Щелк.
Браслет свалился с запястья.
Алекс подхватил мою руку, когда она падала, но это движение все же вывело меня из равновесия. Я зашатался на подставке для ног, крест завибрировал, когда я наклонился вперед, но Алекс вернул меня в устойчивое положение и медленно опустил мою руку.
Потом передвинул стремянку к левой перекладине креста и поднялся снова.
— Я вытащу гвозди, — сказал он. Голос звучал мягко, сочувственно. — Будет больно. Но вам нужно молчать. Если закричите, они услышат — даже сквозь сигнал тревоги.
Он положил кусачки на верхнюю шпалу и осторожно ухватил шляпку гвоздя в моем указательном пальце. Посмотрел на меня, затем снова на гвоздь.
И выдернул его.
Боль была адской — словно вырвали из сустава всю руку. Каждый дюйм гвоздя, каждая канавка, частичка ржавчины язвила, терзала, разрывала мою плоть, выходя наружу. Алекс показал мне гвоздь, словно вызывая какую-то реакцию. Гнев — или желание отомстить.
В глазах у меня двоилось.
Я снова потерял сознание.
«Дэвид».
«Дэвид».
Я очнулся и увидел, что Алекс смотрит на меня, оба гвоздя лежали на его ладони. Он взял мою руку. Перекусил кусачками соединяющее половинки браслета кольцо и посмотрел, как тот падает на пол, все еще прижимая мою руку к кресту. Затем осторожно опустил ее вниз. Я снова зашатался, ноги ослабели, и на сей раз он позволил мне упасть ему на плечо.
У подножья стремянки Алекс положил меня на живот.
Уголком глаза я видел, как он осматривает мою спину, проводит пальцами по следам от плети.
— Вам нужно сесть.
Я покачал головой. Я не в силах.
— Постарайтесь, Дэвид. Если не хотите умереть здесь, нужно сесть, чтобы я обработал раны.
Я снова покачал головой.
— Да, — твердо сказал он и перекатил меня на спину.
Я вскрикнул.
Он посадил меня, прислонив к кресту, и снял куртку. Положил ее на пол рядом с собой и вытащил что-то из внутреннего кармана. Длинное. Чистое. Я уронил голову и закрыл глаза. Где дверь? Я искал ее, но не видел. Не ощущал больше чужого присутствия. Ничего, кроме боли.
— Хорошо, — сказал Алекс.
Он сидел передо мной на корточках, держа в руках длинную, сложенную вдвое клейкую пленку. Потом стал обматывать ею мое тело, так туго, что, казалось, раздавит грудную клетку. Обертывал меня от подмышек до пояса.
— Снимать ее будет больно, — предупредил он, — но пока пленка умерит боль.
Он осторожно осмотрел раны на моей руке и забинтовал пальцы.
Я посмотрел на него:
— Почему?
— Что «Почему»?
— Почему ты пришел сюда?
Он поднял меня на ноги.
— Потому что кое-кто должен поплатиться.
И тут сигнал тревоги утих.
41
За комнатой для распятия тянулся длинный, узкий, тускло освещенный коридор, наводивший на мысль о военном лагере или бомбоубежище. Окон не было, лишь указывающая влево стрелка на стене с надписью «Поверхность». Мы находились под землей.
Алекс тащил меня, моя рука лежала на его плечах, ноги еле двигались. Он оказался прав: там, где была пленка, боль умерилась, по крайней мере на поверхности кожи. Внутри же все будто разрывали бритвенные лезвия.
На проводах над нами висели лампочки без абажуров, и мы проходили мимо множества дверей, большей частью закрытых, но несколько были открыты. Я заглянул в одну из комнат, маленькую и пустую, если не считать пары двухъярусных коек напротив друг друга.
Чем дальше мы шли, тем темнее становился коридор. Он был сырым, с затхлым, застоявшимся запахом. Рядом со швами в стенах шли ржавые полосы. Алекс остановился и прислушался. Над нами звучали приглушенные голоса. Разобрать слова не удавалось, трудно было даже понять, мужчины это говорят или женщины. Я снова начал терять сознание, но Алекс привел меня в чувство, заставив идти вперед.
В конце концов мы зашли в одну из дверей. За ней находилась треугольной формы прихожая с еще двумя дверями. Левая, с надписью «Операционная», была застеклена. Я разглядел внутри побеленные стены, зубоврачебное кресло, панель с выключателями и розетками над передней спинкой койки, кислородный баллон и такую же тележку, как у Легиона, полную скальпелей, долот, ножниц и зажимов. За дверью справа — без надписи и тоже застекленной — было почти темно, лишь тускло светилась флуоресцентная лампа.
