Старик распрямил спину и осклабился, бендерцы ожили. Ястребоглазый покосился на Никитина и пощипал усы-щеточку.
- Живей, живей! - сурово поторопил Афанасий. - Еще пяток дотемна пропустим...
Отпустив низко кланяющихся бендерцев, Никитин вышел из загончика и остановился, вглядываясь в улочку, откуда должен был появиться Мухаммед.
Туркмен с глазами дикой птицы подошел к нему неслышно, крадучись. В сумерках они постояли, не различая лиц друг друга, потом туркмен загадочно сказал:
- Хорошо, что ты простил их.
Афанасий усмехнулся:
- Грозишь? Не пуглив.
- Дай руку, - попросил туркмен. - Так. Теперь согни мою. Гни, гни... Сильнее.
Легко сдержав нажим Никитина, Ястребоглазый без видимого усилия пригнул его руку к земле.
- Вот так, - вымолвил он. - Видишь, как бывает в жизни? Добрых снов тебе, ходжа...
И исчез в ночи.
Переправляясь в эту ночь в Ормуз, Никитин почему-то чувствовал себя легко-легко. Спалось крепко.
Клеймение подходило к концу. Бендерцы привыкли к Никитину, часто жаловались на трудную жизнь, на малую плату. Он обещал поговорить с хазиначи и сдержал слово, но Мухаммед отмахнулся от него:
- Врут, врут. Я хорошо плачу.
Никитин передал его ответ. Старик понурился, а молодой туркмен сильно и далеко плюнул, пнул ногой подвернувшийся камень и спросил:
- Видишь? А спрашивал, отчего я зол. Бедному добрым быть не по карману.
- Уйди, - посоветовал Никитин. - Ты же молодой, здоровый.
- Чужая ноша легка! - пробормотал туркмен отходя.
- У него здесь больная мать и маленькая сестра, - сказал кривоносый старик. - К девочке уже приценивались, но Музаффар не хочет, чтоб она выросла распутницей.
- Пусть замуж выдаст.
- За кого? Вот разве старик с деньгами найдется, на их нищету не посмотрит... Бывает. Но разве честным людям везет, ходжа?
Скоро поставили последнее тавро. Мухаммед остался доволен. Никитин получил от него двадцать пять золотых. На всех подручных перс дал двенадцать. Клеймовщики приняли деньги кланяясь, а когда хазиначи ушел, стали угрюмо бранить его.
Иногда хазиначи звал Афанасия ужинать. Слуги приносили сладости, вино, пряное жареное мясо. Мухаммед чмокал пухлыми губами, запускал руки в блюда, со смаком облизывал жирные пальцы. Вино пил маленькими глоточками, но выпивал помногу, забывая наказы пророка. Афанасий в первый вечер сказал об этом.
- Послушай хороший рассказ, - ответил, подмигивая, перс. - Как-то один мулла долю и горячо убеждал правоверных не пить, рисуя им ужасы, ожидающие пьяниц в загробной жизни. Трезвенникам он сулил объятья длинноногих, розовогрудых гурий, а пьющим - когти джинов, железные колы и костры. Слушатели были потрясены. Они разошлись из мечети, наполненные словами проповеди, как добрые бурдюки вином. А через час они увидели своего муллу ползающим в базарной пыли. Он никак не мог встать. От него несло как из бочки.
- Ходжа! - ужаснулись люди. - Как же так? Не ты ли только что учил нас иному? А теперь сам нализался, как вероотступник!
- Дети мои! - с трудом выговорил мулла. - Нет бога, кроме бога!., ик... Все верно, дети мои. Я говорил правду... Помогите-ка мне подняться, отродья шайтана... Ик!.. Все верно... Помните, правоверные, истина в том, что я говорю, а не в том, что я делаю.
И, отпив вина, Мухаммед закончил:
- А кафиры* в Индии верят, что пьющий после смерти превращается в осла.
______________ * Кафир - "неверный", общее название для инаковерующих в мусульманской Индии, чаще всего употреблявшееся по отношению к индусам.
Афанасий усмехнулся:
- Кто до скотства пьет, тому скотиной стать не страшно...
Он просил перса рассказывать о стране.
- Зачем? - поддразнивал тот. - Скоро сам увидишь... - Но уступал, и тогда описывал жуткие ливни, смывающие деревни, ядовитых змей, после укуса которых человек умирает мгновенно, дерево бамбук, растущее так быстро, будто вечером можно посадить черенок, а утром проснуться рядом с высоченным стволом, лихорадки, уносящие в могилу целые края...
Как-то раз вспомнилась Мухаммеду воспетая Амиром Хусроу красавица Девала Деви.
- Да, - сказал он. - Надо воздать кафирам должное. Их женщины бывают удивительны. Из-за Девалы Деви кровь лилась реками. Ее, дочь раджи, захватил султан Ала-уд-Дин, чтобы выдать замуж за своего старшего сына Хизр-хана. К слову сказать, ее мать уже была в гареме султана. Хизр-хан был без ума от пленницы. Но красавица не принесла ему счастья. Его убил, чтоб завладеть Девалой, Куб-ут-дин-Мубарак. Потом убили и Мубарака... Понимаешь, как хороша была эта женщина, если за нее погибло столько достойных?.. Да, индуски самые красивые на свете.
