Волы тоже все перемерли, от укусов мухи цеце или от иных хворей. А хуже всего то, что эта местность, такая чудесная на вид, заражена лихорадкой; по-моему, ее приносят туманы с реки. Из тридцати пяти белых десятеро уже мертвы — двое мужчин, три женщины и пятеро детей; другие пока болеют. Милостью Господа мой отец, кузен Перейра и я сама не заразились, но, хотя все мы отличаемся отменным здоровьем, трудно сказать, сколько еще нам отпущено. По счастью, патронов и пороха у нас в избытке, а эти края так и кишат дичью, и те мужчины, что способны стоять на ногах, добывают пропитание, а мы, женщины, запасаем билтонг, засаливая мясо и вывяливая его на солнце. Голодать нам явно не придется, даже если вдруг дичь пропадет.
Увы, милый Аллан, как ни жаль, мы наверняка умрем, если к нам не подоспеет помощь. Лишь Господу ведомо, какие муки мы претерпеваем и сколь ужасные картины болезни, смерти и запустения нас окружают! Сейчас рядом лежит маленькая девочка, умирающая от лихорадки…
О Аллан, если сможешь, помоги нам, пожалуйста! Из-за больных мы не в состоянии двинуться к заливу Делагоа. Даже если мы доберемся туда, у нас нет денег на какое-либо полезное приобретение, потому что фургон, где лежали все денежные запасы, утонул в разлившейся реке. Сумма была велика, с учетом золота Эрнанду, которое он забрал из Капской колонии. И двигаться дальше мы тоже не можем, поскольку лишились лошадей. Мы пробовали договориться с жителями побережья насчет покупки тягловых животных в кредит, там они будто бы в избытке. Однако родственники кузена Эрнанду, о которых он столько говорил, то ли умерли, то ли уехали, а никто другой нам на слово не верит. С живущими по соседству кафрами, у которых достаточно домашнего скота, мы поссорились, ибо мой кузен в компании других буров попытался забрать у них несколько животных безо всякой платы. Словом, наше положение выглядит безнадежным, и остается лишь дожидаться смерти.
Аллан, мой отец говорит, что просил твоего отца получить какие-то деньги, которые ему причитались. Если бы ты или кто-то из твоих друзей доставил эту сумму морем в Делагоа, мы смогли бы, наверное, купить волов, чтобы запрячь несколько фургонов. Тогда мы двинулись бы обратно и присоединились к той партии буров, которая, насколько нам известно, пересекла горы Кватламба[198] и ушла в Наталь. Или добрались бы до залива и нашли корабль, чтобы уплыть подальше от этого жуткого места. Если сможешь приехать, туземцы покажут тебе, где мы живем.
Понимаю, глупо надеяться, что ты бросишь все и приедешь — или что застанешь нас по-прежнему в живых.
Аллан, мой ненаглядный, позволь добавить кое-что еще. Придется писать коротко, бумага почти закончилась. Надеюсь, ты жив и здоров, и не знаю, помнишь ли ты меня — ту, что оставила тебя давным-давно, будто много лет назад, — но мое сердце хранит верность тебе, как я и обещала, и будет хранить до самой смерти. Конечно, Эрнанду настаивал, чтобы я вышла за него, и мой отец с ним соглашался. Но я упорно отказывалась, а теперь, в нашем нынешнем положении, разговоров о свадьбе уже не заводят, и это единственная хорошая новость, какой я могу поделиться. Аллан, мое совершеннолетие совсем близко, если Бог даст дожить до этого дня. Но ты, верно, не помышляешь более о браке со мной и женат, должно быть, на другой женщине. К тому же ныне я и мои спутники сделались шайкой нищих бродяг. Все равно я должна была, как мне кажется, это написать.
И зачем только Всевышний вселил в сердце моего отца желание покинуть колонию из ненависти к британскому правительству? Зачем он послушался Эрнанду Перейру и других? У меня нет ответа, но я вижу, как он страдает. Печально видеть его таким, и мне чудится, что порой он словно теряет рассудок.
Все, бумага закончилась, гонец готов ехать, а маленькая больная девочка умирает, и мне нужно позаботиться о ней. Попадет ли это письмо в твои руки хоть когда-нибудь? За доставку мне пришлось заплатить некоторую сумму — четыре английских фунта. Если письмо не дойдет, мы обречены. Если не сможешь приехать сам или кого-то прислать, хотя бы помолись за нас. Ты мне снишься ночами, думаю о тебе дни напролет, и просто не передать словами, как я тебя люблю.
В жизни и в смерти твоя Мари
Таково было это страшное письмо. Я сохранил его, оно лежит передо мной — потрепанный клочок бумаги, покрытый убористым почерком, с пятнами от слез — слез Мари, которая плакала, когда писала письмо, и моих собственных, которые я пролил, когда читал и перечитывал послание. Не знаю, возможно ли более тягостное напоминание о жестоких страданиях буров-переселенцев, в особенности об участи тех из них, кто добрался до отравленного вельда в окрестностях залива Делагоа, подобно партии Марэ и людей, последовавших за Тричардом. Лучше уж, как сталось со многими из них, найти смерть под копьями Мзиликази[199] и прочих дикарей, чем медленно и неумолимо угасать от лихорадки и истощения.
Когда я закончил читать письмо, в дом вошел мой отец, вернувшийся после обхода кафров-христиан по соседству. Я побрел в гостиную ему навстречу.
— Аллан, что с тобой?! — воскликнул он, увидев мое залитое слезами лицо.
Я молча протянул ему листок — ком в горле мешал говорить. Отец медленно прочел письмо, запинаясь на некоторых французских фразах.
— Боже милосердный, какие печальные вести! — произнес он. — Вот бедолаги! О чем они только думали? Чем мы можем им помочь?
— Отец, мне приходит в голову только одно. Я поеду туда. Во всяком случае, попробую.
— Ты спятил? — резко спросил он. — Да разве способен человек в одиночку добраться до залива Делагоа, купить скот и спасти этих людей? Они почти наверняка к тому времени умрут!
— Ну, добраться и купить вполне возможно. Корабль доставит меня до залива.
