Работа началась в роскошных кулуарах. Но как будто бы двигалась не очень успешно. Правительственные группы были малы и никчемны, их лидеры не слишком авторитетны. Предварительные попытки как будто не имели большого успеха. Но вопрос должен был решиться на деле. Первое голосование политического вопроса решит, есть ли у правительства настоящее большинство, прочно ли оно и возможно ли его образование.
Предстояло голосование «формулы перехода» после прений об обороне. Это было серьезной пробой. Кооператоры созвали предварительное совещание фракций, способных, по их мнению, стать на демократическую и вместе с тем патриотическую точку зрения. Пришли кадеты и более левые группы: казаки, эсеры. Меньшевики-оборонцы отказались … Но и среди явившихся обнаружился разброд.
Эсеры не требовали ни предложения мира, ни отмены смертной казни, но они требовали передачи земель в ведение земельных комитетов. Против этого требования (выходящего за пределы правительственной декларации) не возражали кооператоры, но возражали кадеты и энесы. В результате осталась крошечная формула без всякого политического содержания. По существу против нее никто не возражал, но эсеры голосовать за нее отнюдь не обещали…
Над правительственным блоком продолжали биться и впредь. Но все усилия оставались тщетными… Со своей стороны меньшевики пытались создать прочное левое большинство. Они привлекали, с одной стороны, эсеров, с другой – интернационалистов. Но это была также невыполнимая задача. Приходилось ждать, что будет на деле.
Пробный день наступит не так скоро, только 18 октября, когда голосовалась «формула перехода» по обороне. При предварительном голосовании технического характера правая половина получила большинство в 4 голоса (131 против 127). Но если это окрылило кооператоров, то совершенно напрасно.
Формул же было внесено целых пять. Кооператоры требовали положения об армии, борьбы с самосудами и «твердой экономической политики». За это – под своей содержательной формулой – они собрали голоса кадетов, энесов, промышленников и прочих мелких правых. Но утратили крупнейших эсеров. Эсеры же требовали ясности целей войны и энергичной мирной политики, передачи земель комитетам и немедленной отмены смертной казни. Это было недурно. Но меньшевики все же выступили со своей формулой. Она вытекала из речи Либера, требовала «исчерпания всех возможностей для немедленного открытия мирных переговоров» и отличалась от формулы мартовцев только отсутствием пункта о «немедленном перемирии».
Момент – в пределах Мариинского дворца – был довольно напряженный. Стороны волновались и обменивались комплиментами… Формула нашей фракции собрала 42 голоса, левых эсеров – 39, меньшевиков – 38, эсеров – 95 против 127 при 50 воздержавшихся. Кооператоры же и корниловский блок собрали 135 голосов против 139…
Не прошла ни одна формула. Большинства не было ни у кого. Наши парламентарии были в отчаянии. Патриотическая пресса вздыхала и плакала над жалким Предпарламентом, демонстрирующим один разброд перед лицом всей нации.
Но все же я в скобках замечу: 95 эсеровских голосов плюс 50 воздержавшихся давали уже большинство наличного кворума. Между тем многие с крайней левой голосовали против. Формула же эсеров выходила далеко за пределы правительственной декларации и была по существу оппозиционной. Ведь всего три недели назад эсеры и меньшевики со скандалом отвергали (на первом заседании «демократического совета») «провокационные» большевистские предложения о земле и о смертной казни… Конечно, все это еще не говорило в пользу левого оппозиционного блока и не предрешало его возможности. Но это характеризовало предпарламентские настроения.
В заседаниях комиссий систематически проявлялся все тот же разброд. Везде левые, до эсеров включительно, наступали, везде встречали отпор, и нигде не было большинства… Между прочим, правительство в своей неизреченной мудрости решило упразднить пресловутый Экономический совет ввиду того, что ныне существует экономическая комиссия Предпарламента! Конечно, Экономический совет все равно ничего не делал. Но нельзя же так глупо демонстрировать его ненужность и равноценность бесправнейшей, «совещательной» комиссии с целым министерством гражданина Третьякова. В Предпарламенте разводили руками. Здравомыслящие люди были совершенно шокированы самодурством несмышленых правителей.
Кстати сказать, предпарламентской экономической комиссии предстояло удовольствие: рассмотреть вопрос о забастовке, ныне начавшейся в Донецком бассейне.
