И таким растерянным гляделся, что Тереза позволила ему говорить…
– Я жить без тебя не могу, - сказал Мишель. - Ты одна моя утеха! Когда я проведал, что тебя оставили в Москве, едва руки на себя не наложил! Тереза, радость моя, жизненочек! Кабы ты знала, как я пор тебе тосковал! Мне ведь знатных невест сватали - всех послал к чертям! Матушка ко мне уж подступиться боится! Тереза! Я ведь, как батюшка помрет, сам себе хозяин буду!
– Все сие я не раз слышала! - воскликнула Тереза. - Еще тогда, тогда… Уйдите, умоляю, не травите мне душу! Иначе я вас убью и себя не пощажу!
Мишель отошел к окну. Постоял, помолчал…
– Путь будет так, как ты захочешь, - тихо сказал он. - Только об одном прошу, об одном, тебе это ничего не будет стоить. Мелочь, безделица, четверть часика…
– Что?…
Тереза зашарила в складках платья.
После встречи с Мишелем в лавке она стала носить с собой нож. Оружие это ей по ее просьбе принес Клаварош. Он знал, для кого предназначается клинок, но возражений не имел. Просил только пустить в ход лишь в самую опасную минуту, не ранее. И показал ухватку - как внезапно бить противника в живот, повернувшись к нему на мгновение спиной.
Разумеется, Клаварош никому об этом ноже не докладывал, равным обюразом и о том, что изредка навещет Терезу. Он полагал, что полуродственные отношения двух иноземцев, оказавшихся в России, никого не касаются - в том числе и полиции. Архаров же догадывался об этих визитах - но никогда не задал ни единого вопроса.
– Тереза, я пальцем к тебе не прикоснусь, слово чести. Четверть часа, не более. Пойдем со мной.
– Куда?
– В дом почтенного человека. Там будет он сам, будет его жена. Будут слуги. Это тут неподалеку,… Мы даже не сядем в карету, тебе ничто не угрожает. Четверть часа, не более. Или ты настолько боишься меня?
Его прозрачные голубые глаза вдруг оказались совсем близко.
– Я не боюсь вас, сударь.
– Пойдем, умоляю. Это будет наше прощание.
– Нет! - вскрикнула Тереза.
– Ты боишься меня? - взволнованно и горестно спросил Мишель.
– Я не боюсь вас, но никуда с вами не пойду.
– Тогда я останусь тут и не уйду ни за что! - воскликнул Мишель и бросился в кресло. - Выноси меня вместе с мебелью, коли угодно!
– Я велю Катиш кликнуть соседских приказчиков! Они смогут…
– А я буду кричать, что ты жестокостью своей убиваешь меня!
– По-французски? - не удержалась от ехидства Тереза.
– Нет, по-русски! Вся Ильинка сбежится, - предупредил Мишель. - Все узнают, что граф Ховрин твой любовник!
Тереза не слишком беспокоилась о своей репутации, а как-то само вышло, что ее репутация на Ильинке до сих пор оставалась безупречной. Но Мишель мог основательно навредить - товарки-соперницы тут же присочинят того, чего и на свете не было, дюжину младенцев, коих растят в ховринских деревнях, или, чего доброго, изгнание Терезы из графского особняка за кражу. С них станется.
– Если я пойду с вами - вы клянетесь сразу же после этого оставить меня навеки? - строптиво спросила Тереза.
– Клянусь, коли ты того желаешь!
– Тогда идем.
Дом, куда Мишель привел Терезу, и впрямь был совсем рядом. Однако на жилище вельможи, пусть и удалившегося в отставку, он не походил. Прежде всего, при вельможе обычно состоит многочисленная дворня. Тут же для нее просто не было места. Затем - престарелый вельможа под конец дней своих скапливает немало портретов высокопоставленной родни, почтенных портретов в полный человеческий рост, при всех регалиях и желательно в придворных туалетах. Тут же не было ни единого, а только сплошное легкомыслие, вроде модных картинок с девицами на качелях. Юбки у тех девиц вздымались так высоко, что делались видны ножки - и гораздо выше алых подвязок.
Тереза, взволнованная церемонией прощания навеки, не обратила внимания еще на одну мелочь. Мишель не велел привратнику, пожилому калмыку в весьма скромной ливрее, доложить о себе хозяевам, напротив - всего лишь поздоровался с калмыком, как с родным дядюшкой, да и тот разулыбался - видать, они были хорошо знакомы.
– Мы подождем в малой гостиной, - сказал ему Мишель.
– Как вашей милости угодно.
И тут Тереза не насторожилась - ни одно женское лицо не возникло в дверной щелке, хотя дом, где проживают пожилой вельможа с супругой должен кишьмя кишеть разнообразными особами женского пола, как правило - весьма любопытными ровесницами супруги.
Так нет же - казалось, он был совершенно пуст.
– Сюда, сюда, сударыня, - галантно говорил Мишель, указывая направление.
Малая гостиная была скорее уж диванной - вдоль стен стояли диванчики и канапе, обтянутые узорным шерстяным штофом; в таких диванных приятно посидеть после сытного обеда в мужской или же в дамской компании, с чубуками, коли мужская, с конфектами, коли дамская. Для того, чтобы еще более скрасить послеобеденный досуг, у окна стояли клавикорды.
