Эти события достаточно наглядно продемонстрировали, что центральное правительство достаточно сильно. Однако никто из участников совещания в Москве не обратил на то никакого внимания, не стал учитывать в разрабатываемых планах восстания. Лидеры Советского Союза, ничуть не сообразуясь с реальным положением, продолжали жить в иллюзорном мире, уповая на скорую революцию в Европе. Да и что им оставалось делать, если итоги завершившегося 31 сентября хозяйственного года вновь оказались неутешительными.
Глава девятая
Нельзя сказать, что всё лето и осень 1923 года руководство РКП занималось исключительно судьбой революции в Германии. Приходилось, хоть и не в должной мере, решать самые неотложные задачи, которые могли бы способствовать даже незначительному улучшению положения в экономике. А наибольшего внимания требовала ситуация в деревне.
Засуха, охватившая 37 губерний, вредители — грызуны и насекомые, особенно саранча, нанесли сельскому хозяйству страны весьма ощутимый урон. Только благодаря значительному расширению посевных площадей, достигших уже 85% от довоенных, зерновых удалось собрать 31 миллион пудов. Тем хотя и не сравниться с довоенными показателями, но вдвое превзойти — минувшего года.
Однако для многих хозяйств, не только бедняцких, но и середняцких, такое бесспорное достижение в целом нисколько не отразилось на улучшении их жизни. Подчас отстояв два-три дня в очереди к приёмному пункту, крестьяне узнавали, что их зерно некондиционное, то есть слишком загрязнённое, а потому пойти в счёт налога никак не может. И чтобы рассчитаться с государством, только теперь деньгами (пуд ржи на рынке осенью 1923 года стоил всего две с половиной копейки золотом), приходилось продавать скот, а иногда и инвентарь. В таком случае не оставалось ничего иного, как наниматься батраком к кулаку за ничтожную плату. За шестнадцатичасовой рабочий день получать четыре с половиной фунта ржи.
Так, выяснилось, что сельскохозяйственный налог, и явившийся сутью НЭПа, всей своей тяжестью ложится на бедняков и даже середняков. Приводит к экономическому усилению кулачества, ставшего всё чаще проходить на выборах в сельские и волостные советы, обретая так и политическую силу.
Полная безысходность начала порождать стремление к переселению. На Урал, в Сибирь, даже за границу. И ЦИКу СССР в конце года пришлось разрешить бурятам эмигрировать в Монголию, меннонитам Украины и молоканам Закавказья — в Канаду{224}.
Оценив всё нараставшую угрозу, ещё 4 июля пленум ЦК, заслушав доклад Каменева, поручил ПБ «разработать и провести соответственно в партийном и советском порядке… понижение общей суммы сельскохозяйственного налога»{225}. На том основании уже ЦИК СССР принял 24 августа постановление об освобождении от уплаты единого сельхозналога все крестьянские хозяйства, не имевшие скота и обладавшие на одного едока не более трёх четвертей десятины земли{226}. Тем пока и были исчерпаны возможности государства облегчить положение деревни.
Ещё большие трудности испытывала главная составляющая союза рабочих и крестьян, сущность советской власти. Прежде всего из-за продолжавшейся концентрации предприятий, как стыдливо называли закрытие нерентабельных заводов и фабрик. Нарушить же эту «генеральную линию», утверждённую XII съездом партии по предложению Троцкого, ПБ пришлось 21 августа. Отменив решение ВСНХ (председатель — Рыков) о закрытии крупнейшего петроградского Путиловского сталелитейного, машиностроительного и котельного завода, на котором до войны было занято свыше 28 тысяч рабочих{227}.
Ту же цель — избежать по возможности массовых увольнений — преследовало и решение ПБ от 6 сентября, поручившее АРКОСу (Англо-русской кооперативной компании, зарегистрированной в Лондоне) закупить в Великобритании оборудование для больших электростанций, которое в СССР не производилось, а ВСНХ — заказать российским заводам трансформаторы на 110 000 вольт для строившихся электростанций{228}, прежде всего Волховской ГЭС. Несколько ранее, 16 августа, последовало ещё одно постановление, более важное, утверждавшее список предприятий общесоюзного значения, а потому не подлежащих ни закрытию, ни сокращению финансирования. Список, включивший 248 заводов и фабрик оборонной, металлообрабатывающей, электротехнической, химической, силикатной, бумажной, текстильной и пищевой промышленности, угольные шахты, рудники, нефтепромыслы{229}. Благодаря таким мерам число фабрично-заводских рабочих к концу декабря 1923 года увеличилось с 1,4 до 1,7 миллиона человек.
