Руки его никогда не обнимали женщину. У него никогда не было друга, с которым можно поговорить о жизни. В кармане у него никогда не водилось денег, чтобы купить всеобщее уважение. Он никогда не был уверен, что нашел Истину, с грустью подумал он. Со сладкой тоской, от которой, казалось, вот-вот разорвется сердце, он думал: человек должен хоть что-то иметь, чтобы быть готовым к смерти.
Он повернулся на правый бок и снова оперся на локоть, и увидел, что она сидит на том же месте, и глаза её так же сверкают.
— Человек должен что-то иметь, — медленно проговорил он. — Чтобы жить.
— Тогда зачем же вы приехали? — безжалостно повторила она.
Он немного подумал и с трудом выговорил:
— Сражаться.
Он откинул с ног одеяло.
— Но это, — сказал он, подняв левую ногу и покрутив ступней, — это не совсем то... не совсем то, что называют schnurgerade[38].
— Что? — не поняла она.
— Не то чтобы совсем прямая как... как стрела, — сказал он, глядя на ногу. Потом опустил её.
— Меня не взяли сражаться, — сказал он.
— Сражаться за что? — спросила она.
— За свободу, — сказал он и услышал собственное дыхание, вдох-выдох, вдох-выдох. Как будто слово это отняло у него столько сил, что не сразу и восстановишь.
— Свобода, — повторила она наконец, пробуя слово на языке, разглядывая его мысленно.
Вдруг она поднялась.
— Убийство, — горько сказала она. — Вот ради чего они воюют. У всех это вошло в привычку. Убийство ради убийства. Остальное они давно позабывали.
Она смотрела на него с высоты своего роста и презрения.
— Свобода, — сказала она. Потом спросила: — И для этого вам понадобилось переходить реку?
Он задумался над вопросом. Интересно, который сейчас час. Интересно, когда вернется её муж.
— Да, — сказал он, подняв к ней глаза. Потом с болью добавил: — По крайней мере, я так думал. Надеюсь на это. Должны же быть какие-то доводы.
Он разглядывал эту мысль со всех сторон, чувствуя себя маленьким и голым.
— Возможно, я этого не знаю, — сказал он. — Не знаю, для чего я перехожу реку.
Он ещё сильнее задумался. Он чувствовал себя безнадежно тупым и бестолковым. Как будто голова его непомерно раздулась и забита густым туманом.
— Просто не знаю, — сказал он.
Но внезапно он встал. Он понял одну вещь.
— Но одно я знаю, — сказал он. — Я знаю: чтобы постичь то, что мне надлежит постичь, я должен попасть на другой берег. И если я не перейду реку, я никогда не узнаю того, что должен узнать, чтобы жить дальше.
Она его, казалось, не слушала. Она сделала два шага к двери и взглянула на небо.
— Еще светло, — сказала она и посмотрела на него вопросительно.
Когда он не двинулся с места, она пожала плечами и сказала:
— Что один берег этой треклятой реки, что другой — один черт.
И вышла.
Чуть помедлив, он вышел следом. Она исчезла. Он поднял взгляд. Да, над густой тенью листвы до сих пор светлело небо. Интересно, когда вернется её муж.
Он отвел лошадей к ручью, напоил, вернулся и привязал их. Проверил сбрую. Он подтягивал ремни и веревки, закреплявшие груз в фургоне, когда спиной ощутил чужое присутствие, и резко обернулся.
Это была женщина. Ее босые ноги ступали беззвучно. Она что-то прятала в складках юбки, он не мог разглядеть, что.
— Слушайте, — заговорила она торопливо, почти шепотом. — Он подъедет к большому платану. Ночь сегодня лунная, и этот платан — он сразу бросится в глаза, большой и белый. Пусть подъедет, и если увидите, что он свернул направо от платана, тогда сделайте это.
— Что сделать?
— Тьфу, балбес, — сказала она. И развернула то, что прятала. И протянула ему. Это был пистолет.
Он уставился на него.
— Упрешь ему в бок, — презрительно сказала она, — и велишь свернуть налево от дерева. Скажешь — если через час не привезет тебя к броду, ты это сделаешь. А его винтовку забросишь подальше в фургон, чтобы он не смог запросто дотянуться. В сапоге у него нож — вытащишь. Запомни, правый сапог. Велишь переправить тебя на тот берег и показать дорогу.
Она протягивала ему пистолет.
Он стоял и пялился на него.
— Я не хочу в него стрелять, — сказал он.
— Так и я не хочу, чтобы ты его застрелил, — сказала она. — У меня кроме него никого не осталось.
Она так и стояла с протянутым пистолетом. Он не мог заставить себя взять этот предмет.
