Молодая положила лютню на колени.
Платье белое на ней из прозрачного шелка, вышито маленькими букетиками мирта и желтых цветов. На голове гирлянда из шиповника и веток чемерицы.
Она сорвала пучок мяты и, растирая ее между пальцами, надушила горячий воздух вокруг.
— Ох, не люблю я эту песню, — сказала старая. — Все поешь, все поешь. А ведь уже который год замужем. Пора остепениться.
— Подожди, Анита… — сказала молодая и быстро встала. Беглыми движениями она поправила волосы, опять села. — Кажется, приехали.
— Глаза бы не глядели… Ты же вся горишь…
— Иди, Анита… Иди… Я счастлива… — сказала она, глядя на идущих по дорожке.
Впереди высокий. Длинная борода, длинные волосы.
— Здравствуйте, синьора Джиоконда, — сказал он.
— Здравствуйте, синьор Леонардо, — ответила она тихо.
— Можешь сегодня не переодеваться, — сказал невысокий полный человек (ее муж). — Синьор Леонардо писать не будет. Он уезжает.
— Вы уезжаете?
Она поглядела на него недоверчивым взглядом крестьянской девушки, удивительным у такой взрослой и нарядной дамы.
— Уезжаю, Монна Лиза… Воине с пизанцами конца не видно. Мне синьория заказала военную картину…
Спутники Леонардо стояли молча.
— А как же мой портрет? — спросила она.
— Я вернусь, Монна Лиза… как всегда… Прощайте.
И Леонардо ушел со своими спутниками.
— Как всегда, — сказал муж, глядя ему вслед. — Вам не кажется, синьора, что ваш портрет несколько затянулся?…
Монна Лиза ничего не отвечает, и муж уходит, пожав плечами.
А Монна Лиза наклоняет голову и снимает слезинку со щеки.
Она снова берет лютню:
Встала я задула свою лампу,А луна высокая светла.Знаю, знаю, мне не надо плакать…Вот опять слезинка потекла…
— Да, — говорит она, перестав плакать. — Вы попали в беду, синьора.
…Едут всадники по закатной равнине.
Спокойно ступают кони.
Впереди Леонардо в берете с пером по самые плечи.
Низкое солнце заходит за поле, пасутся свиньи. Далекие голубые холмы. Длинные тени пали на дорогу.
Это час тоски путешественников, час нежности в сердце того, кто сказал недавно «прости» милым друзьям.
Близкая ночь догоняет их, и они подстегнули коней.
Поднялась луна, огромная, желтая, и осветила дорогу с белыми призрачными фигурами. Это были волы. Белые волы тосканской породы.
Они бредут по скошенному полю, задевая рогами друг друга, и тянут бронзовые пушки с уродливыми колесами.
Вдали показался городской холм…
Зубчатые стены и воротные башни среди вытоптанных хлебных полей на берегу Арно, а за стенами города Пизы встает багровое зарево. Театр военных действий. Ну что же, спустимся в партер.
…Около деревни.
Женщина, нищенски одетая, роет лопатой землю. Возле наполовину вырытой ямы стоит бочонок. Двое детишек устало и давно плачут.
— Деточки мои… милые мои… — мать не оглядывается на них.
— Ма-а-ма… кушать хочу…
— Родненькие, кету кушать, не плачьте… Нету кушать…
— А в бочке?
— Воробышки мои… это не наше… Если мы сохраним бочонок от солдат, хозяин трактира нам заплатит.
Тихо подъезжает Леонардо со спутниками, молча смотрит, и его замечает мальчик.
— Мама… там дядя…
— Где? Где? — оборачивается женщина. — Не дам, проклятые, не дам! Мы умираем с голоду! А-а-а-а! Не дам!
— Что ты, голубушка, — говорит Мельци. — Мы не возьмем. Что ты?
— Не знаю, ничего не знаю! Мы не виноваты!
— Молчи… Ну… молчи! — говорит Зороастро. — Как нам доехать до Флорентийского лагеря?
— Вон дорога… Она приведет.
— Прощай, — говорит Зороастро, но мать обращается к Леонардо.
— Подайте милостыню, ради Христа. И Леонардо молча дает ей денег.
— Дай бог вам здоровья, синьор… Дай бог вам счастья… Синьор, у вас, может быть, найдется кусочек хлеба?… Ребеночек все плачет, и второй все просит есть… На деньги здесь ничего не купишь… Солдаты все позабирали…
Леонардо велит дать хлеба, и Зороастро достает хлеб из кожаной сумки. Женщина жадно хватает хлеб, дает детям. Извиняясь, смотрит на Леонардо и вдруг загораживает бочку.
— А-а-а-а! Не дам! — кричит она.
— Опомнись, женщина, — сурово говорит Зороастро. — Наш синьор не грабитель.
— А что он… грозно так смотрит?
— Грозно? — Зороастро оглядывается на Леонардо. — Он смотрит на тех, кто довел вас до нищеты.
— Что врешь… Здесь нет никого…
— Не мешай нам думать, женщина, — сурово говорит Зороастро.
И Леонардо печальный гонит коня вскачь, и ученики его вслед за ним.
…Огромная комната придорожного трактира. За окном вдали пылает прекрасный город Пиза. Трое рваных солдат пьют вино.
— Все с голоду скоро подохнем, — сказал один. — Шесть месяцев не платят жалованья. Кормись как знаешь… И мужичье проклятое не кормит.
— У них самих нечего жрать, — сказал второй.
— Стой, ребята! — сказал первый. — Люди из отряда Колеони подходят.
Вбегает воин, за ним другие.
— …А вы уже здесь! — закричал воин. — Прочь отсюда!
Схватились… Бьются…
— Стой! Погоди… — говорит первый солдат. — Передохнем.
Оба отряда останавливаются. Хмуро держась за мечи, тяжело и хрипло дышат.
— Уж мы б вас вздули, бергамцы паршивые, — сказал первый солдат, — вторые сутки вот без еды…
— Собаки! — закричал пришедший воин. — А мы, по-вашему?! Они голодные! А мы? Мы первые подошли к деревне!
Деревня наша!
— Ваша?… Возьмите, если ваша, — ответил солдат.
— Возьмем! — сказал воин.
— Возьмите!
— Вот отдохнем и возьмем.
— Ну, отдохнул, пожалуй, — сказал солдат и, подняв меч, бросился на воина.
Опять началась схватка, и все ушли сражаясь.
Стало совсем тихо в трактире. Зарево горящей Пизы освещало небо.
И тогда вышел хозяин и поднял поваленные скамьи.
— Плохие времена наступили… Джузеппе! — крикнул он. — Эй, Джузеппе! Испугался? Не бойся, дурачок… Они все ушли.
— Ушли? — ответил голос невидимого Джузеппе, и вылез парень.
— Все прибрать надо, — сказал хозяин, глядя в окно. — На то мы и хозяева трактира, чтобы наблюдать драки со всей округи… Вылез, Джузеппе? Вот и хорошо… А теперь обратно полезай… Опять солдаты идут…
— Ох, — сказал Джузеппе и скрылся.
— Э, погоди… солдаты — это мелочь, — сказал хозяин. — Тут поважнее господа едут… О господи, сам гонфалоньер Флоренции синьор Содерини жалует, и с ним кто же это, не разберу?… Джузеппе! Черт проклятый, ты вылезешь, наконец, из ямы?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
