— Отлично! Отлично! Может быть, Бог даст…
— Я надеюсь! А вы не пожелаете ли как здешний человек передать это воззвание местному воинскому комитету… и…
— Нет, нет! — испуганно замахал руками Путятин. — Так будет хуже… У меня, знаете, здесь много завистников, врагов… Лучше пошлите кого-нибудь другого…
И осторожный князь забился в угол, видимо не желая оставить поезда, в котором чувствовал себя в сравнительной безопасности…
Как только царскосельский гарнизон ознакомился с воззванием генерала Иванова, в собрании местного комитета были избраны три делегата: капитан Нарушевич — от офицеров восставшей армии, один солдат от строевых чинов и один представитель от гражданского населения.
— Вы с чем явились, господа? — строго обратился к ним генерал, едва делегаты появились в его вагоне.
— Мы явились от имени революционной армии и народа просить вас, генерал, как можно скорее уехать отсюда во избежание напрасного пролития крови…
— Что… Вы мне решаетесь… Я вас арестую! — багровея, крикнул Иванов. — А мои молодцы покажут бунтовщикам, как надо чтить законную власть…
— Нет, вы нас не арестуете, генерал! — спокойно возразил Нарушевич. — Должен вас предупредить: два орудия тяжёлой батареи держат под прицелом Александровский дворец. И если мы к одиннадцати часам не вернёмся в городскую ратушу, где происходит заседание комитета, по дворцу будет открыт огонь… Он будет сметён с лица земли… вместе со всеми, кто в нём сейчас. Наверное, вы этого не пожелаете, генерал…
— Но как же вы решились? — попробовал ещё образумить «мятежников» генерал. — Восстание против своего государя… ослушание верховной власти…
— Верховная власть принадлежит всему народу, и мы признали его законную волю, его призыв к освобождению от рабских цепей, от произвола… Бросим об этом, генерал. Верьте, мы желаем родине добра не меньше, чем вы… и успеем помочь ей лучше, чем вы думаете. А вам позвольте дать совет: избегая именно того братского междоусобия, о котором вы говорили, примкните лучше с вашим отрядом свободному народу! Столицы вам не успокоить… из шестидесяти тысяч гарнизона нет там сейчас ни одного слуги царизма… О народе — и говорить нечего. Уверен, что и ваши георгиевцы, если их спросить, охотнее пойдут с народом, чем против него!.. Подумайте, генерал!
— А… что же… может быть, вы и правы? — медленно сорвалось с уст старика. — Хорошо. Дайте мне подумать… Ну хотя бы полчаса или… час. Я потолкую с моими молодцами… Я дам тогда ответ.
— Отлично, генерал! — обрадовался делегат народа. — Мы в ратуше соберёмся через час… и будем ждать добрых вестей отсюда.
Иванов по прямому проводу переговорил с Николаем, поезд которого двигался к Пскову… Затем потолковал он со своими солдатами, почуяв неуверенность в людях, совсем потемнел, насупился и приказал немедленно ехать подальше от Царского Села и от столицы, на станцию Вырицу.
Сейчас же о бегстве старого вояки дали знать с вокзала исполнительному комитету, и по линии был разослан приказ: ни по одному пути не пропускать эшелон генерала Иванова в столицу. На всех скрещениях и рельсовых путях темнели бронированные автомобили, пушки… Генерал потребовал подкреплений из Минска… Царица просила о том же… Но всё напрасно; и, простояв у Вырицы около трёх дней, вернулся генерал Иванов со своей командой обратно в Ставку…
Только к вечеру первого марта подкатил литерный поезд к станции Псков, и генерал Рузский встретился с государем в его вагоне.
— Что же, — скупо ронял Николай, — я готов пойти на уступки… если весь народ того желает… Указ об ответственном министерстве готов… Я подпишу… Сюда может приехать Родзянко… Мы столкуемся… Как ваше мнение, генерал?
— Позволите говорить откровенно, ваше величество? Я думаю, этих уступок мало… они не помогут… Как я понял из слов вашего величества, дело гораздо хуже, чем я сам думал. У меня не было даже тех сведений, какие вы изволили сообщить сейчас…
— Ну что же…
— Простите, я думаю, что только чудо может вернуть вам… всю полноту власти, ваше величество!.. Люди — особенно войска — зашли слишком далеко… Общий голос слишком мощен… Часть побоится отступить от сказанного… будет настаивать… простите! на отречении вашего величества из боязни, что, вернув себе власть, вы захотите покарать главнейших виновников переворота. А их слишком много… Другие же, как я понял, желают смены власти из личных, глубоких побуждений, которым будут служить до конца…
— Что же, и вы полагаете, что остаётся одно… отречение?
