Никто из бойцов не посмел открыть огонь еще и потому, что боевым охранением командовал старшина Хоменко, который не только приказ, но и самое простое приказание по два раза не повторял. Больше того, приказы он чаще всего отдавал лишь короткими жестами. Когда кто-либо из начальников спрашивал у старшины, почему он так немногословен, ответ всегда был один: «На войне не до балачек!»
А на этот раз случилось так, что не успел его ординарец приложиться щекой к автомату, когда один из мотоциклов, фыркнув газом, заглох, как старшина зашипел:
— Цыц! Яка дурь в тоби сыдыть!
— Так я же так, товарищ старшина… Только щеку почесать, а вы уж…
Продолжая наблюдать за удалявшимися по дороге куда-то в сторону соседа мотоциклами, старшина поднес солдату под нос свой здоровенный, опаленный ветрами кулак:
— Ось почешу! Лучше прыготов противотанкову. Чуешь? — мотнул он головой в сторону нараставшего танкового грохота.
Не говоря больше ни слова, солдат сунулся в нишу и, переложив с места на место находившиеся там противотанковые гранаты, взглянул себе под ноги. Щупая носками выдолбленные в стенке ступеньки, он как бы еще раз подгонял их под свой рост. Зло сплюнув через бруствер, солдат незаметно взглянул в сторону старшины, еще продолжавшего перегонять на щеках тугие желваки. Тот заметил. Подняв мохнатые выгоревшие брови, спросил сквозь зубы:
— Що, чешеться? Дурний ты! У самого ось тут пече огнем, — старшина ткнул себя в грудь.
— Ох и влупить бы, товарищ старшина, в того мордастого, который трясся в коляске. Небось начальник. — Посмотрев в сторону ушедших мотоциклов, солдат щелкнул затвором вхолостую.
Прошло несколько минут, и на дальней опушке за железнодорожной насыпью, куда перевел взгляд старшина, появилась самоходка. За ней промелькнул с открытыми люками танк. Пыльная завеса, все более увеличиваясь, катилась в сторону Днепра, и Хоменко понял, что колонна тянулась именно по той дороге, в которую упирался правый фланг их батальона.
Не упустил момента появления противника и комбат. Переступая с ноги на ногу и бросая взгляд от головной самоходки до мотавшегося где-то в лесу хвоста колонны, он старался определить ее длину, а когда в нише запищал телефон — поднял трубку.
— Слушаю, — отозвался он.
— Наблюдаешь колонну? — спросил Дремов.
— Так точно. Слежу за ней…
— Если танки пойдут прямо, не сворачивая, огня не открывать. Впереди минное поле, а за ним наши пушки. Ты отсекай пехоту. Она на автомашинах.
После небольшой паузы Дремов продолжил:
— Только имей в виду. В хвосте пехотной колонны на немецком бронетранспортере идут наши разведчики. Как бы не угодил по ним.
— Вас понял, товарищ двадцать третий. Только как быть, если колонна свернет за мотоциклами?
— Вероятности мало. Перекресток она уже прошла. Идет прямо.
Всматриваясь в мелькавшие в пыли танки, Заикин старался определить ту часть колонны, где начинаются машины с пехотой. Ведь поставленную батальону задачу он понимал таким образом, что пехота противника должна быть уничтожена его подразделениями. Он даже представлял себе, как батальон будет выполнять эту задачу. «Поначалу ударим из пулеметов, — рассуждал комбат, — а когда у противника образуется свалка — накроем и минометным огнем».
Продолжая наблюдать за приближавшейся колонной, Заикин неожиданно услышал за спиной слабые шорохи и треск сучьев. Оглянувшись, он не поверил своим глазам. В нескольких шагах от него, раздвигая потемневшие кусты лозняка, по волглому песку в его сторону ползла Зина. Ее большие голубые глаза смотрели испуганно.
— Зачем ты сюда? — встретившись с ней взглядом, спросил Заикин.
Зина хорошо слышала вопрос комбата, но промолчала. Не отрываясь от земли, она все так же по-пластунски подползла к окопу и, свалившись с бруствера, проговорила, заикаясь:
— Э… Это Степан… Он не пускал, а я к Супруну… Опять ранен у него санинструктор…
— Вот как! — вскрикнул Заикин и, строго взглянув на Зину, повернулся в сторону переднего края.
Поняв, что комбату не до нее, Зина спросила как бы у себя:
— Так где искать этого Супруна?
Заикин не ответил. Напрягая все внимание, он наблюдал за своим правым флангом, где вражеские танки, прибавив ходу и ныряя на ухабах, подошли к рыжему, пламенеющему под косыми лучами проглянувшего солнца березняку. Именно где-то там, совсем рядом с березняком, находилась позиция второй роты, так искусно замаскированная Супруном, что противник, даже подойдя вплотную, не сумел ее обнаружить.
