свое раздражение из‐за того, что ей придется отмывать блевотину в такую рань.
Я позвоню твоим родителям, – сказала она.
Дома отец помог ей лечь в постель и велел не шевелиться.
Папа! – сказала она, когда он повернулся, чтобы уйти.
Ее собственные слова показались ей фантастическими еще до того, как она произнесла фразу полностью:
Ты можешь позвонить маме?
Он вернулся через несколько минут с водой, таблетками и пакетом замороженного шпината. Помог ей приподнять голову и приложил ледяной пакет к затылку.
Я поговорил с твоей матерью, – сказал он. – В твоем возрасте у нее часто бывали мигрени. Что‐то связанное с гормонами.
Чарли никак не могла определиться, что казалось ей самым невероятным: то, что ее мать когда‐то была подростком, то, что у них есть хоть что‐то общее, или то, как сильно Чарли хотела, чтобы она была сейчас здесь, – боль просверлила в ней дыру в форме матери, которую не могла заполнить забота отца. Но боль была еще и утомительной, и вскоре – несмотря на холод льда и непривычную позу, потому что она никогда не спала на спине, – Чарли погрузилась в сон.
Она проснулась оттого, что ей приснилось что‐то страшное. У нее было такое ощущение, что она куда‐то опаздывает. Который час? Она попыталась дотянуться до телефона, но рука была тяжелая, вялая. Она снова задремала и очнулась некоторое время спустя, вся в поту. На плече у нее лежала отцовская ладонь, наволочка была испачкана растаявшим шпинатом.
Как ты себя чувствуешь, милая?
Она помедлила. Перед глазами стоял туман, но боль перестала сжимать голову клещами. Она теперь распространилась шире, но стала не такой острой.
Лучше.
Хочешь, я отпрошу тебя на завтра?
Чарли покачала головой и сказала, что не хочет пропускать учебу, когда будут давать задания на каникулы, но на самом деле просто хотела вернуться к своим одноклассникам. Она подумала о людях, которых уже начинала считать своими друзьями – Остине, Кэйле и даже ребятах из театральной студии, – и понадеялась, что не пропустила ничего интересного.
В тот вечер она открыла телефон и обнаружила незнакомый значок на панели уведомлений. Когда она нажала на него, открылось небольшое видео с Остином.
Ты о-к? Скучал по тебе сегодня.
Она поставила телефон на комод вертикально, пригладила волосы.
Заболела и сижу дома, но все о-к.
А как насчет пиццы во вторник? Сможешь?
Давай.
Чарли отправила сообщение и долго стояла, уставившись в экран, пока он не потемнел и отражение ее собственной глупой улыбки не вывело ее из задумчивости. Она гадала, считается ли приглашение на пиццу свиданием, хотя даже если нет, то, что Остин о ней беспокоится, должно что‐то значить. Что именно, она не знала. Она даже не знала, какое значение хотела бы в этом видеть. Тем не менее этот разговор приободрил ее, и она отправилась спать, окрыленная надеждой на завтрашний день.
И они точно хорошо за тобой ухаживают? Честное слово?
Фебруари сидела на диване, закатывая и расправляя рукав рубашки, пока мама рассказывала ей по видеофону последние новости Спринг-Тауэрс. Мать была довольна жизнью, каждый день у нее был расписан по минутам, и Фебруари снова ощутила противоречивые чувства – в основном, конечно, радость, но не без укола ревности. Она знала, что это по‐детски – хотеть, чтобы мама скучала по ней так же, как она скучает по маме. Эгоистично. Избавиться от этого чувства она не могла, но могла хоть попытаться быстро его приглушить.
Мы с Лу отлично проводим время! – сказала мама. – Так хорошо, что она здесь.
Я пыталась дозвониться до тебя вчера.
Я видела, но понимаешь, утром мы играли в шаффлборд, а потом полдня не могли найти пульт, чтобы посмотреть сообщение. И знаешь, где он был? В моем тапочке!
Услышав смех матери, Фебруари почувствовала, как ее собственная улыбка наконец становится искренней.
Я рада, что тебе весело.
Я как будто помолодела!
Очень хочу увидеться с тобой на следующей неделе, – сказала Фебруари.
И я! Жду не дождусь пирога от Мэл.
Я тоже.
Так ты заедешь за мной в четверг утром?
Да. Думаю, в районе десяти.
Отлично. А теперь не позовешь мне отца? Хочу кое‐что у него спросить.
У папы? – переспросила Фебруари, чтобы потянуть время.
Только не опять. Она сообщала матери эту новость неоднократно, и каждый раз та была потрясена и растеряна, точно так же, как и в тот вечер, когда он умер. Как жестока болезнь, подумала Фебруари, которая крадет у человека его лучшие моменты и заставляет его каждую ночь заново переживать худшие. Которая вынуждает его близких наносить ему эти удары памяти до тех пор, пока и его самого тоже не поглотит эхо горя.
Он отдыхает.
Фебруари услышала звяканье ключей Мэл: та вошла в боковую дверь и бросила их на кухонный стол.
Привет, зая, – крикнула Мэл. – Хочешь, я приготовлю эту лазанью?
Съел слишком много пирога? – спросила ее мать.
Фебруари кивнула.
Он всегда так делает!
Мама снова улыбнулась, и Фебруари тоже. Он всегда так делал.
Ну, мне пора идти ужинать. Жду не дождусь, когда тебя увижу!
Я тоже. Люблю тебя.
Фебруари отключила связь и пошлепала на кухню, потому что после стольких лет так и не научилась вести беседу из разных комнат. Мэл вздохнула.
Я тебе кричала как раз для того, чтобы ты не вставала, – сказала Мэл.
Но так же приятнее, правда? – Фебруари просунула палец в шлевку пояса Мэл, притягивая ее ближе. – Лицом к лицу?
Тут спорить не буду. Что‐то случилось?
Но Фебруари не хотела говорить ни о деменции, ни о своем умершем папе. Поэтому вместо ответа она поцеловала Мэл и почувствовала облегчение, когда та поцеловала ее в ответ. Она расслабилась в объятиях Мэл, положила руки ей на поясницу и притянула ее ближе, пока между ними совсем не осталось пространства. Мэл провела рукой по бедру Фебруари.
Лазанья готовится сорок пять минут, – сказала Фебруари и повела ее в спальню.
Классификаторы
Классификатор (КЛФ) в АЖЯ – форма руки, которая функционирует как особый тип местоимения. Говорящий сначала произносит конкретное слово, а потом вводит в качестве его заменителя классификатор, с помощью которого можно описать размер, форму,
