веревку. – У нас был «показ-и-рассказ».
– Твой узел всем понравился?
– Нет, не всем.
– Ничего страшного, – сказала Элизабет, прижимая к себе дочку. – Другим не всегда нравится то же, что и нам.
– Мои показы никто не хвалит, никогда.
– Вот гаденыши, – пробормотала Гарриет.
– Но ребятам же понравился наконечник стрелы, который ты приносила.
– Нет.
– Ладно, тогда почему бы на следующей неделе не выступить с периодической таблицей элементов? Она всегда имеет успех.
– А то возьми да покажи мой финский нож, – предложила Гарриет. – Пусть знают, что с тобой шутки плохи.
– Что у нас на ужин? – спросила Мадлен. – Я проголодалась.
– Я одну твою латку поставила разогреваться, – обернулась Гарриет к Элизабет, тяжело шагая к дверям. – Мне пора зверя кормить. А твоего звонка Пайн дожидается.
– Ты была у Аманды Пайн? – ахнула Мадлен.
– У ее отца, – ответила Элизабет. – Я же тебе говорила. Заезжала к нему пару дней назад разобраться со школьными обедами. Думаю, он понял нашу позицию; я уверена, что Аманда больше не будет лопать твои обеды. Брать чужое гадко! – резко добавила она, возвращаясь мыслями к Донатти с его статьей. – Гадко!
Мадлен и Гарриет даже вздрогнули.
– Она… она и сама приносит обед, мама, – осторожно сообщила Мадлен. – Но неправильный.
– Это не наша забота.
Мадлен посмотрела на мать как на неразумную.
– Свой обед, зайка, ты должна съедать сама, – более спокойно продолжала Элизабет. – Чтобы тянуться вверх.
– Да я уже вон как вытянулась, – посетовала Мадлен. – Слишком высокая стала.
– Слишком высоких не бывает, – вставила Гарриет.
– А Роберт Уодлоу даже умер из-за слишком высокого роста, – возразила Мадлен, постукивая пальчиком по обложке Книги рекордов Гиннесса.
– У него была опухоль гипофиза, Мэд, – указала Элизабет.
– Девять футов! – подчеркнула Мадлен.
– Вот бедняга, – сказала Гарриет. – Где такие люди одежку покупают?
– Высокий рост убивает человека, – сказала Мадлен.
– Человека в конечном счете все убивает, – сказала Гарриет. – Каждый кончает смертью, милая. – Но, увидев, как опустились уголки рта у Элизабет и как съежилась Мадлен, она прикусила язык.
И отворила дверь черного хода.
– Завтра утром пораньше приду, до твоей гребли, – сказала она Элизабет. – А с тобой, Мэд, увидимся, как встанешь.
Такой режим существовал у них с того момента, когда Элизабет вернулась к работе. Гарриет провожала Мадлен в школу, Шесть-Тридцать встречал ее после уроков, Гарриет сидела с ней до прихода Элизабет.
– Ой, чуть не забыла. – Гарриет достала из кармана листок бумаги. – Вот же тут еще одна записка. – Она со значением посмотрела на Элизабет. – Сама знаешь от кого.
Миссис Мадфорд.
Элизабет уже знала, что Мадфорд недолюбливает Мадлен. Учительнице не нравилось, как ребенок читает, как гоняет мяч, как вяжет сложные морские узлы: этот навык Мадлен тренировала постоянно, даже в темноте, под дождем, без посторонней помощи – просто на всякий случай.
– На случай чего, Мэд? – как-то раз спросила дочку Элизабет, застав ее с бечевкой в руках во дворе, под укрытием из брезента, куда со всех сторон затекал дождь.
Мэд удивленно подняла глаза на мать. Разве не ясно, что «на всякий случай» предполагает не разные варианты, а один-единственный случай? В жизни нужно быть готовым ко всему; спросите ее покойного отца.
Хотя, если честно, доведись ей обратиться к покойному отцу с вопросом, она бы спросила, что он почувствовал, впервые увидев маму. Это была любовь с первого взгляда?
У бывших коллег тоже оставались вопросы к Кальвину, например: как он умудрился огрести столько наград и премий, если на работе как будто ничего не делал? А как насчет секса с Элизабет Зотт? Со стороны она вроде фригидная, а на деле? Даже у миссис Мадфорд, учительницы Мадлен, были вопросы к давно покинувшему этот мир Кальвину Эвансу. Но задавать вопросы отцу Мадлен, естественно, нечего было и думать, причем не столько потому, что он покинул этот мир, сколько потому, что в 1959 году отцы не касались вопросов образования своих детей.