– Тереза, - жалобно сказал Мишель. - Я прошу тебя, сыграй что-нибудь, пусть будет, как тогда, хоть минуту, хоть миг…
– Я разучилась, - холодно отвечала Тереза. - Я дала слово, что больше никогда не прикоснусь к клавикордам.
– Кому ты дала это слово? - ревниво спросил он.
Эта ревность неожиданно оказалась ей приятна.
Однако вопрос требовал хоть какого ответа, а правда вдруг показалась ей смешна, и она невольно улыбнулась.
– Кто он, я знаю его? - не унимался Мишель.
– Я сама его не знаю.
– И дала ему слово?
– Да, сударь, дала ему слово, что более вовеки не прикоснусь к клавикордам. Это было той осенью, когда я чуть не умерла от голода в вашем особняке.
Мишель вздохнул.
– Прости меня, Тереза. Прости… ты просто не знаешь, что я, узнав о твоей смерти, едва сам не умер…
– Мне до вас, сударь, дела нет, живы вы или умерли. Вот мы пришли сюда - что еще требуется, чтобы вы навеки оставили меня в покое?
– Сыграй что-нибудь… безделицу, этюд… Прошу тебя! Ну хоть из «Нотной тетради»!
Тереза так и вскинулась, резко повернулась к Мишелю - да как он смеет напоминать?!
Эту «Нотную тетрадь», которую австриец Леопольд Моцарт весьма удачно сочинил для обучения своих детей, она сама, своими руками, тщательно переписала, готовясь сделаться настоящей учительницей музыки. Коли по ней Моцарт сумел обучить гениального младенца, покорившего Брюссель, Париж и Лондон, так, видно, в них в самих заложено нечто гениальное. Незамысловатые пьески оттуда играли сестрицы Мишеля, а Тереза поправляла их, потом же сама садилась к клавикордам и исполняла с блеском, это был знак, что урок вот-вот окончится, девочки уйдут, но придет тот, кто ждет за дверью…
– Я же сказала - дала слово, что в моей жизни больше не будет этой нелепой музыки! - воскликнула Тереза и устремилась прочь из гостиной. Мишель перехватил ее, прижал к груди, и она, вырываясь, невольно отметила: восемнадцатилетний мальчик вырос сильным мужчиной, и сердце его стучит так, что закладывает уши…
– Кто он? Кто этот человек?!
– Я не знаю! Я видела его лишь раз в жизни, если это был он!
– И с какой стати ты дала ему такое слово? Тереза, кто он тебе?
– Никто! Он дал мне денег, чтобы я открыла модную лавку! А взамен потребовал, чтобы я не прикасалась более к клавикордам!
– Так и сказал? - не поверил Мишель.
– Так и сказал! Велел оставить навеки музыкальные занятия и открыть лавку!
– А для чего?
– Я не знаю, сударь, но это было единственным условием, я согласилась и взяла деньги. Поэтому прошу - оставьте меня в покое!
– Кто он?
– Я не знаю!
– С чего он вздумал, будто ты должна держать модную лавку?
– Не знаю!
– Он твой любовник?
– Да говорю же вам - я его видела только раз в жизни! Когда из вашего, сударь, дома его солдаты вывели целую шайку мародеров! Он старый толстый офицер, более неприятного человека даже вообразить невозможно.
– Ах, неприятный старый офицер? И за какие заслуги он вас столь знатно наградил, сударыня?
– Я не знаю, пустите!
Терезе удалось вырваться и отскочить.
– Выходит, любовник. Недолго же ты была мне верна…
– А какой верности вы от меня ожидали, бросив меня одну в чумном городе? Вы бросили меня - он меня спас, спас от голодной смерти, спас от нищеты!
Тереза в тот миг напрочь забыла, что как раз от голодной смерти ее спас Клаварош.
– И вы ему за это по-королевски заплатили!
– А ежели даже так? Разве я должна держать перед вами отчет? Разве я…
– Будет об этом, - прервал ее Мишель. - Я узнаю, кто этот человек, и верну ему деньги.
– Воля ваша, возвращайте!
Он заступил дорогу - пробиваться к дверям, выставив перед собой Клаварошев нож, Тереза не могла, хотя нож был тут же, в складках юбки, на самый крайний случай, на случай неприкрытого насилия. Но ей хотелось одолеть Мишеля Ховрина не оружием, а гордостью и презрением - насколько это вообще в сей жизни возможно.
Тереза не сообразила только, что перед ней - пылкий и за время их разлуки сильно избалованный дамами мальчик, для которого все на свете женские маневры - блажь по сравнению с его собственным капризом. Сейчас каприз, очевидно, был таков: одолеть похорошевшую за время разлуки и злую, как ведьма, француженку. Сопротивление только горячило кровь, и чувство, которое испытывал, глядя на Терезу, Мишель, было ему внове - до сей поры никто ему, утонченному красавцу, не отказывал, и он даже подумал, что хорошо было бы развернуться и выйти вон, оставив гордячку навеки сожалеть о ее непостижимом упрямстве.
