Мне, например, полагалась коробочка, в которой содержалось тридцать таблеток.
Придя впервые на прием, я услышала от химиотерапевта:
– Сегодня десятое число. В следующий раз являйтесь за тамоксифеном ровно через месяц, одиннадцатого. Не забудьте записаться, иначе я вас не приму!
– Простите, одиннадцатое будет четверг, мой рабочий день. Нельзя ли мне прийти десятого, в среду? – попросила я.
– Ваше число одиннадцатое! – гаркнула тетка. – Ни минутой раньше!
– Но почему? – удивилась я.
– Потому что у вас еще останется на руках лекарство! – зашипела онколог. – Ишь, хитрые! Норовят оттяпать халявы побольше, а потом продают и наживаются!
В первую секунду я подумала, что она неудачно пошутила. Потом увидела злой взгляд, презрительно поджатые губы и поняла: тетка говорит серьезно.
Я решила воззвать к логике мегеры:
– Десятого в упаковке останется одна таблетка. Боюсь, мне не удастся сбыть ее за большие деньги.
– Нечего болтать. Полно народа под дверью сидит, – оборвала доктор. – Явитесь одиннадцатого, и точка. Не хотите подчиняться правилам, покупайте за свои деньги.
– Тамоксифен продается в аптеках? – обрадовалась я. – Выпишите, пожалуйста, рецепт.
– Нет! – отрезала она.
Я удивилась.
– Почему? Буду сама приобретать его, избавлю вас от своих посещений.
– Нет! – гаркнула баба, только что кричавшая: «Не хотите, покупайте сами». – Вам положено бесплатно, вот и пользуйтесь тем, что дает государство. Одиннадцатое число! Припретесь десятого, уйдете с пустыми руками. Меня обмануть невозможно! Будете спорить, вообще ничего никогда не дам. Следующий!
Я вышла из кабинета гарпии в состоянии полнейшего изумления. «Добрая» бабка подозревает всех больных в желании торговать тамоксифеном. Ну, это еще можно понять, небось она сама проворачивает аферы с медикаментами. Люди, как правило, подозревают других в том, что совершают сами. Но почему не выписать рецепт и не избавиться от лишней пациентки? Государство сэкономит бесплатные таблетки, очередь к кабинету районного онколога уменьшится на одного человека, я не буду привязана к определенной дате. Кому плохо? Чем, кроме элементарной вредности, можно объяснить поведение мерзкой бабы?
В голову неожиданно пришло воспоминание. У одной моей подруги посадили не так давно в следственный изолятор сына. Я помогала ей передавать для него продукты. Порядки в Бутырской тюрьме ужасали, и там тоже назначалось определенное число для передачи. Один раз мы приехали на два дня раньше. Полная блондинка в форме глянула в документы и гаркнула:
– Не приму. Сегодня не ваш день.
– Меня отправляют в командировку, – заныла моя подруга, – пожалуйста, сделайте одолжение, иначе сын останется голодным.
– Ладно, – буркнула приемщица, – давай харчи.
Даже в Бутырской тюрьме надзиратели способны на жалость! Получается, что онкологический диспансер хуже, чем СИЗО? Но больные не совершили ничего плохого, их, вообще-то, следует пожалеть, приободрить, проявить к ним внимание…
Я вернулась домой и позвонила Оксане. Она работает в больнице, выписать рецепт не может. Но у Оксанки много приятелей докторов, поэтому на следующий день я получила рецепт и спокойно купила в аптеке тамоксифен на полгода. Ну, да, он был не таким уж дешевым, но я решила, что нервная система стоит потраченных денег, и не знала горя шесть месяцев.
Когда накопленный запас иссяк, я снова пошла в аптеку, но потерпела неудачу. Тамоксифен временно исчез из продажи, произошел сбой в поставке медикамента. Делать нечего, пришлось снова отправиться к «очаровательной» бабке.
Стояло лето, я была в красивом белом костюме, который Александр Иванович привез мне из Франции (читал в Сорбонне лекции) лысая голова обвязана голубым шелковым платочком, на лице макияж, на ногах лодочки на каблуке. Не подумайте, что я нарядилась ради похода в диспансер. Нет, утром у меня состоялось занятие с очень милыми ребятами, а вечером я собиралась в гости. День был для меня полон положительных эмоций, поэтому в диспансер я вошла в приподнятом настроении. С улыбкой же очутилась в кабинете у бабки и бойко отрапортовала:
– Донцова. Пришла за тамоксифеном.
Онколог скривилась так, словно ей дали выпить уксус.
– Вы ей кто?
– Кому? – не поняла я.
– Донцовой, – незамедлительно повысила голос онколог. – Родственникам лекарства…
– Я сама пришла, – остановила я тетку.
– Больная вы? – вскинула брови престарелая докторша.
– Ну да, – ответила я.
– А почему явились на прием в светлом костюме и накрашенная? – заморгала злыдня.
В первую секунду я опешила. Потом ответ нашелся:
– Разве для онкологических больных существует дресс-код? Нам предписано носить одежду исключительно мрачных тонов? На улице прекрасная погода, у меня замечательное настроение, белый наряд весьма кстати.
– Нечему радоваться, – буркнула районный онколог, – ничего хорошего с вами не происходит. Ишь, разоделась, как на свадьбу…
И начались поиски моей карточки.
Документы никак не находились, меня стали обвинять в желании обмануть диспансер, получить чужие лекарства, изучили паспорт чуть ли не с лупой. Потом внезапно бумаги обнаружились.
– Не ходите на осмотры! – накинулась на меня мегера. – Не показывались шесть месяцев, вот и попали к условно умершим!
Я не стала уточнять, каким образом можно условно умереть, но онколог сама пояснила:
– Если больная, как вы, пропускает обследование, я считаю: умерла.
– Может, наоборот, выздоровела? – улыбнулась я. И тут же услышала из уст хозяйки кабинета сногсшибательный пассаж:
– От рака не излечиваются, это страшная смертельная болезнь.
Я вышла в коридор и прямиком направилась к главврачу. Того не оказалось на месте, заместитель тоже отсутствовал, и вообще к ним следовало записываться на прием заранее, а не являться вот так, с бухты-барахты, полагая, что кто-нибудь из начальства на посту и попытается защитить больных от хамства сотрудников.
Пришлось вернуться домой. Я села на телефон, обзвонила всех друзей и нашла-таки тамоксифен.
А к районному онкологу я более никогда не ходила. Я по сию пору езжу к Игорю Анатольевичу. Грошев не отказывается осмотреть некогда прооперированную им женщину и дать ей необходимые рекомендации.
Сейчас я иногда слышу от разных людей:
– Вот раньше, когда врачи учились в советских институтах, из них получались великолепные специалисты. А сейчас? Ни знаний, ни желания помочь людям у них нет!
Нет, дорогие мои, неправильно. Я знаю докторов, которые получили дипломы в начале 90-х годов, пришли работать в клиники, когда там в связи с экономической обстановкой в России не хватало даже йода, но не испугались трудностей, не убежали из профессии, а изо всех сил помогали больным. Настоящий врач или медсестра – это талантливый, самоотверженный человек. Я могу назвать вам десятки имен тех, кто, забыв про отдых, остается сидеть у кровати пациента, стоит у операционного стола, не отходит от микроскопа в лаборатории. Но, увы, в семье не без урода. И, кстати, дамы, служившие в конце 90-х в диспансере на улице Лизы Чайкиной, азы своих знаний получали в советские времена. Пожалуйста, помните, паршивая овца всегда найдется в любом стаде. В медицинском коллективе может работать непрофессиональный врач, но его антиподов будет больше.
