Богатые помещики окрест спешно бросали свои дома, грузили на телеги и повозки скарб и уезжали подальше от свиста ядер, стрельбы и топота наполеоновской конницы. Подмосковные усадьбы стремительно пустели. Только вой ветра да зловещие крики галок раздавались там, где еще вчера гремела музыка, и рассыпались в воздухе праздничные фейерверки.
В сущности, особого выбора у Сатина не было. В армию его не возьмут, даже в ополчении он с его хромотой станет обузой товарищам по оружию. Или попадет в плен. Ни первое, ни второе его не устраивало. Фортуна сжалилась над ним и предоставила ему случай осуществить задуманное. Так почему бы не попытать счастья?..
Собравшись, Сатин, одетый простолюдином, чудом раздобыл лошадь и отправился в Останкино кружным путем. Французы уже вовсю хозяйничали в усадьбе. Они занимались заурядным грабежом. У стен Троицкой церкви солдаты с ружьями в руках допытывались у местных жителей, где спрятана драгоценная утварь. Во дворе графского дома царили шум, толкотня и неразбериха. В садовых аллеях валялись поваленные лавровые и померанцевые деревья в горшках. Ржали лошади, захлебывались лаем собаки, звенела в воздухе гортанная французская речь, пересыпанная ругательствами…
Сатину удалось подслушать разговор между старшим чином и его людьми.
«Генерал приказал копать…»
«Где? В саду?»
«И в саду, и вокруг дома, и на берегу пруда…»
«Все должны копать!»
«Где же взять столько лопат?»
«Он шутит, Флери!.. – бросил один солдат другому. – Нам одним не справиться!..»
«Дом тоже приказано обшарить…»
«Что искать-то?»
«Не твоего ума дело, Жан…»
«Как же я узнаю, что нашел то самое?»
«Ты сначала найди!..»
Из слов мародеров Николай понял, что Останкино заняли солдаты генерала Орнана. Это сразу воскресило в его памяти историю гибели бояр Сатиных, к истреблению которых приложил руку некий Орн, иноземный опричник, – нехристь и жестокий палач. А не потомок ли кровожадного Орна явился искать сокровища из расхищенного царского обоза? Всяческих дорогих вещей, которые не успели вывезти из дворца опекуны малолетнего графа Дмитрия, и без того пруд пруди. Зачем же копать?
«Значит, генерал Орнан ищет не что иное, как исчезнувший перстень! – догадался Сатин. – Возможно, он знает больше меня… и укажет мне путь к сокровищу!»
Однако этого не произошло. Поиски французов ни к чему не привели. Напрасно генерал с пеной у рта орал на своих солдат, напрасно осыпал их руганью и грозился оставить без трофеев. Сад и двор, обезображенные глубокими ямами, производили удручающее впечатление… Залы дворца, где все было перевернуто вверх дном, равнодушно блистали позолотой. От досады французы продырявили пулями портреты бывших владельцев усадьбы и разбили несколько мраморных бюстов, пока Орнан не остановил их.
Он прикрикнул на солдат, сказав, что ждет самого императора, который должен приехать с минуты на минуту.
Внезапно перед генералом выросла горбатая нищенка и погрозила ему клюкой: «Почто оскверняешь сию землицу? Почто тревожишь тьму-тьмущую? Погубит она и тебя, и твоих солдат, и твоего императора…»
Сказала, – и словно испарилась, только лохмотьями взмахнула. Орнан выхватил саблю, рубанул воздух, метнулся туда, сюда… но старухи и след простыл.
«Искать! – приказал он растерянному адъютанту. – Поймать и доставить ко мне! Марш!»
Тот побежал выполнять приказание.
Сатин, которого в пылу поисков и грабежа никто не заметил, проскользнул внутрь господского дома и спрятался за нагроможденной в углу мебелью. Он забыл о голоде и ноющей боли в ноге. К ночи все успокоилось. Наполеон так и не появился. Французы жгли во дворе костры и готовили себе пищу. Пахло кашей, палеными перьями и дымом. Набитые чужим добром мешки сложили на подводы. Лошади с хрустом жевали сено. Останкинский дом погрузился во тьму…
Дождавшись тишины, Сатин вынул из шандала наполовину оплывшую свечу, зажег и осторожно, крадучись переходил из комнаты в комнату. Неровный желтый свет выхватывал из темноты остатки былой роскоши, – рваную обивку, пустые рамы от картин, зашарканный паркет, поваленные стулья…
Сатин отпрянул, встретившись взглядом с молодым человеком… и тут же сообразил, что смотрит на портрет. Полотно уцелело, но завтра и его сорвут со стены, завернут в рогожу и увезут.
