Непосредственно перед праздниками, в довершение несчастий, появилось пастырское послание архиепископа. Оно не только было вывешено у всех церковных дверей Александрии (что само по себе не могло произвести большого эффекта), но и прочитано со всех амвонов. Послание прежде всего обрушивалось на еретиков, которые не соглашались признать соборных постановлений до последней точки над «i». В буквальном смысле слова! Проклятые остатки арианцев, которые, по мнению Кирилла, все еще не были уничтожены и сохранялись под именем назареев повсюду, и даже в его провинции, сравнивались с дикими зверями, и их уничтожение ожидалось уже не от людей, а от отрядов пламенных ангельских воинов. Затем в послании говорилось об угрожавшем стране голоде, как об уже установленном факте. Пророчество подкреплялось выдержками из Библии и ссылками на сны благочестивых людей. Не называя имен, архиепископ прозрачно намекнул, что продавшие Христа, враги Бога, – стали теперь врагами всего человечества. Наконец, он требовал от всех добрых христиан не только молитвами, но и земным оружием уничтожить бич римского государства. Выражения были достаточно неопределенны. В Константинополе и в Риме можно было понять их так, что архиепископ Александрийский проповедует поход против еретических и варварских германцев, заполнивших Италию и угрожавших нанести удар мировому господству цезарей. Патриотическое пастырское послание! Но александрийская чернь не думала о Риме и германцах и все поняла по-своему. Бичом всех провинций, а особенно Египта, были иудеи и последние греческие софисты, и тот, кто поражал их мечом, получал благословение церкви в настоящем и хорошее место на небе в будущем.
Не только иудеи дрожали в ожидании карнавала, но и изысканное греческое общество старого города старалось исчезнуть с арены грядущих беспорядков. У кого была вилла в Зефирионе или в каком-нибудь еще более отдаленном месте побережья, те уезжали туда. Многие чиновники взяли отпуск, а Академия объявила перерыв в занятиях.
Александр Иосифсон, семья которого бежала в Италию, первый посоветовал удалить Ипатию на время карнавала из опасного места. Синезий предложил Кирены или какой-нибудь маленький городок своего Пентаполиса. Он даже послал в гавань свою весельную барку и предложил ее для бегства. Но Ипатия наотрез отказалась отправиться в путешествие. Поездка может затянуться, а она хочет продолжать свои лекции немедленно после каникул.
Тогда, вечером, накануне праздника, Троил выступил с предложением осуществить давно задуманную поездку к пирамидам. Ипатия согласилась, когда Вольф сказал, что никогда не видел знаменитых пирамид и с удовольствием посмотрит их в таком обществе. Решили отправиться на следующее утро как можно раньше. Кроме матросов на судне должны были собраться четыре друга, Ипатия со своей феллашкой и молодая служанка. После долгих просьб получил разрешение ехать вместе со всеми маленький темнокожий погонщик ослов, который только недавно вступил в свою должность и причислял себя к составу Академии с тех пор, как Ипатия воспользовалась однажды его ослом.
Так как судно и без того было подготовлено для знатных пассажиров, то одной ночи было вполне довольно, чтобы сделать последние приготовления для поездки по Нилу со всем комфортом, который Троил считал необходимым для Ипатии и для себя. С восходом солнца барка должна была встать у начала Нильского канала.
Был, однако, уже девятый час, когда вся компания завершила упаковку необходимых вещей и на двух повозках направилась к пристани. Путешествие началось весело, как настоящий студенческий пикник. Если Ипатия уже на александрийских улицах смотрела так оживленно, как же засверкают ее удивительные глаза на нильских волнах перед колоссальными памятниками!
Однако, когда повозки пересекали площадь, они должны были остановиться, так как посредине проходили две процессии масок, направлявшихся к месту встречи.
Первая группа представляла римское государство. Впереди на белом верблюде ехал монах, изображавший церковь. Он вел на привязи ослика, на котором задом наперед сидела смешная фигура, изображавшая цезаря, – карлик, вооруженный с ног до головы, но в ночном колпаке. Левая рука держала розгу и была привязана за спину. В правой руке была рукоять меча, а сам клинок монах на верблюде держал у себя на коленях. Затем следовали карикатуры на отдельные виды оружия и полки римской армии. Кроме фигуры цезаря, наибольшее удовольствие доставила зрителям сатира на северные германские полки, изображавшая двух солдат в медвежьих шкурах, которые вместо пения издавали нечленораздельный рев. Это было центральное место процессии.
