широко раскручивая подол ситцевого платья. Голые загорелые ноги так и мелькали, тонкие руки так и взлетали над головой! Вольга и Алёша стали притопывать да прихлопывать. Удручённый Серапион давно уже спал, уткнувшись в стол носом. Зелга обожралась калачей, и ей было лень подниматься с лавки. А вот когда Евпраксия поднялась, к ней вдруг поспешил подойти Ираклий. Он был встревожен.
– Боярыня, – сказал он, – один человек только что пришёл с берега Почайны. Он видел, скрываясь от дождя в роще, как Даниил у самой воды едва не убил Ахмеда!
– Они дрались? – ахнула Евпраксия.
– Ещё как! Но прежде кричали, спорили о тебе!
– Обо мне?
– Да, да! Ахмед утверждал, что ты очень скоро станешь женой патрикия Михаила. Что отвечал Данила, издалека было не слыхать. Он говорил тише.
– Ну, хорошо, – сказала Евпраксия. Выпив мёду, она начала плясать вместе с Василисой и присоединившимися к ней девками, для которых танец всегда был в радость. За этим делом застал боярыню Ян. Вернувшись с богослужения, он перехватил бежавший по всему Киеву слух о том, что его сестра бесчинствует у Ираклия, и помчался сразу туда. Его не смутило то, что около кабака был привязан чубарый конь Алёши Поповича и саврасый – Вольги Всеславьевича. Войдя, Ян сделал попытку Евпраксию усмирить. Но не тут-то было! Вольга вмешался. Он Яна поколотил несильно, куда сильнее будто бы невзначай пихнул локотком Алёшу. Тот отлетел и грохнулся, опрокинув при этом пару столов. Но он сделал вид, что всё хорошо. А Ян разобиделся. Возвращаясь домой один, он дал себе слово устроить в субботу старшей сестре хорошую порку.
Глава восьмая
На молебен в храме святой Софии, который происходил уже тёмным вечером, Василиса Микулишна и Забава Путятишна не успели. Но они были вынуждены пойти на ночное пиршество к Мономаху. Иначе было нельзя.
Во дворце, который стоял на горе Хоривица, собралась вся знать всей Русской земли. Огромная зала, где полтора века назад юный, но великий князь Святослав пировал с патрикием Калокиром, готовясь завоевать Дунай, вмещала примерно полторы тысячи человек. Столько приблизительно и расселось под мозаичными сводами, за десятком длинных столов. Освещали залу царьградские золотые паникадила, висевшие на цепях. Кого только не было на пиру! Когда дочь Микулы и дочь Путяты явились, на целый час опоздав, там не было лишь двоих – Владимира Мономаха, который после двух чаш вина пошёл спать, и митрополита, который не пришёл вовсе. Ставер Годинович сидел рядом с князем Олегом, а Даниил – с наследником Мономаха, князем Мстиславом. Каждый из этих князей удерживал своего музыканта от лишней чарки, чтоб тот не опростоволосился, когда нужно будет играть. Остальные ели и пили вволю. Стольники и прислужницы с ног сбивались, вынося груды костей и внося на блюдах жареных лебедей, фазанов и осетров. Хватало работы и виночерпиям. Все князья, купцы и бояре, кроме совсем уже стариков – Гордяты и Чудина, пришли с жёнами. Очень многие из красавиц были скуласты и узкоглазы, подобно Зелге – степные ханства и Русь обменивались невестами. Два стола шумно занимала дружина младшая, то есть отроки. Но не все, конечно, а только самые благонравные. Один стол делили между собой скоморохи с бубнами, плясовые девки и духовенство – видимо, по ошибке. Или по тонкой иронии остроумных распорядителей пира. Как бы то ни было, час веселья ещё не пробил.
Когда Евпраксия с Василисой вошли, речь произносил Ярослав, внук многострадального Изяслава. Он говорил, с печалью взирая на сводчатый потолок, что вот наконец-то все собрались, и повод достойный, так что для блага Русской земли лично он готов забыть все обиды. Если бы кто-нибудь его слушал, то удивился бы, потому что этому князю при дележе той самой Русской земли такие куски достались, что даже у сыновей Олега и Мономаха слюнки текли от зависти. Но, по счастью, все были частично заняты разговорами, а частично – троганьем под столами женских коленок и напряжённым сопением. Всё это не мешало, как было сказано выше, обильно пить и закусывать.
Из-за суеты слуг приход двух подружек остался для большинства гостей незамеченным. Василиса, сразу увидев свою сестрицу Настасью, спросила у неё взглядом, точно ли нет на пиру отца. И – подсела к Ставру. Князю Олегу пришлось подвинуться, смирив гордую неуступчивость, от которой Русь в течение многих лет истекала кровью. Впрочем, ему было интересно потрогать хотя бы локтем девицу с месяцем, знаменитую на весь Киев своею мудростью. А бок о бок с Даниилом прочно обосновалась Меланья. Забыв свою щепетильность, она ему стрекотала что-то, а он помалкивал. Видя это, Евпраксия присоседилась к старшей дочери Мономаха, княжне Марице. Её супруг, греческий царевич Леон, на пиру отсутствовал, так как у него не было глаз, и он хорошо представлял, как выглядит. Ослепили его ромеи, чтоб он не мог посягать на константинопольский трон.
– Что-то я не вижу патрикия Михаила, сестра, – сказала Евпраксия, когда князь Ярослав умолк и все осушили чаши.
– Он у отца, – ответила молодая женщина, – и тебе бы надо там быть!
Забава Путятишна удивилась.
– Мне? Зачем мне там быть?
– А затем, что там речь идёт о тебе.
Евпраксия недоумевающе обвела глазами всю залу, как бы ища объяснения на весёлых, красных, вспотевших лицах. Она увидела Яна. Брат сидел среди отроков, в ряды коих втесались барышни. Среди них красовалась, как лебедь белая среди уточек, княжна Настя – младшая дочь Владимира Мономаха. К Яну прилипла какая-то худосочненькая девица с длинными косами. Она мило устроилась у него на коленях и нежно дёргала его за ухо, а когда ей это надоедало, кончиком языка лизала ему самый кончик носа. Обоим было смешно.
– Патрикий на меня жалуется, должно быть? – предположила Евпраксия.
– Может быть. А на Даниила – точно.
– На Даниила?
– Будто не знаешь, – съехидничала Марица, облизав пальцы после перепелиного крылышка с чесноком и индийским перцем, – Ахмеду крепко досталось! И он лишился всех своих пуговиц. Поздравляю.
Выпив ещё вина, Евпраксия поднялась и заторопилась к дверям. И вовремя – к ней уже направлялись, слегка покачиваясь, румяный Вольга Всеславьевич и ещё один богатырь, Михайло Казаринов. Но она от них убежала.
Покинув залу, Евпраксия по крутой, узкой винтовой лестнице устремилась вверх, где были великокняжеские покои. Стук каблучков по древним каменным плитам взмывал очень высоко в темноту и там превращался в гул. Конечно же, приходилось идти наощупь. Но за очередным поворотом лестницы впереди появился свет. Там была дубовая дверь княжеской ложницы. Возле неё при свечах стояли на страже два молодых дружинника с алебардами. Они оба приветливо улыбнулись Евпраксии, потому что она со всеми держалась просто.
– Князь сейчас занят, – сказал ей один из них,