В этом смысле отец Аманды Пайн стал исключением, но лишь потому, что рядом с ним не было миссис Пайн. Она его бросила (и правильно сделала, по мнению Мадфорд), а потом затеяла шумный, скандально прославившийся бракоразводный процесс, на котором утверждала, что Уолтер Пайн намного ее старше и поэтому не способен быть отцом, а тем более мужем. Здесь сквозил постыдный сексуальный подтекст; миссис Мадфорд не желала вдаваться в подробности. Но в конечном итоге миссис Уолтер Пайн ободрала мистера Уолтера Пайна как липку, отсудив у него все, включая Аманду, которая, как вскоре выяснилось, была ей вовсе не нужна. И у кого бы повернулся язык ее осуждать? Аманда росла трудным ребенком. Так и получилось, что Аманда вернулась к отцу, и Уолтер пришел в школу, где миссис Мадфорд вынуждена была выслушивать его жалкий лепет по поводу весьма странного содержимого ланч-бокса Аманды.
Но как ни досаждали ей беседы с мистером Пайном, это были цветочки в сравнении с теми беседами, которые ей приходилось вести с Зотт. Бывает же такое: двое родителей, к которым она испытывала меньше всего симпатии, чаще других появлялись у нее в кабинете. Впрочем, надо признать, что это закономерно. Поведенческие проблемы ребенка коренятся в семье. И все же, окажись она перед выбором между Амандой Пайн, похитительницей обедов, и Мадлен Зотт, любительницей задавать недопустимые вопросы, миссис Мадфорд, бесспорно, выбрала бы Аманду.
– Мадлен задает недопустимые вопросы? – встревожилась Элизабет, когда ее в прошлый раз вызвали в школу.
– Да, это так, – резко ответила миссис Мадфорд, отдирая катышки с рукава, как паук, атакующий мушек. – Не далее как вчера, когда мы сели в круг и начали обсуждение ручной черепахи Ральфа, Мадлен перебила нашу дискуссию вопросом, как стать борцом за свободу в Нэшвилле.
Элизабет помолчала, словно пытаясь уловить подоплеку.
– Перебивать нехорошо, – наконец произнесла она. – Я поговорю с Мадлен.
Миссис Мадфорд цокнула языком.
– Вы меня не поняли, миссис Зотт. Детям свойственно перебивать; с этим я могу смириться. Но есть вопросы, с которыми мириться нельзя, например если ребенок хочет перевести тему обсуждения в русло гражданских прав. У нас здесь группа детей дошкольного возраста, а не теледебаты. Далее, – продолжала она, – ваша дочь недавно пожаловалась библиотекарю, что не может найти на полках Нормана Мейлера. Очевидно, она хотела заполучить «Нагие и мертвые»[16]. – Учительница вздернула бровь и стала сверлить взглядом вышитые на машинке проституточьим курсивом инициалы «Э. З.» чуть выше нагрудного кармана.
– Она рано приохотилась к чтению, – сказала Элизабет. – Вероятно, я забыла об этом упомянуть.
Учительница, сцепив на столе руки, угрожающе подалась вперед:
– Норман. Мейлер.
Дома Элизабет развернула записку, которую передала ей Гарриет. С листка кричали два слова, написанные почерком Мадфорд.
ВЛАДИМИР. НАБОКОВ
Она положила на тарелку Мадлен порцию запеченных спагетти-болоньезе.
– А если не считать «показа-и-рассказа», хороший был денек? – Она уже перестала спрашивать, узнала ли Мадлен что-нибудь новое. Это попросту не имело смысла.
– Не люблю я школу.
– За что?
Мадлен с подозрением оторвала взгляд от тарелки:
– Никто не любит школу.
Со своего лежбища под столом выдохнул Шесть-Тридцать. Ну вот: Потомство не любит школу, а поскольку у них с Потомством всегда было полное взаимопонимание, теперь он тоже невзлюбил школу.
– А ты, мама, любила школу? – спросила Мэд.
– Видишь ли, – сказала Элизабет, – мы постоянно переезжали, и в некоторых городках вообще не было школы. Так что я ходила в библиотеку. Но всегда считала, что учиться в настоящей школе очень интересно.
– Как в Калифорнийском университете?
У Элизабет перед глазами всплыло неожиданное видение доктора Майерса.
– Нет.
Мадлен склонила голову набок:
– Тебе плохо, мам?
Элизабет невольно закрыла лицо руками:
– Я просто устала, зайка. – Ее слова проскальзывали сквозь пальцы.
Положив вилку, Мадлен изучила удрученную позу матери.
– Что-то случилось, мам? – спросила она. – На работе?
Элизабет, не разжимая пальцев, обдумала вопрос юной дочери.
– У нас семья бедная? – спросила Мадлен, как будто этот вопрос естественным образом вытекал из предыдущего.
Элизабет убрала руки от лица:
– Почему ты так решила, милая?
– Томми Диксон говорит, что у нас бедная семья.
