был раздавлен отступавшими и не заметившими его галлами.
Силы наши истощились, мечи изломались, а между тем нам приходилось каждому бороться против десяти римлян. Мы гибли. За нами в лесу послышался топот бежавших людей. Неужели с тыла на нас бежали римляне или изменники?
Амбиорига сказала мне:
— Ты сейчас же заколи меня, чтобы я живой не досталась в руки римлян... или их друзей.
В это время послышались римские трубы, и из леса показался римский легион, который должен был закончить сражение.
В эту минуту я позавидовал тем из своих товарищей, которые пали на склонах Герговии с победными криками и, умирая, видели бегство римских легионов.
Амбиорига подала мне свой меч и сказала:
— Пора! Рази не колеблясь! Блаженство, о котором мы с тобой мечтали, осуществится только на небесах: там мы соединимся навеки. Рази!
Она вытянула шею.
— Слушай и смотри! — сказал я ей.
По долине скакал всадник, окружённый блестящей свитой. Это был правая рука Цезаря Лабиен. Его громкий голос покрыл голоса живых и умирающих.
— Велите трубить отступление! Завтра рано утром мы должны выступить в поход, чтобы скорее соединиться с Цезарем.
Трубы звонко затрубили. Римляне со всех холмов спустились в долину... Мы вздохнули свободнее...
X. Ночь на Люкотице
Вскоре в римском лагере запылали огни и вокруг костров раздались весёлые песни.
Мы же на горе Люкотиц провели печальную ночь под звёздным и холодным небом. Мы умирали и с голоду, и ещё более от усталости; нас подавляло горе, что мы потеряли такое множество храбрых воинов и нашего предводителя Камулогена, оставшегося без погребения. Постелью нам служила земля, напитанная дождём. Дрожа от холода, мы боялись развести огонь из опасения привлечь к себе римлян.
Но наши силы ежеминутно увеличивались возвращавшимися беглецами. Избежав мечей конницы, они возвращались к нам по разным тропинкам, утомлённые, окровавленные, изорванные, в виде жалких остатков войска, которое на одну минуту было победителем.
Но мало-помалу горячая галльская кровь дала о себе знать, как и природная галльская живость.
Обитатели Лютеции начали петь о Лабиене и о гусях Капитолия, и вскоре вокруг них собралась целая толпа слушателей. Цингеторикс вдруг вскочил на ноги.
— И подумать только, что сегодня я убил пятьсот человек!
Все присутствующие захохотали.
— Ну скажем двадцать пять, и довольно об этом! — продолжал он. — Но кто смеет говорить, что мы побеждены? Римляне потеряли больше людей, чем мы. Пойдите-ка, посмотрите, много ли у них осталось от их легионов? Напрасно они зажгли столько бивуачных огней: это они сделали, чтобы обмануть нас. Разве поле брани осталось не за нами? Да и место мы занимаем гораздо лучшее: у нас возвышенность, а у них болото, откуда они выйдут с больными костями.
Таким образом галльский петух, хотя и был пощипан, но продолжал хорохориться и хлопать крыльями, вскакивая на крышу. В сущности, это было гораздо лучше, чем падать духом.
Утром четыре римских легиона, предшествуемые конницей, тронулись при звуках труп.
Мы видели, как они переправились через Кастор и прошли под частоколом Альбы.
Мы тотчас же спустились в долину. С холмов и из леса выходил народ, и нас собралось до четырёх тысяч.
Те из воинов, которые были ранены или слишком утомлены, остались в долине, чтобы похоронить убитых и устроить Камулогену погребение с почестями, подобающими его храбрости. Остальные же воины под моим начальством решили идти вслед за римскими легионами.
Амбиорига поклялась, что ничто в мире не заставит её покинуть меня. Наше обручение совершилось в присутствии всего войска, в долине, покрытой телами убитых друзей. За неимением жреца, руки наши соединил Карманно; он положил на наши головы обнажённый меч и громко произнёс благословение.
Мы закусили тут же, на поле битвы, и выступили в дальнейший путь, по следам легионов.
Легионы шли так поспешно, что скоро стали оставлять за собой раненых, больных и отставших.
Однажды я услышал крики, долетавшие из одной хижины. Я вошёл туда и увидел раненого, распростёртого на соломе центуриона, которого наши воины готовились убить. Я протянул над ним свой меч, объявил его своим пленником и потребовал, чтобы его не трогали.
— Ведь это солдат Лабиена, — с упрёком сказал мне Думнак. — Руки его, наверное, обагрены в крови паризов.
— Он раненый, — сказал я, — несчастный. Неужели мы станем лишать жизни обезоруженного врага?
Центурион схватил мою руку, чтобы поцеловать, и сказал мне:
— Я даже один из ваших отдалённых братьев... Не принимайте, однако меня за кого-нибудь из тех галлов, которые сражаются против Галлии: я кельт с берегов По, и итальянцами мы сделались очень давно.
Раненый сообщил нам, что его зовут Гнеем Мароном. Он с необыкновенной любовью говорил о своей чудной родине и о том, с какой бы радостью он занимался там земледелием и жил бы спокойно; но с двадцати лет он был взят в солдаты, и вот теперь, дожив до седых волос, он дослужился до положения центуриона. Он говорил так трогательно, что вызывал слёзы на глазах.
Выходя из дома, я сказал центуриону:
— Ты свободен, и выкупа я от тебя требовать не буду. Я прошу небо только о том, чтобы оно не столкнуло нас с тобой на поле брани! Теперь мне тяжело будет пролить твою кровь.
— А мне ещё будет тяжелее пролить твою кровь, так как ты мой спаситель, и я обязан тебе жизнью. Я прошу великого Юпитера, чтобы он столкнул меня с тобой при таких обстоятельствах, когда я мог бы доказать тебе свою благодарность.
XI. Священная Бибракта
Мы прибыли в Бибракту, столицу эдуев, почти в одно время с Верцингеториксом.
Среди эдуйской знати было столько же партий, сколько было крупных родов, и стоило одному из них сделать шаг в нашу сторону, как другой делал шаг в сторону Цезаря.
Узнав о нашей победе при Герговии, они тотчас же отозвали от Цезаря свои отряды и отправили их в один город, где у Цезаря находились заложники, казна, хлебные амбары и часть его вещей. Они всё разграбили, перебили всех римлян и сожгли город.
Но они никак не могли прийти к твёрдому решению. Все послы, которых они отправляли к Верцингеториксу, говорили разное, смотря по тому, откуда дул ветер. Они то являлись просителями, то говорили с заносчивостью.
Все эдуйские начальники боялись Верцингеторикса точно так же, как и Цезаря. На нас они сердились за то, что мы первые провозгласили независимость, и выходили из себя, что мы увлекли их. Всякий их начальник желал прежде всего помириться как-нибудь с Римом, сваливая на других все грабежи и убийства.
Верцингеторикс тихо продвигался к ним в ожидании, чтобы они приняли какое-нибудь решение.
Когда мы подошли к подножью священной горы, находящейся под покровительством богини Бибракты, Верцингеторикс встретил новых послов, которые пригласили