— Не заряжен, — раздраженно сказала она. — Но он этого не будет знать. Если к боку приставить, очень даже заряженным покажется.
Он медленно потянул руку, взял пистолет. С любопытством рассмотрел.
— Прячь в карман, — приказала она. — Ишь, всему свету стоит показывает.
Он послушался.
Она взглянула на небо.
— Запрягай, — сказала она. — Он скоро будет.
Потом обернулась к нему.
— Ты говорил, что собираешься заплатить ему. За переправу.
Он кивнул.
— Так не забудь же, — сказала она.
Он пообещал не забыть.
Глава 13
Жалобно кричал козодой. Над переплетением черных ветвей сияли звезды. Во тьме было слышно, как листья шуршат по крупам лошадей, по парусиновому верху фургона. Вдруг впереди, во мгле, появились смутные, призрачные очертания белого платана. Сидя на козлах рядом с возницей, Адам почувствовал, как натянулись поводья. Он подождал секунду, чтобы удостовериться. Потом он это сделал.
И сам удивился, поняв, что сделал.
Зато не удивился возница. Когда дуло уперлось ему в бок, он даже головы не повернул к Адаму. Он бросил вожжи; лошади остановились.
— А я, видать, ошибся, — сказал Монморенси Пью.
— Да, — сказал Адам.
Человек подобрал поводья и почмокал лошадям. Натянул вожжи, чмокая, и фургон потихоньку попятился.
— Так-то лучше, — сказал Адам.
Возница свернул налево от платана. Адам левой рукой ухитрился снять карабин, зажатый между ним и Монморенси, и отбросить назад, под парусину. Потом дотянулся и выдернул нож из-за отворота правого сапога возницы, и тоже бросил вглубь фургона. Человек в тени сидел неподвижно. Лошади теперь спускались по склону, раздвигая грудью темный кустарник.
Чуть погодя, не оборачиваясь, человек спросил:
— Как ты узнал?
— Что узнал?
— Что надо налево от платана?
Адам помолчал немного. Потом сказал:
— Чтобы добраться до воды, незачем ехать в гору.
Человек поразмышлял.
— Да, — сказал он. — И вправду.
На минуту погрузился в свои мысли, потом сказал:
— Вот уж не думал, что ты такой умный.
Он ещё поразмышлял, потом сказал:
— Но это не значит, что тебе можно наставлять пистолет на живого человека.
— Послушайте, — сказал Адам. И замолчал, обнаружив, что голос его дребезжит и срывается.
Ночь была прекрасна. Он подумал: Если бы ночь не была так прекрасна...
Но додумывать он не стал. Испугался, что может заплакать. Это не он сделал мир таким.
— Послушайте, — сказал он, справившись с голосом. — Я не знаю, почему вы на развилке повернули направо. И знать не хочу. Единственное, чего я хочу — это чтобы вы как можно скорее доставили меня к реке. Понятно?
Человек молча правил лошадьми. Жалобно кричал козодой.
Потом человек заговорил:
— Пристрелить меня собрался? — спросил он.
Или это был не вопрос? Адам не мог сказать наверняка.
— Нет, — медленно произнес он. — Просто хочу, чтобы вы доставили меня к реке. Только и всего.
Они ехали беззвучно, не считая сухого шороха листьев и прутьев по крупам лошадей, по дереву и парусине фургона.
— Ты меня этим не сильно огорчишь, — сказал человек.
— Чем?
— Ну, если ты это сделаешь, — сказал человек.
— Что сделаю?
— В общем, я не против, если ты это сделаешь, — сказал человек. Только чтоб быстро. Ну, чтоб не в брюхо, или там наподобие этого.
— Вы хотите сказать — чтобы я пристрелил вас?
— Да, — сказал человек.
Повозка, шурша, катилась сквозь темную листву.
— Надоело все, — сказал человек.
Фургон накренился в темноте. Наехал на поваленный ствол или камень.
— А вы разве не... — начал Адам, но умолк. Потом договорил: — А вы разве не собирались со мной это сделать?
Он помолчал, собираясь с силами.
— Убить меня? — закончил он.
Человек в темноте, казалось, обдумывает вопрос.
— Не исключено, — сказал он наконец.
— Знаете, — сказал Адам. — Ведь я бы вам отдал все, что хотите. Половину товара. Больше. Если вам это было нужно.
Он помедлил в смущении.
— Я кое-что уже оставил, — сказал он. Потом через минуту добавил: — В углу хижины.
Сначала казалось, человек не слышит. Но спустя какое-то время, когда прошли все мыслимые сроки, он ответил:
— Видел я это в углу. Лучше бы не оставлял.
— Почему? — спросил Адам.
