Много пришлось мне работать в это время, как никогда в жизни не приходилось: с утра и до позднего вечера, и безо всяких праздников (по воскресеньям мы работали, как в будни). Отпуска я мог позволять себе очень редко.
Только изредка приходилось мне, по службе, уезжать из Пскова; главным образом, в Двинск или Ригу, на автомобиле. Там находились штабы 5-й и 7-й армий и помещались управления наших уполномоченных при этих армиях.
Большей частью мне приходилось работать вместе с Герасимовым, а когда он уезжал, заменять его на председательском посту.
По возрасту я был младшим изо всех уполномоченных (в комитете я работал, когда мне было от 25 до 27 лет), среди уполномоченных были и старики. Мое возрастное «младшинство» мне мало мешало, и отношения со всеми у меня выработались, слава Богу, хорошие. Конечно, бывали и трения, но это было скорее исключением. Мои опасения, что мой молодой возраст, да еще при моем «княжестве», может повлечь трения со многими интеллигентами, входившими в комитет, к счастью, тоже не оправдались. Наши «заведующие отделами» сравнительно легко простили мне мой титул, так как они (совершенно правильно) не чувствовали себя способными иметь дело со штабами и вообще с военными, психология которых была им слишком чужда. С другой стороны, они не могли не считать меня «хорошим работником», что в среде интеллигенции очень ценилось. Для обеих сторон совместная работа оказалась легче, чем мы это предполагали.
Мне пришлось на практике сравнить плюсы и минусы «третьего земского элемента» и чиновников приблизительно такого же, губернского, масштаба (у нас служило несколько чиновников). С интеллигентами, как общее правило, было труднее обращаться: они первое время часто «ершились», все время опасаясь за свое хрупкое чувство собственного «интеллигентского» достоинства, на которое я, конечно, и не думал покушаться. Зато они в работе проявляли куда больше инициативы и любили — даже излишне — возражать при всех возможных случаях. С чиновниками все шло как по маслу, но они были, на мой взгляд, слишком покорным и безвольным орудием в руке начальства. Там, где дело было рутинное, с интеллигентом бывало часто раздражительно, так как надо было не «совещаться», а исполнять, и разговоры только отнимали драгоценное время. В нерутинных делах полное «чего изволите» типичного чиновника бывало опасно: я предпочитал, когда служащие и сотрудники делали мне возражения, а не таили их, из фальшивой почтительности, про себя. С другой стороны, интеллигент становится иногда опасен для дела ввиду его недисциплинированности. Если, несмотря на возражения, ему говорят все же сделать не по его мнению, он склонен сделать это так, что может сорвать самое разумное распоряжение. Конечно, я не обобщаю этого, но такую черту, очень вредную для всякого дела, я встречал чаще всего именно у интеллигенции. Подчиненный обязан доложить свои соображения и возражения по делу, но он не может требовать, чтобы начальство всегда с ним соглашалось, а в случае несогласия подчиненный не имеет права саботировать решение начальства. Тут дело — такта, и этого такта часто не хватает. Позднее в жизни, когда мне пришлось быть не столько начальником, сколько подчиненным, я увидел, что порою бывает очень трудно исполнять хорошо что-либо, против чего я возражал своему начальству. Во всяком случае, я старался сделать все возможное, чтобы не саботировать решения начальства. Совсем другое — в делахпринципиальнойважности: подчиненный (во всяком случае, в гражданских делах а не в военных, во время войны) не должен исполнять распоряжения, противного его совести. Я не хочу сказать, что во время войны он всегда должен исполнять даже такое распоряжение, но там дело обстоит сложнее и требует особого рассмотрения.
Летом 1916 года, в течение нескольких месяцев, я оставаясь в звании Товарища Председателя фронтового комитета, был назначен комитетом кроме того — уполномоченным ВЗС при 5-й армии.
Некоторые обязательства, в связи с уходом в отставку бывшего уполномоченного при этой армии князя Г. И. Кугушева, привели к тому, что положение в Двинске усложнилось и отношения с двумя отделами Штаба армии — Санитарным и Этапно-Хозяйственным — несколько натянулись. Для того чтобы улучшить эти отношения, комитет — в сущности, О. П. Герасимов — направил меня в Двинск.
Я ждал больших трудностей и неприятностей, и первое время с Санитарным отделом было, действительно, трудновато, но, в общем, все обошлось гораздо легче, чем я думал. В частности, отношения со Штабом армии скоро установились самые хорошие.
Для меня эти месяцы, проведенные в Двинске, были, сравнительно, отдыхом. Линия фронта проходила совсем близко от Двинска, и я, лучше чем когда-либо, мог наблюдать фронтовую жизнь, почти ежедневно объезжая разные наши учреждения в районе армии, в частности, передовые отряды.
Помню, как однажды, когда я заехал в штаб одной дивизии, офицеры предложили мне осмотреть передовые окопы, которые находились всего в нескольких десятках шагов от немецких. По пути туда разыгралась сценка, тогда же мне напомнившая толстовское описание двух полковых командиров во время Шенграбенского боя, из которых ни один не хотел первым выехать из-под огня, хотя стоять под ним им обоим было совсем не нужно...
С провожавшим меня поручиком, верхом, потом пешком, мы приближались к передовым окопам. Поручик указал мне начало хода сообщения и предложил пойти по нему, «а то вы будете под обстрелом». Сам он выразил намерение идти вне хода сообщения: «сапог не хочется пачкать...» Было совершенно ясно, что это только отговорка, так как никакой грязи, по сухому времени, в ходе сообщения не было. Хотя меня совершенно не привлекала перспектива бессмысленно подвергаться лишней опасности, я, конечно, не мог один пойти по ходу сообщения и пошел тоже вне его... Довольно скоро просвистела пуля, потом другая, третья... Мы шли все дальше, стараясь спокойно разговаривать между собой. Было совсем неприятно, и мой поручик, очевидно, тоже чувствовал всю глупость положения, но никто из нас не хотел первым спрыгнуть в ход сообщения. Обстрел был еще не очень сильным, но усиливался. «Как бы пулеметом не накрыли...» — неуверенным голосом сказал поручик и взглянул на меня и на ход сообщения... но не спрыгнул.
На наше счастье, по ходу сообщения навстречу нам шел какой-то подполковник. Увидя нас, он решительно приказал поручику спрыгнуть вниз, что последний исполнил, по-моему, не без некоторого удовольствия... Я прыгнул туда же. Жужжание пуль у самого уха прекратилось — это было приятное ощущение... Покамест я знакомился с подполковником, немцы дали две очереди гранат по нашим окопам. «Вот!» — сказал подполковник, глядя на смущенного поручика. Было совершенно понятно: причиной обстрела было наше неуместное выступление с поручиком... Одна граната попала в сосну, шагах в 50-ти от нас. На моих глазах дерево переломилось, как спичка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
