с бессчастьем – вёдро с ненастьем»
(русск. пог.)
В поезде Ташкент – Самарканд жарко, душно! Хотя я еду в командировку в купированном вагоне, вокруг страшно, грязно, убого! Все стены ободраны, в перегородках между купе дыры величиной с кулак! Окна открыты, но никакого движения воздуха нет, мы обливаемся потом и задыхаемся – кислорода в воздухе совсем не осталось. Пытаюсь дышать у окна в коридоре, скучно… Мимо идёт совсем юная девушка-узбечка лет шестнадцати, с грудным ребёнком на руках. Бедненькая! Моя старшая дочь Таня такого же возраста, ещё учится в школе, о чём-то мечтает, строит планы на будущее, читает книжки, ходит на дискотеку…
– Это кто – девочка? – спрашиваю у молодой матери, она остановилась.
– Да, – робко отвечает. Малышке не больше двух месяцев, а ушки у неё проколоты, и в них – дешёвенькие серёжки.
– Они у вас что – рождаются с серёжками? – шучу я, и с ужасом вижу, как по щеке ребёнка ползёт большая вошь! Мать тоже видит, берёт вошь и бросает её за окно – дело обычное…
– Ты зачем так рано замуж вышла? – спрашиваю её. – Ребёнок вот теперь, а ты сама ещё ребёнок!..
– Это у меня – второй! – говорит, как оказалось, пятнадцатилетняя мать на плохом русском языке. – Старшему три года. Я бы не вышла, да меня муж украл из больницы, где я лежала, когда мне было двенадцать лет. У нас так делают те, кому калым нечем заплатить. Получается – раз украли, теперь, вроде, как порченая, вот и пришлось за него замуж идти – никто другой бы на мне уже не женился.
И она рассказала, что семья мужа – бедная, жили все вместе – тридцать человек в старом доме! Там – и родители, и дети, и внуки, и правнуки! Она – жена самого младшего сына, и над ней издевались все, кто хотел. Особенно невестки – жёны старших братьев мужа, которые все через это прошли, каждая в своё время была младшей невесткой…
Все в большой семье самоутверждались за её счёт, ей мстили за обиды, которые нанесла им жизнь, за своё бесправие и бедность! Её били, не давали есть, пить, не давали даже мыла, чтобы помыть ребёнка! Она снова поймала вошь, на этот раз на пелёнке, выбросила за окно, и почесала у себя в голове. Её волосы были усыпаны гнидами, и не только… Я отодвинулась.
Девушке с трудом удалось дать знать родителям, как ей плохо, и они приехали, чтобы помочь. Помогли – выкрали её с детьми, другого пути не было. Сейчас мать с отцом везут её к тётке – чтобы муж не нашёл, а будет ли ей там лучше, она не знает… Да ещё хорошо, что у них в родительской семье всего двое детей, и мать с отцом пытаются помочь. А если бы была их семья, как у большинства, многодетная, родителям было бы не до неё…
– Как тебя зовут? – спросила я девушку.
– Джульетта! – ответила она.
– Но это совсем не узбекское имя! – удивилась я.
– Да, но мама захотела меня так назвать! – Тут подбежал её трёхлетний сынишка и вцепился в юбку:
– Мама, мама! – и ониушли. А я стояла у окна, и думала: хотела её мать счастья своей дочке, да не то имя дала! В чём-то Джульетта повторила несчастную судьбу шекспировской героини, к которой любовь пришла в таком же возрасте – в двенадцать лет!..
Миллион роз
«Счастье на крыльях, несчастье на костылях» (русск. пог.)
Еду поездом в командировку в Советобад, это далеко за Ташкентом, даже за Ферганой. Чтобы скоротать время, сижу, перематываю нитки из пасм в клубки – удобнее будет вязать. В купе две шестилетних девочки, дочери моих соседок. Одна – русская, другая – узбечка. Моей младшей дочке, Лене, столько же – шесть лет… Я ещё не доехала до места, а уже соскучилась по дочерям. Девчонкам тоже скучно, и они берутся мне помогать. Русской девочке всё через пять минут надоело, она бросила клубок. А узбечка помогала мне, пока работа не была закончена. Она, шестилетняя, уже приучена к труду. У них тут нет детства, как нет юности, если двенадцатилетних девочек выдают замуж. В двадцать, родив шестерых, они – старухи! Позже, в Пакистане, я столкнусь с этим же.
Вышла в коридор вагона погулять, посмотреть за окно, размять члены. Вагон мотает туда-сюда, вокруг бесконечные хлопковые поля, вплотную подходящие к посёлкам. Кругом – беднота, убожество. Когда с самолётов травят вредителей хлопка гербицидами, яд ветром наносит на посёлки, заражает овощи на приусадебных участках и бахчах, воду в арыках. От этого здесь много уродов родится, необычайных каких-то уродов. Их приносят и привозят на жалких тележках на живописные восточные базары, и они клянчат милостыню – весь день под палящим солнцем! Многие передвигаются на костылях. Часто это бывают маленькие дети…
Несчастны и здоровые. С мала, с самого детства, а потом в школе и взрослыми, они трудятся на хлопковых полях за какие-то копейки, а часто бесплатно в виде шефской помощи. Остаются почти неграмотными, своих прав не знают, отстаивать их не умеют – тёмные, несчастные, затюканные нуждой и бесправием люди! Здесь они добывают для страны самый лучший на свете хлопок – с длинным волокном! Комбайны портят его, а это недопустимо. Пусть лучше «портятся» люди. Людей здесь много, жалеть их некому. И выходят женщины на площади, обливают себя бензином, и поджигаются – от такой беспросветной жизни. По статистике, в Индии по этим же причинам, от работы на хлоповых полях и безнадёжности, самосжигаются столько же женщин, как в Узбекистане, но про наших, советских, пресса не пишет – пишут про несчастных индианок!
В Узбекистане много фабрик, где делают нитки, ткут ткани – на одну из них и еду. Я уже бывала здесь, и знаю, что на этих производствах, где жарко, влажно и воздух насыщен обломками хлопковых волокон, процветают силикоз и туберкулёз.
А вокруг за окном по-прежнему бескрайние хлопковые поля и бесчисленное количество народа, самого разного возраста, трудится на них. Мало чья тёмная голова защищена от пекла косынкой или шляпой…
Я возвращаюсь в купе. Девочки спят, их матери пьют чай, беседуют. Узбечка рассказывает про свою несчастную жизнь. Дышать нечем, жарко. Скорее бы Советобад! Столько роз, как на улицах этого городка, я не видела ни на одном курорте Черноморского побережья Кавказа. Скорее бы увидеть это снова! Впечатляющее зрелище! Миллион роз здесь в каждом квартале. Множество миллионов
