— От того, что головы на плечах у тебя нет! — крикнул ему Мрозовский и свернул за угол.
Теперь, будучи уверенным, что Гольдман может уехать в любую минуту, он не боялся выглядеть смешно для случайных прохожих. Только исправно поднимал шляпу, здороваясь со знакомыми, и вытирал взмокший лоб платком.
Гольдман — еврей. Уж они-то никогда не упустят возможности подзаработать. И какие, к чертям, воды, если деньги сами идут. Или каждый день в этом маленьком городе переписывают завещания? Вот Мрозовский не поехал бы. Отложил бы на день, чтоб оказать любезному пану дворнику услугу и получить потом за неё кровно заработанные.
Сам Мрозовский исполнял государственную службу, потому ничего такого с ним не приключалось. Но зато планировал на старости пойти в адвокаты, а лучше в частные сыщики. Сейчас он очень сожалел о сбитых о брусчатку и пыльных от быстрой ходьбы туфлях.
С такими мыслями Мрозовский, запыхавшись, подбежал к дому Гольдмана. Жалюзи опущены не были, на двери висела табличка «Открыто», похоже дворник ошибся и нотариус вёл приём.
— Приветствую вас, пан Гольдман! — громко объявил Мрозовский, обмахиваясь шляпой, и остановился в дверях передохнуть. — Жарко как сегодня. Верно, дождя совсем не предвидится. Как считаете?
Мрозовский продолжал трясти шляпу и не отнимал платка от затылка.
— Добрый день, — сухо произнёс Гольдман.
Он смотрел, не мигая и выкатив глаза, на нежданного гостя, чем ещё больше напоминал гигантскую стрекозу в шикарном сером костюме с отливом. На столе возвышалась гора бумаг, и вообще был полный беспорядок, чего Мрозовский никак не ожидал увидеть в рабочем кабинете у нотариуса.
— А вы всё трудитесь… — покачал головой Мрозовский, выражая лицом крайнее сожаление, одновременно пытаясь рассмотреть документы на столе. — Ой, на вас же молиться надо! Это я вам говорю! Кормилец вы на-а-аш… Такой челове-е-ек! Всегда первым внесёт свою лепту и в городскую казну, и синагоге поможет. Я вам так скажу, пан Гольдман, очень радует то, что вы не покидаете наш город, а продолжаете жить и работать здесь. Не то, что некоторые… бегут куда-то.
Мрозовский закончил тираду и теперь радостно взирал на Гольдмана по-детски чистыми глазами.
Гольдман молчал, он всё это время пытался сколоть скрепкой несколько листов, только у него никак не получалось. То скрепка из рук выпадала, то листы не хотели в ней застревать.
— А вы, почему не работаете? — между прочим, поинтересовался Гольдман, наконец, скрепив листы. — Вам ведь из той самой казны платят? Да? Значит, это и я вам плачу, верно? Так что ж это вы, уважаемый, в рабочее время по городу бегаете? — спросил Гольдман, демонстративно посматривая на часы.
От такой наглости Мрозовского захлестнуло праведное негодование. Сначала он подумал, что оглох, потому что звуки в один момент исчезли, а вместе с ними и воздух. Дышать стало решительно нечем. Спазм охватил горло и не давал ни вдохнуть, ни выдохнуть. Потом какая-то пылинка защекотала в носу, Мрозовский оглушительно чихнул и, наконец, смог дышать.
— Я, пан Гольдман, чтоб вы понимали, не имею намерения перед вами отчитываться. У меня для этих целей своё начальство есть.
— Очень извиняюсь, пан сыщик, но чем могу помочь? — раздражённо спросил Гольдман. — С чем пожаловали? Завещание заверить или дарственную?
Мрозовский почувствовал себя неважно. В ушах зашумело, и в ногах образовалась слабость.
— Вы позволите, я присяду? — спросил он ослабевшим голосом.
— Конечно-конечно, — Гольдман жестом указал на огромное кресло напротив стола. — Присаживайтесь. Я вам сейчас воды принесу.
Он вышел с графином и вскоре вернулся, неся в руках стаканы и полный графин, отчего с каждым шагом расплёскивал немного воды на пол. Гольдман налил в один стакан воды и подал его Мрозовскому, тот жадно выпил воду и шумно выдохнул.
— Благодарю вас.
— Я вас прошу! Да за что ж меня благодарить? За стакан воды разве что? Отдыхать вам нужно, пан Эдвард. Мыслимое ли дело так много работать.