Продолжая движение в колонне, немцы, судя по всему, полагали, что наша оборона находится где-то у самой реки, в районе Кужарина.
Определив, что противник совсем недалеко от роты, комбат оторвался от бруствера и сделал широкий шаг к Зине. Не успела она отшатнуться, как он, схватив ее за плечи своими большими, Обветренными руками, оторвал от земли и, прижав, крепко поцеловал в упругие, сжатые губы.
— Отсюда ни шагу! Вон туда, в щель!
Выпрыгнув из окопа, он бросился по кустарнику напрямик в сторону второй роты.
Зина не могла постичь, что произошло. Она поняла лишь, что случилось что-то совсем невероятное — такое, чего она никак не могла ожидать. В первый миг ей показалось, что ее сильно обидели, и она готова была постоять за себя — броситься к этому необузданному комбату и в отместку за нанесенное оскорбление сказать ему самые резкие слова. Но, увидев метнувшуюся в кусты его спину в вылинявшей, с потеками гимнастерке, она ощутила непреодолимую тревогу за его жизнь. В эти секунды она впервые в жизни почувствовала рождение в душе каких-то неизъяснимых чувств. Ей захотелось находиться рядом с ним, защитить его от опасности…
Но тут где-то в нашем тылу прогремели орудийные выстрелы, а впереди взмыли высокие фонтаны разрывов. Зина вздрогнула, а когда прижалась к сыпучему брустверу — увидела в разметанном дыму бросившихся в разные стороны людей: поближе — наших солдат, а у дороги — вражеских пехотинцев. «Где-то там и он», — подумала она с тревогой.
Судорожно хватаясь за ветки лозняка, Зина пыталась выбраться из окопа, чтобы бежать туда, к леску, но за спиной послышался знакомый голос. Оглянувшись, Зина увидела устремившегося к ней бледного, заметно состарившегося ординарца комбата. Страх еще больше усилился. Все знали, что Кузьмич ранен еще на Десне и отправлен в медсанбат. «Боже! Откуда он?» — мелькнула у нее мысль, но, встретившись взглядом с ординарцем, она вспомнила, что накануне уже слышала разговор о том, что Кузьмич, подлечившись, возвратился в батальон.
Оказавшись рядом с Зиной и сделав слабый кивок в ту сторону, куда побежал комбат, Кузьмич тихо, по-отцовски произнес:
— Ты на него не обижайся, что потянулся к тебе… От души это… К людям добрый. Мне вот наказал сидеть в норе… Вот и ты оставайся здесь.
Танки противника прорвались на правый фланг полка. Там разгорелся жестокий бой. Вначале часто стреляли пушки, а затем местность вокруг оглушили несколько сильнейших взрывов. В воздух взлетели куски торфа вместе с росшими на них кустами и хлынули фонтаны бурой жижи. Во все стороны, прижимая пожухлую траву, покатилась взрывная волна.
— Фугасы, — спустя несколько секунд произнес Кузьмич.
— Чьи они? — спросила Зина.
Ординарец помедлил.
— Видать, наши. Чьи еще?
Голос Кузьмича показался Зине тревожным. Ей представился комбат, теперь уже далеко отброшенный ударной волной в сторону, вместе с теми комьями, которые, мелко раздробившись, только сейчас посыпались на землю. Зина решила, что в эти минуты она не имеет права оставаться здесь, в укрытии, а должна немедленно броситься туда, к Василию, к его бойцам, спасать его и всех… «Ведь там есть раненые, а возможно, и он…» — думала она.
Опираясь руками на бруствер, она намеревалась выбраться из окопа, но, встретив на себе взгляд Кузьмича, поняла, что тот не разрешит ей бежать под разрывы.
— Ты малость погоди! Куда теперь?
Ординарец еще что-то говорил, но Зина не слышала. Она мысленно перенеслась в роту Супруна, где вновь и с еще большей силой полыхнуло огнем. Даже здесь, над окопом, на МП комбата зажужжали осколки. Навалившись на бруствер, и Зина и Кузьмич впивались глазами в тот горящий клочок земли, где, очевиднее всего, находился их командир, а когда несколько мин, неизвестно чьих, шмякнувшись рядом, засыпали окоп шипящими осколками, Кузьмич, всполошившись, схватил Зину за плечи и прижал к земле.
— Садись! Еще чего не хватало! — Взглянув вдоль окопа, как бы ища, куда упрятать «сестричку», как иногда он называл Зину, проговорил возбужденно:
— Тут шутки коротки!
Зина поняла ординарца. Покорилась беспрекословно. Сидя на дне окопа, она прижалась щекой к холодной сыпучей стенке и, закрыв глаза, не переставала думать о комбате и бойцах второй роты, которым она в эти минуты не могла оказать помощи.