— Хотел бы ошибиться… но я так думаю, ваше величество!..
— Вздор! Вы увидите! Дайте мне несколько полков… И через два дня…
— Ваше величество! Это был бы самый ужасный шаг с вашей стороны. Пока вы не повели братьев против братьев — трон может ещё перейти от вас к вашему сыну… Но если только…
— Вы так думаете? — глухо проговорил Николай. — Что ж, может быть, вы и правы… Всё-таки нельзя ли ещё по прямому проводу поговорить с Родзянко? Он человек порядочный… Я хотел бы услышать, что он теперь мне скажет…
— Постараюсь, ваше величество! — закусив губы при косвенном упрёке Николая, почтительно ответил Рузский. — Какие ещё приказания будут от вашего величества?
— Пока ничего… Поговорите… и скажете мне, что узнаете. Пока до свиданья… Вы, я вижу, устали… Жду вас утром!..
Рузский ушёл. Свита принялась за обильный ужин, ещё обильнее поливая его вином… Николай молча пил и ел, словно не слыша всего, что творится кругом.
Настало утро рокового дня, 2 марта 1917 года.
Ещё два дня назад получил Николай от великого князя Николая Николаевича телеграмму с советом — отказаться от трона и передать его Алексею, при опекуне Михаиле Александровиче. «Это спасёт династию!» — писал тогда великий князь…
Сегодня утром пришла новая телеграмма, целый исторический акт: проект отречения в пользу Алексея. Алексеев с своей стороны вполне присоединяется к мнению Николая Николаевича, что надо спешить с обнародованием решительного документа, пока ещё не всё потеряно… И от Брусилова, от Эверта, от главнокомандующих армиями целого фронта такие же телеграммы, словно подсказанные одной и тою же волей…
— Только в четвёртом часу утра, ваше величество, удалось мне вызвать к аппарату Родзянко! — чётко докладывает генерал, сейчас ещё более сдержанный и холодный, чем всегда. — Мы говорили около двух часов. Вот, присутствующие здесь с разрешения вашего величества начальник моего штаба, генерал Данилов, и генерал Савич могут подтвердить мои слова. Мнение Родзянко таково: единственным исходом, ради блага России и победы над врагом, теперь является тот шаг, о котором вам писал великий князь Николай Николаевич… о чём сегодня пришла депеша от генерала Алексеева…
— Отречься от престола? И вы думаете?..
— Мы все тоже полагаем, это сразу успокоит страну. Тогда войско, не опасаясь внутренних столкновений, встретит по-прежнему стойко натиск врага, уже начинающего шевелиться… Немцы отлично знают всё, что творится у нас, особенно в Петрограде и на фронте. Наши войска сейчас готовы пойти вразброд… и тогда — всё погибло!.. Дорог каждый час!..
— Ну что же… если так нужно… если иначе нельзя… для блага России… я готов. Велю переписать текст… присланный от Алексеева… Только подписать отречение я хотел бы в присутствии Родзянко… Он ничего не говорил вам? Он собирался сюда нынче приехать.
— Нет, ваше величество! Как я понял, Михаил Владимирович не может выехать теперь из Петрограда… да если бы и мог, то не выразил такого желания… напротив….
— Вы полагаете? Хорошо! — прервал Николай. — Я всё-таки хочу ещё подумать немного… Прочту текст… может быть, надо что-нибудь изменить. Я попрошу вас немного после… Пока — до свиданья.
И с обычной любезной улыбкой он пожал руку уходящим генералам.
В три часа пополудни генерал Рузский был призван к Николаю.
— Вот, подписал бумагу! — угрюмо произнёс бывший царь, подавая генералу плотный телеграфный бланк, на котором пишущей машиной был отпечатан текст отречения. — Я передаю престол моему сыну… Опекуна пусть сами изберут.
На бланке сверху стояло: Ставка. Начальнику Штаба.
Дальше шёл текст, который мы найдём ниже. Но в этом, первоначальном, тексте везде вместо имени великого князя Михаила стояло имя наследника-цесаревича Алексея. Подпись внизу, сделанная карандашом рукою Николая, была покрыта лаком.
— Отправьте теперь же, генерал!.. И посмотрим, что даст Господь!..
Рузский положил историческую бумагу в карман и, откланявшись, поспешил в штаб, чтобы передать по назначению последний манифест Николая…
Этого не удалось сделать…
— Срочная! — подавая Рузскому телеграмму, встретил его адъютант чуть ли не на пороге помещения штаба.