Повозка могла бы проехать, но Ипатия сама захотела посмотреть вторую группу. Уже издали была видна стоявшая на фантастически разукрашенной повозке высокая белая фигура, и Троил, хорошо знакомый с местными обычаями, догадался, что это было изображение Нильской невесты. Ежегодно из пакли и тряпок изготавливали колоссальную куклу, одетую в женское платье, возили с насмешками и издевательствами по улицам и вечером сбрасывали в Нильский канал. Старые легенды говорили, что однажды Нил отказался оплодотворять страну, если ежегодно ему не будут приносить в жертву живую, прекрасную девушку. Как бы там ни было, теперь река удовлетворялась куклой и непристойными словами. Но ежегодно в эту ночь чернью овладевало что-то вроде дикого воспоминания о древнем кровавом жертвоприношении, и осторожные родители остерегались в это время показывать народу своих молодых дочерей.
Повозка проехала в сопровождении сотни танцовщиц, одетых нимфами. На телеге рядом с куклой стояла дюжина мужчин с масками на лицах в одежде старых египетских жрецов. Они поднимали сверкающие ножи и время от времени вонзали их в фигуру. Чернь торжествовала.
Александр первым догадался, что задумали устроители праздника. Это было достойно монаха! Нильская невеста представляла собой карикатуру на Ипатию. Белое платье, гладкое до пояса и ниспадавшее многочислеными складками от талии до пят, было сделано отлично. Еще яснее была прическа, так как только одна Ипатия во всей Александрии укладывала так свои черные волосы. Маска на лице была сделана плохо, но зато художник изыскал возможность подчеркнуть недостающее сходство. В левой руке кукла держала большой лист, на котором стояло: «Император Юлиан», а в правой – большой тростниковый прут, употреблявшийся в низших классах школы.
Выдумка имела успех. Намек на Ипатию возбудил общую веселость. Повозка медленно проехала мимо.
Когда Троил понял значение Нильской невесты этого года, он пробормотал проклятье. Ипатия спросила, в чем дело, но Вольф оценил ситуацию и вмешался с каким-то замечанием. Ипатия не должна была знать, чем ей угрожают. Однако Синезий, успевший на другой повозке объяснить служанкам смысл происшедшего, жестом дал понять Ипатии, какой «чести» она удостоилась. Вольф хотел отвлечь ее внимание, но она сказала смеясь:
– Пускай они меня топят, раз это будет в моем отсутствии! Оставьте шутам их шутки.
– Каким шутам? – спросил Троил грубо. Александр предупредил ее ответ, воскликнул с восторгом:
– Если бы все могли это слышать! Это Сократесса!!!
– И чтобы сходство было полнее, она нашла себе Ксантиппа, – заметил Троил.
Ипатия не слышала перебранки. Дорога была свободна, и возница торопился въехать в тихие улицы. Только теперь чернь узнала Ипатию. Со всех сторон полетели насмешливые и циничные замечания. Все равно ее найдут сегодня ночью! Но это говорилось без злобы, и никто не остановил повозок. Все же приключение было не из приятных, и Ипатия благодарила своих спутников за совет уехать на время из Александрии.
Судно давно стояло в полной готовности и через несколько минут, после прибытия путешественников, медленно поплыло по каналу.
Скоро Александрия осталась позади, и Ипатия начала посвящать Вольфа в тайны фараоновской архитектуры, как внезапно появился новый спутник. Сверху раздался пронзительный крик, крик ребенка, которому не позволили ехать со взрослыми, и быстрее ветра подлетел марабу. Все засмеялись. Крылатый философ спустился на палубу и встал, поджав одну ногу, на носу. Там он принялся царапать свою морщинистую шею, щелкнул клювом и, наконец, сердито втянул голову в плечи.
Поездка по каналу была однообразной и оживлялась только остроумной беседой собравшихся. У служанок Ипатии было достаточно работы с уборкой ее каюты и приведением в порядок судовой кухни. Матросы под командой черного капитана с невероятным криком старались избегать столкновения с многочисленными лодками.
Никто не прерывал беседы, касавшейся мировоззрения фараонов. Только Синезий, чувствовавший себя хозяином, вмешивался изредка с заботливыми вопросами или похвалами захваченным припасам. Все было хорошо продумано и доказывало особую заботу о земных удобствах, которыми остальная компания, как казалось, абсолютно не интересовалась. Однако, друзья нетерпеливо морщились, и Ипатия с трудом скрывала улыбку, как только Троил принимался дразнить Синезия именем Ксантиппа. Когда Синезий узнал, почему его так прозвали и нахмурил свое красивое лицо, не хуже спящего марабу, Троил воскликнул надменно:
