А потом они лежали друг подле друга – два тела, наружно разъединенных, но внутренне еще слитых, и Маринка рассказывала ему всю свою жизнь до донышка, до самого последнего тоскливого дня…
Она описывала ему цветущие степи вокруг Мурмыша – колышущую блеклыми цветами равнину, что привольно расстилается до самого Рифея ровным, без единой морщинки полотном, пересказывала ночную перепалку диспетчеров по громкой связи на станции, эхо их голосов, которое рождалось и гасло, заплутав между сонными бараками, живописала пряничный запах цветущих садов и парной дух весенней земли, карстовые озера, полные ледяной подземной воды, их топкие берега в зарослях камыша, выводок гусей, шествующий единым строем на водные процедуры…
Она рассказывала, как весело становилось в поселке, когда у кого-то играли свадьбу или рождались дети или кто-то праздновал день рождения. Ставили столы во дворе, как набивались плотно в барак, так что скамейки приходилось ставить даже в сенях, пили, обнимались, чокались, танцевали под магнитофон или старомодную гармошку, ухая от неожиданно привалившей радости жизни, потом дрались, неумело и неохотно, беззлобно махая кулаками. Восторженно визжали дети, кидаясь врассыпную от нетвердо стоявших на ногах драчунов. Вскоре один из забияк, обессилев от избытка впечатлений и полноты творящейся с ним жизни, уже не мог подняться, да так и оставался лежать до утра между огуречной теплицей и стройными рядами картофельных гряд, широко раскинув руки, будто обнимая все небо и все, что было в вышине зримого и незримого, – тонкий огрызок месяца на небосклоне, соляные игольчатые звезды, фиолетовую бездонную глубь – и самого Бога, если он там, конечно, был…
…Промчался скорый поезд, выбрасывая вперед себя снопы света, словно автоматная очередь прогремели вагоны по рельсам. Пока Маринка рассказывала, Феофилакт тихонько задремал, и она тоже привалилась щекой к его плечу, покоясь рядом с ним доверчиво и счастливо. Как покоилась когда-то рядом с Игорешей в короткие минуты невозвратного девичьего счастья…
Проснулась Маринка на рассвете от прохлады и оттого, что рядом никого не было. Спустила ноги с постели, кутаясь в сопревшее ватное одеяло, поежилась. За окном серел мышастый рассвет, негромкий дождь облизывал шершавым языком тусклое оконное стекло, задумчиво барабанил пальцами по рассохлым рамам.
– Эй! – позвала робко. Думала, что Феофилакт, чтобы не стеснять ее на узкой кроватке, ушел на топчан. Прокралась на веранду, выглянула наружу – никого.
Опять забралась под одеяло. Не спалось. Может, он переживает случившееся сегодня ночью? Ведь он же инок, святой человек, ему, кажется, нельзя… Ну этого… С женщиной быть… Что теперь будет! Это она, Маринка, его соблазнила! Надо было сказать «нет» – ему же во благо, чтобы потом не терзало его бесплодное отчаяние.
Ворочаясь без сна, Маринка все кляла себя, терзала напрасными укорами. В голову лезли дурацкие мысли. А вдруг Феофилакт пошел на станцию и бросился с горя под поезд? А вдруг… Девушка представила окровавленное тело в черной рясе на рельсах (закрыты прекрасные очи, бородка задралась в небо, белы мертвенные губы, еще хранящие вкус преступных поцелуев) – и аж зашлась нервной дрожью от ужаса. Вскочила с постели, стала лихорадочно одеваться.
Вылетела из домика, чуть не забыв запереть дверь.
На станции – тихо, пустынно. Две смутные фигуры в дождевиках едва виднеются на платформе. Печальная собака обследует урну, вяло помахивая хвостом. Мокро блестят рельсы в тусклом рассветном мареве, лениво моросит дождик. Никого.
Весь день Маринка проработала как в тумане. Все мерещился ей Феофилакт, все еще чувствовала она на своей коже щекотание его мягких усов, вспоминала сладкие поцелуи…
После обеда отправилась она в Косино на оптовый рынок за орешками к пиву и там встретила старую знакомую Катьку. Та недавно тоже переняла стахановский метод своей ученицы и, кроме шоколада, стала приторговывать и орешками, и солеными палочками к пиву. А еще в кармане у нее всегда лежали две сушеные воблы – на случай, если кто спросит.
– Ты сегодня Феофилакта не видела? – стыдясь, спросила ее Маринка. Ей казалось, что уже вся железная дорога от Москвы до самого Ташкента знает про ее любовь, про ее грех.
Но Катька только отрицательно качнула головой и деловито осведомилась:
– Слыхала? Говорят, скоро нашу лавочку прикроют.
– Как прикроют? – оторопела Маринка.
– А так! Всех заставят работать на хозяина. Чтобы и товар у него брать, и все такое… И будто он сам будет все отношения с ментами да с контролерами строить, чтоб больше никого не трогали. Вот не знаю, хорошо ли это или плохо… – раздумчиво пробормотала Катька.
– И я не знаю, – вежливо поддакнула Маринка. Только не до того ей было сейчас, мучила ее тревога за возлюбленного, тяготила, корежила болью внутренности…
В «стояке» Феофилакта не было. Маринка еще раз скаталась до Шатуры и обратно – никто его не видел. К ночи в тоске вернулась домой, нехотя поужинала остатками вчерашнего пиршества.
Вспомнила досадливо, только одной половиной мозга, про деньги, про то, что нужно завтра их переслать.
Достала из кармашка дневную выручку, приподняла половицу.
Под половицей было пусто…
Маринка не поверила своим собственным глазам. Наморщила лоб, припоминая, куда она могла запрятать деньги.
Никуда не могла! Некуда ей было прятать деньги, кроме как под половицу!
Может, мыши съели? Нет, обрывки остались бы.
Или домик садовый ограбили дачные воры? Но откуда воры проведали про тайничок под полом?
На самом деле Маринка уже все поняла, все осознала и лишь затравленно искала доказательства того, что это сделал кто угодно, только не Феофилакт. Святой человек, духовник, проповедник, не стяжатель…
Девушка села на кровать, опустила руки на колени. Конечно, у него сейчас трудности… На него крыша наехала… Он должен срочно отдать деньги, а то они его «скинут» с электрички.
Пусть он взял, пусть… Он, наверное, думал потом вернуть всю сумму, незаметно положить ее в тайник при удобном случае. Не знал, бедненький, что деньги ей нужны, чтобы срочно отправить родне.
Вот и книжку Соловьева забыл у нее…
Господи, сколько там денег-то было, силилась припомнить Маринка. И неожиданно для себя бурно расплакалась, утирая слезы тыльной стороной ладони. За что это ей, Господи? За что?
***
Витька-пятновыводитель встретился ей в Раменском. Он выглядел взъерошенным, нервным, суетливым, напоминая мокрого воробья, неудачливого участника птичьей драки за крошку хлеба.
Маринка хотела у него спросить, не видел ли он Феофилакта, но Пятновыводитель опередил ее своей новостью:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
