– Ах ты, ворона, – приговаривал он, скрипя снегом. – Хозяйкой замка стать задумала! Не бывать тому! Еще обнимается при честных людях. Курва такая. Недаром батько говорив – поганая девочка эта Стася.
А мотоцикл тем временем летел по селу, из-под колес его разбрызгивался фонтан девственно чистых снежинок. Пролетел он мосток, объехал церковь, оставив после себя ровный круг и словно так защитив ее от злых духов, которые спутники любого праздника и как раз в праздник церкви не боятся. Встретил огни, роящиеся вокруг Девы, окунулся в них. Понесся дальше, взлетая с холма на холм и ныряя из оврага в овраг. А снегопад так замел возвышенности и низины, положил такое ровное полотно на землю, что теперь вся она казалась ровной. А потому и мотоцикл, покоряющий вершину за вершиной, словно летал по воздуху, высоко отрываясь от земли. Стася смеялась. Длинные ее волосы, украшенные снежинками, взметались за спиной. Чем громче смеялась она, тем горячей становилось в груди у Володимира – то ли мороз ее обжигал, а то ли розы ли, или же руки мастерицы, обнимающие его? Подумалось Володимиру, что ни в жизнь ему не было так тепло, как в эту ночь. А когда Стася, наклонившись к его уху, спросила: «А ты сможешь стоять со мною в огне?» – Володимир, сочтя ее слова за метафору, такую же красивую, как эта ночь, не задумываясь, ответил: «Да. Смогу».
Как огнем пекло в этот час и куму. К ней уже наведалась Олена, у которой успел побывать Лука, слово в слово передавший рассказ Пилипа. Теперь Олена, хватаясь за щеку, словно у нее разболелись зубы, рассказывала куме о свидании Господарева сына со Стасей. Кума требовала новых подробностей, для чего задавала уточняющие вопросы, и на все Олена давала подробнейший ответ, словно то не Пилип, а она сама была свидетельницей встречи влюбленных у дома Сергия. Кума раскраснелась, плоская ее грудь раздулась, будто в ней заработали кузнечные мехи.
– Пойдем до Польки. Расскажем ей. И проветримся заодно, – обратилась она к Олене, натягивая на ноги полудохлые сапоги.
– Пойдем, – согласилась та.
Выйдя за порог, схватила кума морозного воздуха и закашлялась. Заскрипела снежком в спешке да в нетерпячке. Олена едва поспевала за ней, а когда поспела, прихватила куму под руку и почувствовала, как ту бьет дрожь.
– Ты не замерзла, кума? – спросила она.
– Куда там! – отвечала та. – Жарко мне!
В одном переулке они встретили Луку, и он махнул им рукой, на ходу доложивши, что спешит к отцу Ростиславу.
– Так, так, – притопнула ногой кума. – Это мудро ты, Лука, решил.
Тетка Полька аж руками всплеснула, когда к ней на веранду вошли раскрасневшаяся донельзя кума под руку с Оленой.
– Слухай… – задыхаясь, начала Олена.
– Дай я скажу, – остановила ее кума, и так, перебивая друг дружку, они поведали Польке о новом происшествии.
На этот раз кума добавила подробностей и от себя. Рассказ рос, как снежный ком, подталкиваемый их жадными языками Польке в уши.
Полька же охала, приседала, прикладывала руки к груди, но и не забывала загонять под крышку дрожжевое тесто, которое уже лезло из кастрюли.
– Ты на что тесто поставила? – прервала рассказ любопытная кума.
– На пирог с вареньем, – отвечала Полька.
А в это время Олена подошла к окну и пригляделась хорошенько.
– Да вы поглядите, что делается! – воскликнула она.
Забыв о тесте, кумушки подлетели к окну. Вдалеке за церковью на холмах резвился мотоцикл.
– Плохо видно, – пожаловалась Олена, сощуривая глаза.
– Ничего не разглядеть, – поддакнула кума и снова схватилась за свой сапог.
Кумушки высыпали из дома, встали у тына, опершись о его острые колышки, и смотрели вдаль – туда, где мотоцикл продолжал выделывать всякие прыжки и прочие карусели.
– Ты погляди, как летает… – прошептала Полька.
– Все равно что на метле… – добавила Олена.
– Стаська хлопца на метлу посадила, – заключила кума.
А в это время на небо выплыла полная луна. Снег прекратился, и в воздухе повисла белесая дымка, словно следы, оставленные снежинками, которыми в миллионном количестве сегодня одарило землю небо. По луне проходили темные пятна, и отсюда, снизу, она казалась не объектом, а его отсутствием, то есть ровно-круглой дырой, проделанной в небе. И дыра эта как будто открывала вид на то, что делается за его темными покровами. Уж не в ад ли то приоткрылся вид? Не из его ль белесого тумана выходили сейчас в этот мир тени мертвых? Не их ли эфемерные тела рисовали в темном воздухе странные узоры? Притихли кумушки, примолкли. Заспешили в хату. Да и тетка Полька вовремя вспомнила о непослушном тесте. Так что и не заметили они темной тени у тусклого окна бабки Леськи. За кем она сейчас наблюдала – за Стасей и Володимиром, за тремя кумушками или за полной луной? Не прознать. Черная душа ведьмы – еще те потемки. Впрочем, может статься, что выпуклыми своими глазами, которые не имели выражения, даже сейчас, когда бабка была в хате одна, она видела в воздухе то, чего по справедливости не дано видеть нам – добрым христианам. Бабка Леська кивала, приветствуя кого-то и провожая взглядом то к хатам, то к церкви, а то к кладбищу.