- Есть вблизи Дели город Туглакабад, - поведал в другой раз Мухаммед. Построил его лет сто пятьдесят назад султан Гийяс-уд-дин, тот самый, который погиб от руки своего сына, Джауна-хана. Хранились в том городе все сокровища султана. Стоял в нем дворец из позолоченных кирпичей, и сиял он так, что человек не мог долго смотреть на покои повелителя. Гийяс-уд-дин много воевал, захватывал множество рабов, привозил в Туглакабад большую добычу. Жаден был султан. И надумал он вырыть огромный резервуар, начал сливать в него золото, которое плавили тайно от всех его рабы. Говорят, он налил резервуар доверху, а потом казнил рабов, чтоб никто не знал, где лежит золотая глыба...
- Ну? - поторопил Афанасий.
- Султан умер, город разрушен... А золота до сих пор не нашли.
Эти рассказы разжигали любопытство Афанасия. Что ни говори, а хоть доля правды должна в них быть: Мухаммед-то в Индии живет. А коли так - не зря весь свет пройден.
- Ты скажи, куда лучше плыть? - выпытывал Никитин. - Где товар искать, куда коня вести?
- Иди со мной в Бидар, - советовал перс. - Говорят там по-нашему, султан самый сильный, торг великий. Будешь богат и знатен. Малик-ат-туджар Махмуд Гаван любит иноземцев, верит им.
- А куда еще можно?
- Хм... Можно в Гуджерат, - мы его проплывем; можно в Пенджаб, в Мальву, в Джаунпур... Нет, там для купца хуже. У бахманиев страна самая большая и богатая. Только к индусам не ходи. Языка и обычаев не зная, можешь погибнуть.
- А с ними тоже торг есть?
- Есть... У них самый богатый город - Виджаянагар, "город побед", значит. Там правит махараджа-дхи-раджа, царь, царей, Вирупакша.
- Ты бывал там?
- Нет... Может быть, вместе побываем. Малик-ат-туджар* давно о походе на кафиров думает. Вот придут наши дабы, узнаем, не началось ли...
______________ * Малик-ат-туджар - "князь купцов" - высший титул сановника султанской Индии. Первый визирь назывался "князем купцов" потому, что контролировал все финансы страны.
- Пока в мире, выходит, жили?
- В мире? В Индии забыли про это слово. Хороший султан живет в походном шатре. Индия - это золото, а золото - это война!
Подумав над словами Мухаммеда, Афанасий пришел к решению, что ему, верно, один путь - в этот самый Бидар с персом. Человек знакомый, страна, по его уверениям, самая лучшая. В Бидар так в Бидар.
Пришли дабы - длинные, в пять сажен, и широкие, под квадратными парусами, с веслами, как у генуэзских галер. На берег сошел коренастый малый Сулейман, старший над десятью кораблями.
Он сказал Мухаммеду, что следом придут другие суда, а он спешил: войска малик-ат-туджара пошли на Санкара-раджу, воюют крепость Кельну, раджа призвал на помощь конканских князей, дело заваривается не на шутку. У него, Сулеймана, есть письмо для хазиначи...
Прочитав письмо, перс сделал озабоченное лицо, но видно было, что его распирает от радости и гордости.
- Плывите обратно немедленно! - важно сказал он. - Коней начнем грузить сегодня же. А я задержусь. Мне надо побывать у мелика Ормуза.
- Остаешься, значит? - спросил Афанасий.
- Если хочешь - подожди меня.
- А долго?
- Как примет мелик. Может - день, может - две недели.
Никитин свистнул:
- Вон сколько! Нет, я поплыву! Попутчики-то до Бидара будут?
- Будут...
Никитин тотчас отправился покупать коня. Еще раз пригодилась наука новгородца Харитоньева! Знать бы ему, когда учил, что Афанасий станет лазить в зубы арабским жеребцам посреди Индийского моря! Вот бы свинячьи глазки выкатил!
Осмотрев десятка три коней, Никитин остановился на белоснежном двухлетке, с подобранным туловищем на высоких сухих ногах. Под короткой блестящей шерстью коня вздрагивали длинные, тонкие мускулы, он чутко прядал ушами, перебирал копытами-стаканчиками, шумно вбирал воздух большими розовыми ноздрями, косил агатовым, в кровяных прожилках глазом.
Передавая повод новому владельцу, старик араб поцеловал коня в храп, поклонился ему. Видно, дорожил, да нужда заставила продать.
- Как звать? - спросил Никитин.
Араб замотал головой, приложил руки к груди.
- Я продал тебе коня, а не его имя. Не сердись. Оно будет напоминать ему о родине. Зачем мучить? Назови его, как хочешь.
И, повернувшись, старик пошел прочь.
Тоскливое ржанье жеребца, провожавшего взглядом хозяина, больно отозвалось в сердце Афанасия. Он вернулся в караван-сарай хмурый.