Алекс прошел в правую дверь. Кроме той лампы, что я увидел, здесь было еще две таких же, метрах в десяти друг от друга. Проходя мимо, мы слышали их негромкое гудение. Этот коридор был короче, с двумя дверями по бокам и третьей, открытой в конце. От нее вверх шла лестница.
Внезапно там замелькали силуэты.
Алекс рванул меня вперед, в правую дверь. За ней оказалась комната, похожая на ту, что я видел раньше: две двухъярусные койки и стол. Алекс закрыл дверь и включил свет. На стене висели две зеленые спортивные куртки с капюшонами и две пары брюк. На полу стояли ботинки.
— Наденьте их, — негромко сказал он и, когда за дверью послышались голоса проходивших мимо людей, прижал палец к губам. Взглянув на часы, он усадил меня на одну из коек и протянул спортивную куртку: — Она вам понадобится. На улице холодно.
Он был невероятно сосредоточен, решителен, совсем не такой, как мне представлялось. Может быть, долгое пребывание в бегах меняет человека.
Алекс взглянул на мою левую руку:
— Вам помочь?
Я покачал головой и взял куртку. Когда поднял руки, следы от плети зажгло, словно раны облили спиртом. Над пленкой, где были открытые рубцы — глубокие, темные разрывы плоти, — куртка прилипла.
Алекс надел вторую куртку и снял с крючка брюки. Я посмотрел на свои трусы. На ноги. Следы от плети на бедрах начали синеть.
— Это стандартная одежда, — пояснил Алекс, но тут за дверью вновь послышались голоса, и он притих. Потом повернулся ко мне. Взглянул на часы. — Через минуту опять раздастся сигнал тревоги. Как только он зазвучит, попытаемся уйти. Понятно?
Я кивнул.
Алекс надел брюки и смотрел, как я делаю то же самое — медленно, неуверенно, словно старик. Затем подтолкнул ко мне пару ботинок. Подкладка внутри оказалась мягкой, как мех, ощущение было приятным. На пальцах ног и подъемах ступней у меня до сих пор оставались ссадины и ушибы после бега по лесу.
Алекс чуть приоткрыл дверь и выглянул. Снова посмотрел на часы:
— Пять секунд.
Послышался сигнал тревоги. На сей раз он звучал иначе: вместо коротких, отрывистых гудков долгие, протяжные завывания.
— Порядок, — сказал он и взял меня за руку. — Вперед.
Мы вышли в коридор и направились к лестнице, натянув капюшоны. У первой ступени я поднял взгляд. В свете лампочек начали появляться фигуры; другие, одетые, как и мы, шли нам навстречу. Их было трое. Они уставились на нас, пытаясь вспомнить, кто мы и где могли попадаться им на глаза. Я оглянулся и увидел, что одна из них, девушка, остановилась на ступенях, провожая Алекса взглядом.
— Алекс…
— Не останавливайтесь.
— Она знает тебя.
— Она узнаёт меня.
— Я так и сказал.
— Нет, — ответил Алекс. — Это не одно и то же. Она узнаёт меня, но уже не знает.
С верхней ступени в сером туманном свете я увидел «Вифанию»: треугольник крыши, под ним окно туалета, внизу клумбы. Возле клумб люди, одетые так же, как мы, копали землю — их было десять-двенадцать. Я слышал шум моря, поросшие вереском поля тянулись до самого берега.
— Мы в «Лазаре»? — спросил я.
Алекс шел сзади, держась в тени.
— Да, — ответил он. — По крайней мере в его части. Здание новое. Подземелья нет. В пятидесятых годах здесь был учебный армейский лагерь. Фермерский дом построили над подземельем.
Я взглянул на копавших:
— Что они делают?
— Переворачивают землю.
— Почему не последовали за другими вниз?
— Не знаю. Но выяснять у нас нет времени. — Он опять взглянул на часы. — Так. Первый сигнал тревоги раздался, поскольку были взломаны замки Красной комнаты.
— Красной комнаты?
— В которой они хранят воспоминания. — Алекс повернулся ко мне. — Там все ваши вещи: пистолет, бумажник, патрон, фотографии жены. Обручальное кольцо. Я взломал замки перед тем, как прийти за вами.
— А этот сигнал тревоги?
— Общелагерный. Он включается, если дверь в «Голгофу» остается открытой дольше пяти минут.
— Что такое «Голгофа»?
— На Голгофе распяли Христа, — ответил он. — Но здесь это комната для распятий.
«Голгофа». Так они назвали фиктивную корпорацию, через которую поступали их деньги. Теперь это название обрело для меня смысл.
Алекс взглянул на копавших, кто-то из них смотрел в нашу сторону. Молодые люди лет двадцати.
— Идите за мной, — сказал он.
Мы пошли налево, из темноты в свет. Было очень холодно, на земле все еще лежал снег. Близился вечер — солнце вдали пряталось за густую белую тучу.