Однако сохранение рабочих мест ещё не служило гарантией поддержания жизненного уровня пролетариата на хотя бы минимальном уровне. Так, шахтёры Донбасса, рабочие ГОМЗЫ — Государственного объединения машиностроительных заводов, Юго-Стали — Советского южного металлургического треста (Украина), треста Уралмет — Уральские металлургические заводы, синдиката сельскохозяйственного машиностроения, и прежде получавшие зарплату (чуть ли не 50% от довоенной) с длительными задержками, в октябре и ноябре не получили её вообще. К тому же в августе и сентябре половину её выдавали либо червонцами больших номиналов, сдачи с которых в местных кооперативах, частных магазинах не могли дать, либо обесценивавшимися чуть ли не ежедневно совзнаками, а другую половину — облигациями Золотого (Выигрышного) 6%-ного займа{230}.
Прозябавшие в нищете рабочие вынуждены были наблюдать и иную жизнь — администрации своих предприятий. Грубой по отношению к ним, ведущей роскошную, нэпмановскую жизнь. Один из «Обзоров» ОГПУ (за 15 сентября — 31 октября 1923 года) констатировал:
«На Симбирском патронном заводе наблюдается сильный антагонизм между ответработниками — коммунистами и спецами, с одной стороны, и рабочими-с другой. Партийные работники, «верхи», ведут себя здесь нетактично. Пьянствуют на глазах всей рабочей и партийной массы, ездят на рысаках, чем вызывают острую неприязнь и недоверие к верхам со стороны рабочих и партийных масс»{231}. Регулярно отмечали «Обзоры» и иное, не менее серьёзное: хищения администрации предприятий, их непрофессионализм, вопиющую бесхозяйственность.
Такое безрадостное положение и определяло настроения пролетариата, не видевшего больше иной возможности защищать свои права, завоёванные ещё в октябре 17-го года, как стачки. Подчас дело стало доходить и до опасных эксцессов. В Шахтинском округе забастовало пять тысяч человек. Когда же ОГПУ арестовало их организатора, бывшего члена РКП, к уже прекратившим работу присоединились шахтёры Парамоновского рудника. Все вместе они двинулись к городу Шахты, чтобы освободить своего вожака. Для восстановления порядка местным властям пришлось прибегнуть к силам милиции и отрядов ЧОН — частей особого назначения — военных отрядов, существовавших при райкомах, горкомах и губкомах РКП{232}.
Шахтинские события оказались единичным явлением. Обычно стачки, а их число за 1923 год составило только на государственных предприятиях 1788 со свыше 600 тысячами участников{233}, заканчивались чаще всего победой рабочих через несколько часов, реже через два-три дня.
Руководство страны закрывало глаза на истинные причины недовольства, волнений, ибо не имело возможности ни повысить в должной мере зарплату, ни обеспечить её регулярную выплату. Вынуждено было ограничиваться созданием всевозможных комиссий, лишь имитировавших решение больных вопросов: 18 сентября — «для проработки вопросов.., связанных с зарплатой» и «для рассмотрения вопроса о ценах на хлеб», 27 сентября — для «выработки и проведения в срочном порядке мероприятий по борьбе с катастрофическим расхождением цен на фабрикаты и сельскохозяйственные продукты»{234}. Сентябрьский пленум постановил «созвать совещание, на котором выработать практические предложения для установления такого порядка, чтобы ни одна значительная стачка не проходила бы без всестороннего её обследования в партийном порядке»{235}. Вместе с тем своё явное бессилие справиться с ситуацией ПБ продемонстрировало иным своим решением, принятым перед тем, 4 сентября: «Поручить секретариату ЦК дать директиву прессе… до разрешения вопроса пленумом ЦК о политике по заработной плате в прессе не должно появляться статей, побуждающих к требованиям повышения зарплаты»{236}.
Пока же ПБ хотело видеть в забастовочном движении не собственную неспособность нормализовать положение и разрешить финансовые неурядицы, а происки всё ещё существовавших вполне легально социалистических партий — российских и грузинских меньшевиков, эсеров, Украинской коммунистической партии, анархистов-коммунистов и анархистов-синдикалистов. Однако главный удар силой государственного аппарата был нанесён не по ним, а по подпольным «Рабочей группе» и «Рабочей правде». Ведь именно они и разлагали РКП изнутри, отделяли от неё пролетариат, опираясь на одни и те же оценки экономической политики.
