прозвище не напрасно.
– Ну а почему я должен вдруг отказаться носить золотые пуговицы с гербом? – мягко и устало, будто разговаривая с ребёнком, спросил патрикий, – ты, может быть, решила заколдовать эти пуговицы?
– Да, может быть и такое, – не стала спорить Евпраксия, – только я возражать не буду, ежели ты, прежде чем пришить эти пуговицы, подержишь их хорошенько в святой воде, а потом твой дядя-митрополит прочтёт над ними молитву или изгонит бесов из них как-нибудь иначе. Мне нужно только одно – чтоб ты их приделал к свадебному кафтану. Тогда пойду с тобой под венец. Ну что, по рукам, патрикий?
– Да, будь по-твоему!
И они ударили по рукам, как два торгаша. И оба были уверены, что заключена удачная сделка. Но Мономах был встревожен.
– Что у тебя на уме? – спросил он племянницу, – говори, а то допытаюсь!
– Как допытаешься, дядюшка?
– А узнаешь! Также и я узнаю, всё ли ты время проводишь с пьяницами…
– И с грешниками! – запальчиво перебила Евпраксия, – Иисус Христос дружил с пьяницами и грешниками! А я кто такая, чтоб дружбой с ними гнушаться?
– Не смей дерзить! Я хотел сказать – допытаюсь, всё ли ты время проводишь в блуде и винопитии, или ещё бегаешь к волхвам!
– Слышу голосочек Меланьюшки! О, великий киевский князь! Неужто тебе не совестно так позорить свою племянницу перед её женихом? Вдруг он передумает?
Рассмеявшись, Евпраксия поднялась и с громким, нахальным топотом вышла вон. Когда дверь за нею захлопнулась, Михаил-патрикий также вскочил. Ему не сиделось. Медленно подойдя к оконцу, он стал смотреть на звёздное небо. Туманно, призрачно распростёрлось оно над Русью, с необычайной ясностью отражая черты своего Творца – таинственность и величие. Аскетическое лицо патрикия разрумянилось. Его грудь наполнялась ветром, который дул из степей, рассеивая туман над Днепром и вздымая волны. Киев уснул. Редкие огни мерцали и на горах, и внизу, где было Подолие.
– Как ты думаешь, Нестор, что у неё на уме? – негромко спросил Мономах у инока, – всё ли будет, как мы задумали?
– Ох, не знаю, князь, – вздохнул Нестор, сворачивая письмо, чтобы Мономах его запечатал своей печатью, – а на уме у неё – какая-то каверза нехорошая!
Через час явился боярин Ольбер, которому Мономах поручил доставить письмо во Францию. Взяв письмо, молодой воевода выслушал наставления, поклонился и вышел вон. Ещё через час отряд из сорока всадников на отборных конях поскакал берегом Днепра вниз, чтоб свернуть у Заруба на большую дорогу к латинским странам.
Глава десятая
Спустившись в пиршественную залу, Евпраксия поняла, что не так-то ей будет просто выцепить Даниила. Если она иногда, в некие особенные минуты наедине с неким гусляром, робко сомневалась в существовании Сатаны, то теперь отбросила все сомнения, потому что этот же Даниил сейчас был его орудием. Он играл, притом не один, а вместе со Ставром. Два гусляра, усевшись бок о бок, слаженно исполняли очень весёлый и быстрый моравский танец, который Ставер Годинович перенял в Царьграде у Соловья Будимировича. И так был танец хорош, что плясали все, кроме совсем старых бояр, попов и епископов. Эти спали мертвецким сном, забившись в углы или под столы, чтобы не мешаться крепким гулякам. Вот на тех стоило поглядеть! Олег Святославич, которому уже стукнуло шестьдесят, крутился сразу с пятью плясовыми девками, успевая ещё интересоваться при помощи разных шалостей, у какой из них голос громче. Но не так просто было это понять – они больше ржали, чем взвизгивали, и ловко давали сдачи, что приводило князя в восторг. А про молодых забулдыг, особенно пола женского, можно было, пожалуй, сказать одно: твою мать!
Евпраксия, будучи почти трезвой, так и осталась стоять в дверях. Она бы охотнее вошла в клетку с дикими кошками, чем туда, где христолюбивый и доблестный князь Мстислав задирал подол молодой жене боярина Вирадата, которая Новый Завет знала наизусть от корки до корки, а князь Роман прижимал к углу супругу своего брата Юрия. Юрий, впрочем, скучать себе не давал – длинными своими руками тоже кого-то тискал, чуть ли не дочь Фомы Ратиборовича. Олеговы сыновья вели себя того хуже. Решив совсем на них не глядеть, Евпраксия отвела свои очи влево и там увидела близких родственничков. И, надо сказать, у неё чуть-чуть отлегло от сердца. Ян без особого скотства плясал с Настасьей Микулишной, а один из его дружков танцевал с Меланьей. Она была его выше, да и заметнее, да и вся её святость куда-то делась, но на неё никто не смотрел, потому что рядом блистала своим искусством прекрасная княжна Настя. Эту оторву, в отличие от Меланьи, учили танцам, да и княжна есть княжна! К ней пылко пристроились сразу несколько добрых молодцев, но она ухитрялась всё же быть на виду.
Растерянная Евпраксия попыталась отыскать взглядом премудрую Василису Микулишну, полагая, что уж она-то осталась в своём уме. Да только где было её искать? Целая толпа под музыку бесновалась! Давно ли эта толпа, скорбно осеняя себя крестами, сопровождала из одной церкви в другую святые мощи? А вот уже сверкнули мечи! Кто-то обнаружил свою супругу под столом с кем-то. К счастью, дюжина слуг мгновенно обезоружила и того, и другого.
И вдруг Евпраксии повезло. Премудрая Василиса Микулишна показалась. Она ломилась к дверям, с рёвом отбиваясь сразу от двух князей и четырёх княжичей. Видимо, им был нужен какой-то мудрый совет. Но девушка с месяцем их не слушала и мотала головой так, что серьги из золота и подвески височные из жемчужных нитей на ней звенели. Было ей худо, однако своих преследователей она как-то умудрилась перехитрить, запутать, направить в другую сторону. Но в дверях столкнулась с Евпраксией.
– Ты куда? – спросила последняя, крепко взяв премудрую деву за руки.
– Отпусти! – прохрипела та, дыхнув на Евпраксию смертоносно, как Змей Горыныч. Несчастная дочь Путяты чуть не упала замертво. Да вот тут-то всё и случилось, прямо на её замшевые зелёные башмачки! И очень обильно. Тремя огромными волнами. Но Евпраксия не обиделась, потому что премудрая Василиса Микулишна, кажется, начала обретать способность соображать. Ну, по крайней мере, взгляд её раскосых и чёрных глаз маленечко прояснился.
– Душа моя, у тебя сейчас получится проявить смекалку и мудрость? – осведомилась Евпраксия, сняв с её шеи платок и кое-как вытерев башмачки.
– А что тебе надобно, моя прелесть? – уже не хрипло, а хрипленько поинтересовалась дочь пахаря, – говори! Всё сделаю в два щелчка!
– Мне нужен Данила! Прошу тебя, жизнь моя, измудрись его притащить!
– Сейчас измудрюсь, – совсем уже мелодичным, хрустальным голосом простонала бездна премудрости, и, схватив свой платок, нырнула обратно в залу. Никто её не задерживал, потому что она размахивала платком, громко объясняя, для какой цели
