит на бег и готовится к полету.
И вот она летит, и любое препятствие на ее пути оказывается не более чем проницаемым туманом.
…А что же наша героиня? Помните? Мы оставили ее перед зеркалом в белой спальне. Там она и сидит на ковре, в длинной простой рубашке с глухим воротничком, обессиленная, обхватив руками плечи. Сидит и смотрит в зеркало, из глубины которого несется прямо на нее фигура Воительницы в диком, ни с чем не сообразном облачении, в иной момент могущем показаться и смешным.
Но нашей героине не смешно. Она боится не совладать с сумасшедшей воинственной дивой, с ее тупой саблей, с шипами на ее ветхом, на ладан дышащем корсете, с глупым книжным ножом. Она боится, что дива не услышит ее крика, потому что старый шлем все еще плотно прилегает к ушам.
Она сидит перед зеркалом с надкушенным яблоком в руках и шепчет:
– Вы прожили мою жизнь. Вы извели ее до хрупкого тончайшего зеркального слоя. Я разобью это зеркало и стану свободной. Я сама буду решать – любить или убить любовь. Я сама, сама…
Воительница в зеркале все приближалась, бравурная музыка летела вместе с ней и становилась все громче. Еще немного, и дива окажется в спальне. Татьяна боялась этого больше всего на свете.
Из последних сил она швырнула в зеркальную поверхность яблоком. Трещина пересекла стекло, и – к великой радости нашей героини – Воительница исчезла. Лишь музыка, фальшивя на басах, протекла в спальню и, лужицей разлившись на подзеркальной полке, тут же и испарилась. Последним нижнее фа, подобное обиженному кошачьему мяуканью.
* * *
– Отлично, – оценила наша героиня свои действия. – Но в разбитые зеркала смотреть почему-то заказано.
Она закрывает глаза, опускает голову и поворачивается к зеркалу спиной. И вздрагивает от звука бьющегося стекла – это треснувшее зеркало не удержалось в раме и рушится, оседает, разлетается осколками. Несколько мелких осколков застревают во взлохмаченных волосах Татьяны, и она осторожно, сосредоточенно, стараясь не порезаться, выбирает их пальцами.
– Мы так не договаривались, – обращается она к разбитому зеркалу, – но все равно я нисколько не жалею. Надеюсь, я избавлена, наконец, от преследований. И я не собираюсь оправдывать ничьих надежд, так и знайте! Я – сама по себе, и не лезьте ко мне в мозги!
Без мелких ранений, однако, не обошлось: в этот момент осколок, выпадая из прически, впился в шею, второй поцарапал руку.
– Ай! – досадливо морщится наша героиня и слизывает красные капельки, натекшие на пальцы. Капельки невелики, но так же солоны и отдают металлом, как и кровь, что фонтаном била из шейной артерии Шубина в ее страшном сне. Очень памятный вкус, и сердце ее начинает колотиться, и снова кажется, что лицо окатила горячая солоноватая влага. – С этим надо что-то делать, – уговаривает себя Татьяна, – иначе меня опять унесет.
Она поднимает глаза и блуждает взглядом по комнате в надежде зацепиться за что-нибудь очень прозаическое, чтобы снова не унестись в навязанный ей сон. И сама она тоже никому не желает сниться.
– Мне снится или я снюсь, попробуй теперь разберись. Такая путаница. Но я не желаю, чтобы меня выворачивали наизнанку, – шепчет Татьяна и оглядывает окружающее ее пространство.
Что видит она? Гладкий, без рисунка, светлый ковер, белые обои стен, белые плафоны люстры, белая кровать – на ней россыпью фотографии. Елена в шубке, Ванда в костюме с блестками, репродукция картины из «передней», вырванная из какого-то журнала и закатанная в пластик.
