них – Игорь Моисеев, выдающийся хореограф, создатель Ансамбля народного танца. Когда в 1924 году он был принят в труппу Большого театра, балетмейстером там уже лет двадцать трудился прославленный Александр Горский, заслуженный артист Императорских театров. Заведующим труппой был Василий Тихомиров, хорошо известный не только как артист, но и как супруг (в свое время) Екатерины Гельцер. Почти пятидесятилетний Тихомиров ревновал к молодому балетмейстеру Касьяну Голейзовскому. Молодежь же театра была в восторге от балетов последнего и опасалась, что Тихомиров его выживет. Пытаясь защитить своего кумира, они написали обращение к директору, большевику-ленинцу, который, однако, смелости их не оценил, но крайнего нашел быстро – Моисеева – и уволил его вместе с тремя артистами, чтобы другим, оставшимся в труппе, неповадно было.
Директор уволил, а нарком Луначарский восстановил. Анатолий Васильевич по своему интеллектуальному развитию и происхождению вообще может считаться одним из лучших начальников советской культуры. Впрочем, и у него были свои скелеты в шкафу, объясняющие любовь к Большому. В 1924 году у любвеобильного наркома появилась новая зазноба – семнадцатилетняя балерина Большого театра, от которой у него родилась дочь Галина. В интервью 2013 года внук Луначарского в подробностях рассказал о непростом пути потомков наркома по этой линии к обретению права носить его фамилию, однако имени своей бабки-балерины он не назвал. Дотошные историки подозревают, что ею была не кто иная, как Наденька Бруштейн. Если это так, то карьера балерины в дальнейшем сложилась на редкость удачно: под именем Надежда Надеждина она стала народной артисткой СССР, Героем Соцтруда и создателем хореографического ансамбля «Березка». Дача у нее была в Серебряном Бору.
Может показаться, что сластолюбие наркома Луначарского – некое исключение из правил. Отнюдь, еще в XIX веке директор Императорских театров Александр Гедеонов прославился тем, что устраивал встречи царских вельмож с артистками подведомственных ему учреждений, получая за это ордена и благодарности. Любителем балерин Большого театра был и «всесоюзный староста» Михаил Калинин, занимавший по конституции пост формального президента Советского Союза. Бывший секретарь Сталина Борис Бажанов, бежавший на Запад, писал: «На всякий случай ГПУ, чтобы иметь о нем компрометирующий материал, подсовывало ему молоденьких балерин из Большого театра. По неопытности Михалваныч довольствовался самым третьим сортом».
К Луначарскому Моисееву посоветовала обратиться Наталья Сац. Игорь Александрович потом всю жизнь удивлялся – после своего телефонного звонка в приемную наркома он попал к нему всего через четверть часа: «Всегда вспоминаю об этом, потому что, когда я уже был Моисеев, народный артист СССР и все такое, чтобы встретиться с министром культуры, я должен был за два дня предупреждать – целый церемониальный процесс. А здесь вот так, запросто».
И вот в Денежном переулке появился Игорь Моисеев, почти как в романе Булгакова: «Когда я пришел туда в первый раз, открыла горничная с наколкой, фартуком – все как в добрые старые времена. Луначарский выходит, берет меня за руку, вводит в зал и говорит: „Хочу вам представить молодого человека, которому я предсказываю большое будущее. Один из немногих интеллигентных людей, которые работают в Большом театре“. А я был тогда действительно очень начитанным, говорил хорошо по-французски. „Прошу представить“. Представляют: Маяковский, Таиров, Мейерхольд, Анри Барбюс… Пошли беседы, я себя чувствовал в абстракции полной, потому что обсуждали какие-то премьеры и все прочее, а я ни бэ ни мэ. Я понял, что не тяну на такое общество и что мне надо либо подтянуться, либо не ходить. И вот в течение полутора лет я каждый день ходил в библиотеку Исторического музея и изучал историю искусств».
Моисеева и его коллег вернули в Большой, но и Тихомиров получил повышение, заняв место Горского. Иначе нельзя – Луначарский благоволил приме-балерине Гельцер, заставляя молодых балерин стоять в очереди на получение новых партий. После 1917 года Гельцер, как и Гердт, не уехала из Советской России, потому в свои пятьдесят лет и была настоящей хозяйкой театра, указывая через балетмейстера Тихомирова, кому и что танцевать (хотя у него и была уже другая семья, теплые дружеские отношения между ними сохранились). Когда Моисеева в 1936 году после назначения самосуда окончательно выдавили из Большого, помочь ему уже было некому. В следующий раз он вернулся в театр только в 1959-м, ставить «Спартак».
Деловитость Анатолия Васильевича отмечали и другие. В частности, Леонид Леонов, вспоминавший: «Это была одна из самых значительных встреч моей литературной юности. Вскоре после „Барсуков“ я позвонил Анатолию Васильевичу по делу. Он предложил зайти вечером к нему в Денежный переулок. Я пришел, дело решилось в пять минут, я просидел долго за полночь». Говорили в том числе и о пьесе «Барсуки», поставленной Вахтанговским театром, в котором нарком бывал частенько – рукой подать!
Крупнейший ученый в области машиностроения Иван Артоболевский по гроб жизни был благодарен Луначарскому, который помог ему, сыну священника, поступить в институт (в 1920-е годы представители этого сословия были лишены права учиться вместе с детьми рабочих и крестьян). Что поразило простого паренька? Во-первых, нарком принял его лично, не зная прежде. Во-вторых, отличным знанием французского языка: «Когда я сказал ему, что французских авторов читаю в подлинниках, он очень оживился и стал меня спрашивать, читал ли я в подлиннике А. Франса. Когда выяснилось, что я даже фамилии этого писателя не знаю, А.В. засмеялся и сказал, что если я не читал Франса, то я полный профан во французской литературе. Много позже, в 30-х годах, когда я часто встречался с Анатолием Васильевичем, то он вспомнил этот разговор об А. Франсе. Достал с полки в своем кабинете в Денежном переулке томик Франса и, не раскрывая его, прочел мне по памяти по-французски целый отрывок из „Восстания ангелов“. Потом отдал мне этот томик, чтобы я прочитал его и через две, три недели подробно расспрашивал меня о моих впечатлениях об этом романе. В конце беседы А.В. передал мне бумагу с резолюцией о зачислении в число студентов Академии и сказал, что, если у меня когда-либо будут трудности, обращаться непосредственно к нему».
Трудности наступили уже скоро. В 1924 году Артоболевского решили «вычистить» за непролетарское происхождение. По всей стране талантливых и умных ребят исключали из институтов только по причине их «буржуйского» происхождения, выгоняли, несмотря на отличную успеваемость. В Тимирязевской академии особенно лютовал ректор Муралов, лично настоявший на отчислении Артоболевского: «Вот в этот момент я и вспомнил обещание А.В. Луначарского помочь мне, если я окажусь опять в трудном положении. А.В. принял меня немедленно, как-то по-дружески „пожурил“ меня за то, что я не информировал его