С той ночи у кумы появились и кашель, и одышка. И немудрено, ведь выскочила она из дому без шапки и шарфа и, как, есть сунула горячую голову в мороз, да и пальтишко свое худое не застегнула, поспешила подставить грудь снегу.
Ждала ее Полька на пирог, начиненный грушевым вареньем и украшенный косой из теста, сплетенной так же аккуратно, как ее собственная. Не дождавшись, отрезала Полька от пирога большой кусок, завернула его в рушник, добавив к пирогу два холодных яблока, и, похрамывая, отправилась к куме сама.
Полные сутки прошли с тех пор, как пошел снег, а он уже стаял. Такова судьба первого снега – жизнь его скоротечна, а предназначенье одно – отделить осень от зимы не по в календарях писанному, а по Божьему соизволению. Ведь только Господь наш один и решает, когда закончиться осени и когда прийти зиме. Но зато ни второй, ни третий – и так до самого последнего – снегопад не дарит миру такой красоты, как самый первый.
Теперь снег напоминал о себе только кучками, лежащими под стенами домов, и широкими белыми лоскутами в низинах. На дорогах же земля съела его весь и теперь стояла жирная и скользкая. Куда ни ступи – везде останется глубокий след. А как снова подморозит, надолго украсится дорога следами сельчан. И еще неделю всю, а то и больше, можно будет по дороге прочесть, кто и куда по ней ходил.
– Так я и знала, – приговаривала Полька, выкладывая на стол перед кумой гостинцы. – Раз кума ко мне носа не кажет, значит, хвороба на нее напала.
– Мороз мне грудь подморозил, – отвечала кума, кутая острые плечи в теплую шаль.
– Одеваться нужно теплесенько, кума, – наставляла ее Полька.
– Да как тут о себе думать, когда в селе такие дела творятся, – кума потянула руку за желтым яблоком, тонкая кожица которого уже начала морщиться. Втянула носом кума его аромат и сразу зашлась хриплым кашлем. – Вот что, – заговорила она, успокоившись, – нельзя сидеть сложа руки. Нужно что-то делать.
– А что? – полюбопытствовала Полька.
– Нужно поговорить с этим хлопцем, – решительно заявила кума. – Стаська приворожила его. Он молодой, неопытный, не знает наших ведьм. Если на то пошло, и я до отца его доберусь. Нельзя позволять ведьмам победу над нами взять.
– Стаське только гроши его нужны, – вставила свое слово Полька.
– А то, – кивнула кума.
– У таких, как она, одни черные мысли в голове.
– Также и в сердце у них – одна чернота.
– А потом сведет она его в могилу с помощью Леськи, сама останется при грошах. Почему на свете творится такая несправедливость? – спросила Полька, откусывая от своего же пирога. – Ну почему? – переспросила с набитым ртом.
– Не бывать такому! – вспыхнула кума, пододвигая к себе тарелку и вонзая в пирог крепкие зубы.
Угрозу свою кума выполнила как полагается и не откладывая – на другой же день после того, как ей в груди полегчало. Помогло ей то обстоятельство, что семья господарская перед Рождеством прочно обосновалась в замке. А вместе с ними туда понаехали люди важные – кто из Львова, а кто из самого Киева. Было и двое таможенников из Равы Русской – городка, расположенного отсюда в двух часах езды, если ехать на хорошем автомобиле. Стоит он на самой границе с Польшей, и вот оттуда через границу гоняют туда-сюда разные товары с наценкой. А пускать ли эти товары в одну сторону и в другую, решает таможенная служба, потому у ее работников карманы всегда набиты, особенно у тех, кто в голове той службы поставлен. Гости Господаря такими и были – из самых верхних. Волосянские мужики, нанявшиеся ему в хозяйство, говорили, что такие машины, на каких приехали эти толстосумы, не каждый день во Львове увидишь. Да что там во Львове, и в Киеве на такую обернешься. Что они забыли на горе, спросите? Почему не подались к морям жарким, раз средства на такой отдых у них вполне имелися? А то и забыли, что в последние годы, когда Украина начала вставать с колен и свобода от русского брата начала идти ей не во вред, а на пользу, в моду по всей стране вошло все украинское любить. И те, кто до этих пор по старой привычке по-русски говорил, начали переучиваться, мове предпочтение отдавая. И отдыхать украинцы полюбили у себя дома, признавая – нигде так не хорошо, как на родной земле. Правда, для отдыха, какой Господарь предлагал, требовались карманы, так туго набитые, как у равских таможенников и чиновников столичных. Баню он отстроил такую, что все село в ней бы свободно разместилось. А средств на ее мраморные полы, голубые бассейны, белые колонны и настенную мозаику ушло столько, что если бы вся Волосянка зараз скинулась, а потом еще бы скидывалась каждый год в течение десяти лет, то не собралось бы такой суммы, какую Господарь на одну баню спустил. А посчитайте луга, которые он оприходовал под беседки, да крыивки – но последние для декоративности только, а не чтоб по прямому назначению их употреблять. Затем посчитайте леса, которые все, что вокруг горы, принадлежали ему. В них проложены были меж деревьев дорожки, а те деревья, которые Господарь счел лишними, тут же выкорчевывались. А это тоже денег стоит. И не забудьте приплюсовать сюда канатные мостки, через речки и горки протянутые. Да еще прибавьте ко всему этому лесничих, рабочих и горничных из местных, и у вас в оконцовке выйдет сумма, равная целому состоянию.