Парламентское выступление министра иностранных дел состоялось 16 октября. Это был, конечно, «большой день». К нему готовились фракции. Во дворце были шум и возбуждение… Можно было, действительно, ждать кое-чего интересного если не от самого выступления Терещенки, то от его результатов…
А в тот же самый день правительство вновь имело суждение о предстоящем «выступлении» большевиков. Разумеется, было условлено «не останавливаться перед самыми решительными мерами». Впрочем, некоторые члены правительства успокаивали других: ведь замысел большевиков раскрыт, а если он заранее раскрыт, то выступления и не будет. На всякий случай авторитетное и популярное правительство решило обратиться к населению с предупреждающим воззванием.
Другие власти это уже сделали, именно в тот же день. Городской голова Шрейдер умолял «не устраивать беспорядков во избежание верного голода в столице». Начальник военного округа Полковников, ссылаясь на «упорные слухи о вооруженном выступлении», апеллировал к патриотическим и революционным чувствам; он подтверждал «к неуклонному исполнению постановления Временного правительства о запрещении на улицах всякого рода собраний, митингов и шествий, кем бы они ни устраивались», и оповещал, что «для подавления всякого рода попыток к нарушению порядка» им, Полковниковым, «будут приниматься самые крайние меры».
Так!.. Мы сейчас не будем вдаваться в комментарии, но, во всяком случае, это была обстановка Петербурга в тот момент, когда члены Предпарламента жужжали в залах Мариинского дворца в ожидании речи Терещенки.
Министр иностранных дел говорил достаточно ясно и толково. Молодой человек был неглуп и довольно ловок. Но, лягнув Милюкова, он всю свою дипломатию свел к рабскому подражанию своему предшественнику. И, конечно, был не в состоянии проявить оригинальность или самостоятельную мысль. Речь была выдержана целиком в плоскости защиты «независимой» России и ее «интересов». В своих общих положениях Терещенко тут ровно ничего не мог прибавить к обычной лживой фразеологии международного империализма. И только в ядовитых иллюстрациях министр проявлял собственную хитрость, шитую не живыми нитками, а целыми морскими канатами.
Как и все человечество, мы жаждем мира, но не такого, который был бы унизителен и нарушал бы наши интересы. Мир могло бы дать июньское наступление. Но оно было сорвано. Это все, что было сказано насчет мира… Правда, Германия не раз предлагала мир и будет предлагать еще. Это министр знает наверное. И это вполне понятно. Германия отнюдь не есть победительница и уже со времени битвы на Марне перешла к активной обороне.
Как надо ответить на мирные предложения Германии, министр не сказал. Но его хитрость тут ударила не только по Смольному, но и по Парижу. Если немцы не победили, обороняются и просят мира, то как же назвать позицию доблестных союзников?.. Дальше было в таком роде.
Терещенко, конечно, сторонник самоопределения и противник аннексий. Необходимо добиться самоопределения для народов, стонущих под игом Австрии. Хитро, не правда ли? Что же касается Эльзаса, Прибалтики, Польши и т. д., то тут выступают «интересы» … Затем шли «насущные нужды» промышленности, которая погибнет, когда хлынут немецкие товары. Очень верно и оригинально, молодой человек! Наконец, чтобы окончательно утереть нос Милюкову, противник аннексий пустил даже словечко о «свободном море», то есть о необходимости для нас проливов с Константинополем в придачу. Этого оратор не развил, чтобы не поняли сиволапые люди из Смольного. Но кому ведать надлежит, тем ясно…
Ну, мелкие промахи, конечно, не в счет! Министр уверял, например, что на будущей Парижской конференции союзники встретятся впервые. Понятно, что он ничего не знал об экономической союзной конференции 1916 года: в те времена бойкий дипломат занимался еще одним балетом.
Но оставалась еще главная цель выступления: разнести демократическое представительство в Париже и ошельмовать наказ Скобелеву. Ну, тут было уж совсем топорно, хотя и патриотично. В образец наказу министр поставил известную декларацию голландско-скандинавского комитета. В ней нет упоминания о самоопределении Польши, Литвы и Латвии. Зачем же это есть в наказе? Это противоречит интересам России, говорит сторонник самоопределения. С этим нельзя выступить на конференции. За это осудит русский народ… В столь же ярких и сильных выражениях министр разнес и некоторые другие пункты… После маленького гимна Великой России Терещенко сошел с кафедры при аплодисментах направо и в центре.