Гольдман покачал головой, вздохнул и принялся, как ни в чём не бывало, раскладывать бумаги на столе.
— А вы что ж не отдыхаете? — осторожно начал Мрозовский. — В нашем возрасте нужно побольше спать и кушать всё свежее…
— В вашем возрасте! — резко перебил Гольдман. — В вашем возрасте, вы хотели сказать. А кушаю я хорошо. Средства позволяют.
— Вы позволите, я к вам завтра зайду? — спросил Мрозовский, думая, что Гольдману с его тощей фигурой не мешало бы кушать плотнее. — Забыл совершенно, зачем шел. А всё жара эта и духота… А я ведь так спешил, так спешил…
Мрозовский снова изобразил полуобморок, но при этом зорко следил за нотариусом, подмечая каждую мелочь. Гольдман на мгновенье задумался, посмотрел на свои ухоженные ногти и посмотрел на Мрозовского, и сказал:
— У нас вряд ли получится завтра увидеться. Я рано утром уезжаю.
— Даже так?! — изобразил удивление Мрозовский.
— Представьте себе. Еду отдыхать, — Гольдман поднялся, покружил по кабинету, распространяя немного терпкий аромат одеколона. — И, представьте, не один, а с дамой.
— Кто эта счастливица? Я её знаю?
— Давайте, пока что сохраним инкогнито.
— А куда вы направляетесь? Если не секрет, конечно.
— В Закопане, — ответил Гольдман и всем своим видом показал, что гостю пора уходить.
Мрозовский ещё немного помялся, поворочался в удобном кресле, медленно вставая, и откланялся.
* * *
Всё происходило тайно, она не спрашивала, кого это принесло так поздно, тихо открывала дверь и стояла за нею всякий раз, почти не дыша, пока Германов крался по лестнице как вор.
Зельда всегда знала, что дальше этих встреч дело не зайдёт, да она бы и не смогла крутить серьёзный роман с человеком, жену которого так хорошо знала. К Тине она относилась хорошо, и каждый раз старалась подбросить для неё работу. Одно время Зельда думала, что после смерти Линуси Германов вернётся к жене, покается, но ничего такого не произошло. Только лишь когда Христина взяла себе девочку на воспитание, Германов даже обмолвился об этом в разговоре — видно было, что обозлился на неё окончательно.
Никакой особенной душевности между ними не наблюдалось, как впрочем, и романтики. Двое вполне взрослых людей встречались тайно, надежд на будущее не возлагали, а разговоры если и вели, то по большей части деловые. Касались те разговоры исключительно общего дела, связанного с завещаниями.
— Нужно как можно скорее выдурить у Гольдмана бумаги.
— А разве тех бумаг, что у меня хранятся, не достаточно?
— Это только часть их! А нам нужны все! Знаешь почему?!
Зельда пожала плечами, А Германов хмыкнул недовольно.
— Все вы бабы дуры. И ты тоже. У тебя только завещания припрятаны, а деньги давно в швейцарский банк перевели. А как мы к ним доберемся?
В маленькой кухне повисла напряжённая тишина. Зельда взяла графин и плеснула в рюмки наливку.
— Что ты меня бабским угощаешь? Водки чистой нету?
— Есть, — ответила Зельда и встала со стула.
— Так неси, — сказал Германов и с силой шлёпнул её по ягодицам.
Зельда ойкнула и пошла к кладовке. «Какой ретивый! — подумала Зельда, доставая бутыль. — Прийти и вести себя, как завидный любовник, каждый может, а как до дела… Быльём уже всё поросло. Сейчас снова напьётся и спать завалится».
— И закуску не забудь, — прикрикнул Германов.
Зельда взяла здесь же кусок ветчины, огурцов и лука. Сложила всё в глубокую керамическую миску и вынесла к столу.
— Прошу. Угощайся, — сказала Зельда, нарезая сочную ветчину тонкими кусочками. — Хлеб вот на столе. Закусывай.
Германов плеснул себе в рюмку водки, залпом выпил, подхватил кусочек мяса и весь его затолкал в рот. Потом отломал хлеб, шумно занюхал, и налил себе снова.
«Как есть — холоп», — подумала Зельда брезгливо. Она решила, что пора прекращать эти странные отношения, всё равно от Германова, как от мужчины, толку немного. Одно хорошо, что никто об их отношениях не догадывается, считая Германова мёртвым. Зельда хохотнула, представив, что бы сказала пани Францишка, узнай она о её связи с покойничком.