Сатин не мог двинуться с места, как будто его ноги приросли к полу. Должно быть, он наткнулся на тот самый портрет! Молодой человек снисходительно и властно взирал на него из рамы, усмехаясь уголками губ. В его глазах мерцали янтарные искры…
Сатин, подчиняясь некоему безмолвному приказу, выхватил из-за пазухи нож и резкими, сильными движениями вырезал портрет из рамы. Казалось, холст постанывает под острым лезвием, словно живой. Тяжелый багет остался на стене, зияя пустотой. Сатин свернул полотно в трубку и оглядывался, ища, во что бы ело спрятать. На полу валялся продолговатый чехол из плотной ткани. Не задумываясь, что в нем хранилось раньше, Николай сунул туда картину, которая отлично уместилась…
Глава 23
Москва. Наше время.
Тишина… темнота… запах пыли и старых вещей…
У Лаврова защекотало в носу, он чихнул и окончательно пришел в себя. Голова раскалывалась. Он приподнялся, сел и провел пальцами по затылку. Больно… Нащупал припухлость, но крови не было. Его пытались убить?
«Если бы хотели, то убили бы, – возразил он себе. – Что-то в глазах темно…»
«Может, ты уже в аду? – захихикал его внутренний критик. – Весьма некстати, Рома! Ты разочаруешь прелестную вдовушку… Зато осчастливишь Колбина. Он только и ждет, чтобы ты сломал шею!»
– О, черт…
Лавров ощущал спиной твердую поверхность. Стена? В его ушибленной голове смутно зашевелились воспоминания. Как он здесь оказался? Кажется, ехал на встречу… с актрисой Бузеевой. Неужели это она приласкала его поленом? Хотя откуда в современной квартире – полено? Значит, дама огрела его по башке иным твердым предметом… Негостеприимно. Невежливо. Просто садизм какой-то…
– Зачем же так жестоко? – пробормотал он. – Что я вам сделал, сударыня?
Лавров, кряхтя, поднялся на ноги и зашарил по стене в поисках выключателя. Его затошнило, бросило в пот, голова кружилась.
– Как на карусели…
Щелк! Видавшая виды люстра состояла из трех рожков, – загорелся один. Лавров со стоном прикрыл веки. Боль пульсировала в затылке, мешая сосредоточиться. Свет, проникая сквозь ресницы, иглами впивался в мозг. Но открывать глаза все же пришлось.
– Это не она меня…
К такому выводу пришел гость, таращась на лежащее на диване тело. Оно было укрыто пледом. Рука женщины свешивалась вниз, цвет кожи казался безжизненно бледным.
«Конечно, не она! – не унимался критик. – Скорее, ты ее! Вали отсюда, Рома, пока тебя не застукали в квартире с трупом…»
– Я ее не трогал…
Лавров очнулся и прикусил губу. Перед кем он оправдывается? Пока что перед воображаемым обвинителем. Однако обстоятельства в любой момент могут измениться не в его пользу.
Он подошел к дивану и наклонился над телом актрисы Бузеевой. Мертва… Вторая «служанка» последовала за своей «госпожой». Все, как у Шекспира…
– Сколько же я пролежал здесь?..
Он прикинул, что около двух часов. Труп уже остыл. Бузеева была одета в синий махровый халат, горло обмотано теплым шарфом. Будто она прилегла, задремала и больше не проснулась. На журнальном столике – чашка с чаем, градусник, упаковка антибиотиков и витамины.
На сей раз причиной смерти явился не чай. Рядом с телом валялся пустой шприц. На груди усопшей свернулась кольцом… змея. Лавров шарахнулся в сторону и выругался. Выровнял дыхание. Змея оказалась бутафорской, из тех, что принесли Клеопатре в «корзине с винными ягодами». Он вспомнил. На той последней для Полины Жемчужной репетиции он видел точно такую же рептилию.
– Дьявольщина…
Морщась от боли в затылке, он бегло осмотрел тело на предмет следов насилия. Их не было. Погибшая не сопротивлялась, похоже, она совершенно не опасалась убийцы. Бузеева, очевидно, сама открыла ему дверь, пригласила в квартиру… потом легла и укрылась пледом. У нее поднялась температура, ее знобило… Возможно, убийца сам предложил ей лечь. Ей было плохо, и она послушалась…
Воображение рисовало Лаврову картину за картиной. Актриса не ожидала, что ей будут делать укол. Все произошло молниеносно, – жертва ничего не успела сообразить. Убийца незаметно достал шприц, воткнул иглу, куда было удобнее… В конечном итоге смерть Бузеевой – не без натяжки – тоже можно будет списать на самоубийство. Сделать самой себе инъекцию не трудно, а при определенной сноровке очень даже просто. Лавров мог бы поклясться, что на шприце – отпечатки пальцев погибшей. Змея на груди, – символ «солидарности» с Клеопатрой и намек: Хармиана-де уходит по примеру своей госпожи… как в пьесе. Убийца действует по одной схеме, хотя и с разной атрибутикой. Кстати, где точка от укола?
