Всего сотня бье вверх по склону, и насколько легче дышать! С глаз спала белесая дымная пелена, контуры скал стали четкими, небо — ярким, и только долина у реки продолжала тонуть в дрожащем мареве. Лионель смотрел именно туда и видел именно то, что ему хотелось: полностью развалившиеся порядки дриксов.
В центре и справа все больше и больше солдат покидало позиции, устремляясь в тыл. На левом фланге отдельные батальоны еще держали строй, но большинство беспорядочной толпой откатывалось за речку. Еще немного, и бегство станет повальным. Взгляд метнулся дальше вправо, но кавалерийский бой уже иссяк. Последние десятки кесарских всадников уходили на другой берег. Хейл их не преследовал.
— Сэц-Алан, отправляйтесь к малому обозу. Пусть встречают раненых и голодных. И греют вино.
— Мой маршал… Разрешите… Разрешите поздравить вас с победой!
— Нас, Люсьен. Отправляйтесь. По дороге заверните к Хейлу и Эрмали. Передайте мои благодарности!
— Слушаюсь.
Теньент счастлив, для него все закончилось. Так, как и до́лжно, — разгромом врага. Можно мыться, пить, спать, радоваться и не думать о том, что будет завтра.
— Господин маршал! — Драгун с перевязанной головой осадил темного от пота коня. — От Айхенвальда… Мы вышли к этой треклятой речонке. На нашей стороне не осталось ни единого «гуся». Неощипанного…
— Благодарю. Где Айхенвальд?
— На берегу.
— Проводите меня к нему, сержант. Я хочу умыться.
Еще один счастливый взгляд. Обожающий, гордый. Кто сказал, что нет сильней любви крестьянки к господину? Нет сильней любви солдата к полководцу. Если тот удачлив, весел и смел. Проэмперадор Севера, маршал Талига, граф Лионель Савиньяк сделал то, что собирался. Победил Фридриха и собственную армию. Вторая победа была важнее.
Часть 2
«АЛХИМИЯ» («Воздержание», «Умеренность»)[3]
Самое причудливое безрассудство бывает обычно порождением самого утонченного разума.
Франсуа де Ларошфуко
Глава 1
Ракана (б. Оллария)
Хексберг
400 год К.С. 24-й день Весенних Скал
1
Про Багерлее всегда говорили вполголоса, но Ричард давно понял, что самые страшные из рассказов и слухов были выдумкой. И все равно юноша не ожидал, что знаменитая тюрьма так похожа на Лаик. Те же длинные сводчатые переходы, десятилетиями не открывавшиеся двери, гулкие, ненужные залы, башни, в которых сходятся коридоры и лестницы, и снова серые галереи. Наверняка где-то внизу, в подвалах, прятались тайные камеры и комнаты пыток, но здание, по которому комендант водил вступившего в должность супрема, было опрятным и скучным. Именно от этого Дикону и стало не по себе. При виде ржавых цепей и палачей в кожаных нарукавниках он бы не дрогнул, но возившийся с дымящим камином истопник казался страшным. Тюрьма не может, не должна быть обыденностью, привычкой, работой…
Казавшееся бесконечным крыло кончилось, они спустились во двор, тоже самый обыкновенный. Высокие, пятнистые от сырости стены, куча хлама в углу, флигель с позеленевшей крышей, у аккуратной ярко-желтой будки — здоровенный добродушный пес. Деловито протарахтела тачка; подобрав юбку, смешно побежала по лужам толстуха в чепце и переднике. Служанка или жена какого-нибудь тюремщика. Она здесь живет… Святой Алан, она здесь живет!
Комендант мимоходом приласкал пса и свернул за угол, где обнаружилась невысокая арка, ведущая в еще один двор, и это было лишь началом лабиринта. Выбраться из Багерлее, не умея летать, почиталось невозможным, но Дикон зачем-то считал повороты, дворы и лестницы. Считал так, словно от этого зависела его собственная свобода.
Арка, над которой выбита лежащая собака. Наполовину перегороженный доходящей до окон второго этажа стеной двор. Дровяной сарай, здание с восемью трубами, водосток, недавно поставленная, не успевшая потемнеть решетка, новая арка, подслеповатый храм, за ним чахлые кустики и ряды надгробий — Багерлее не расстается с постояльцами и после смерти.
Вскрикнула и перепорхнула с дерева на крышу крапчатая птица. Меньше голубя, но больше скворца и с загнутым клювом, раньше Дик таких не встречал. Вкусно запахло свежевыпеченным хлебом, распахнулось окно, высунулась голова в полотняном поварском колпаке, заметила начальство и торопливо исчезла. Ставший отдаленным лай стих, зато разгалделись вездесущие воробьи. Комендант миновал еще два прохода и указал на стоящее особняком здание.
— Здесь наши лучшие комнаты, — объявил он с достойной трактирщика гордостью. Дикон, скрывая невольную гадливость, кивнул — сменивший Морена полковник со смешным именем Леокадиус Перт был сыном, внуком, а то и правнуком тюремщиков. Он не мог без своего хозяйства, как не может без паутины паук. Морен был верен Талигу и законному государю, Перт — тюрьме. Возражавший против его назначения Рокслей говорил, что потомственный тюремщик выполнит любой приказ любого короля. Это походило на правду, но тупица лучше предателя, а другого государя в Талигойе не будет.
— Вы говорили, граф Штанцлер каждый день гуляет? Сегодня мы погуляем вместе. Мешать нам не нужно.
— Как будет угодно господину супрему. Прикажете доставить Штанцлера сюда?
— Графа Штанцлера, — поправил, закипая, Ричард. — Можете идти. Вы мне понадобитесь позже. Я намерен посетить Фердинанда Оллара.
— Должен ли я предупредить его величество о вашем визите?
Никуда не денешься, Перт в той же степени туп, в какой исполнителен. Ему велено называть одного узника графом, и дурак тотчас превращает другого в короля. Чего доброго, прикажет то же подчиненным. Сославшись на супрема.
— Полковник, — Ричард старался говорить спокойно и доходчиво, — содержащихся в Багерлее дворян, не лишенных его величеством титула, следует именовать согласно этому титулу. Отрекшийся король — всего лишь Фердинанд Оллар. Это правило распространяется на всех олларовских прихвостней, какие бы должности они ранее ни занимали. Вы меня поняли?
— Да, господин супрем.
— Ступайте.
Перт убрался. Дик отряхнул шляпу, расправил краги на перчатках, прошелся от арки до домика и обратно, старательно обходя серые лужи. Это будет первая встреча с эром Августом за полтора года! Первая настоящая встреча. Супрем обязан навещать узников, чья судьба еще не решена, а против эра Августа даже не выдвинуто обвинений — Роберу не до его нелепой ненависти, и хорошо…
Пятнистый булыжник, отчего-то оказавшийся посреди двора, бросился под ноги. Юноша споткнулся, с позеленевшей крыши раздался визгливый детский смех. Захлопали крылья. Стайка голубей сорвалась с карниза и исчезла в серых облаках. Кончался первый месяц весны, но небо казалось осенним, а пропитанные чужим отчаяньем камни дышали злобой и голодом. Как дорские мертвецы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
