Мне требовалось понять, что заставило ведьму заявиться в мою комнату днем раньше. И единственным человеком, который знал о черной стороне этой женщины, был мистер Иошиока.
Звоня в его дверь на пятом этажа, держа в руке бумажную тарелку с шестью мамиными печеньями, я не знал, будет ли он дома. Работал он много, иногда и по субботам. Но когда открылась дверь, создалось впечатление, что он меня ждал.
– У нас праздник, Иона Керк?
– Да, повод, наверное, есть.
Он взял тарелку с печеньем, я снял обувь. Через несколько минут мы сидели в гостиной за чаем, печеньем и этими странными маленькими пирожными, которые мне не так и нравились, хотя виду я не показывал.
Я рассказал ему о Еве Адамс все то, о чем раньше умалчивал. И о том, что звать ее, скорее всего, Фиона Кэссиди, и о том, что видел ее во сне. Но не упомянул про мисс Перл, благодаря которой я увидел этот сон. Я не сомневался в этом, как не сомневался и в том, что именно она подарила мне новое пианино, потому что она сама была загадкой, а одна загадка, наложенная на другую, только запутала бы нас в тот момент, когда требовалась полная ясность.
Хотя мистер Иошиока понимал меня в прошлом и относился ко мне со всей серьезностью, как к взрослому, я готовился к тому, что на его лице проступит недоверие, когда я буду рассказывать ему о пророческом сне. Но его лицо во время моего рассказа оставалось бесстрастным, а когда я закончил, он кивнул, отпил чаю и закрыл глаза, словно обдумывая мои слова.
Его молчание меня встревожило.
– Это правда, сэр. Я видел ее в том сне, и мы находились в каком-то тесном пространстве, а вокруг шумела вода.
Он открыл глаза.
– Нет необходимости настаивать на своем. Я тебе верю. В пятнадцать лет мне приснилось, что мои мать и сестра погибли в огне. Семь дней спустя они действительно сгорели заживо. Их крики сначала были очень пронзительными, полными боли и ужаса. Но вскоре превратились в знакомые всем крики одной ночной птицы, словно боли они уже не чувствовали и осталась только печаль: их печалил столь безвременный уход из этого мира, а души уже улетали в вечную тишину.
Как было и в мой прошлый визит, он поставил на поднос кувшинчик с медом из лепестков апельсинового дерева, чтобы я подсластил чай, который он сам пил чистым. Его откровение произвело на меня жуткое впечатление, я не знал, что сказать, и поднес чашку ко рту, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. Хотя минуту назад чай был сладким, теперь он стал горьким, и я поставил чашку на стол.
– Когда это случилось? – спросил я.
– Четырнадцатого сентября сорок второго года, но я больше не хочу об этом говорить. Я коснулся этого только для того, чтобы объяснить, почему нисколько не сомневаюсь в правдивости твоих слов. За прожитые годы, Иона Керк, я пришел к выводу, что тем из нас, кто много страдал, время от времени даруется возможность видеть будущее, чтобы мы своими действиями могли отвести от себя грядущие страдания.
– Но, несмотря на ваш сон, ваши мать и сестра… они умерли через семь дней.
– Только потому, что я отказался поверить в пророческую силу этого сна, из-за моей злости и горечи.
Обычно его внутренние эмоции выражали только глаза – не лицо, но на этот раз на нем читалось отчаяние.
– Все из-за меня.
Я так любил его, что этот приговор самому себе пробрал меня до слез, но, при всем моем любопытстве, я понимал, что нельзя просить его рассказать о том страшном пожаре, который произошел двадцатью тремя годами раньше.
– Вы сказали… – прервал я долгую паузу, – …вы сказали, что способность предвидения дается тем, кто много страдал. Но мне приснилась Фиона Кэссиди… и я особо не страдал.
– Значит, тебя это уже ждет, – ответил он.
35
В ту ночь мне снился залитый лунным светом лес, в котором невидимое мне существо выслеживало меня, залитый лунным светом берег, на который накатывали черные волны, и что-то тянуло меня к ним, хотя я знал, что под поверхностью плавают твари куда более страшные, чем акулы, снилась залитая лунным светом равнина, из которой выпирали к небу скальные монолиты, напоминающие развалины древних замков, и чей-то голос зазывал меня в эти руины, заманивая в места, куда не было доступа лунному свету.
Испуг разбудил меня. Я сел на кровати, вслушиваясь в кромешную тьму, но ничто не шуршало, не потрескивало, не шептало. Через минуту я приставил подушку к изголовью, привалился к ней, дожидаясь, пока сердце прекратит колотить по ребрам, будто копыта лошадей по брусчатке. Через какое-то время до меня донесся приглушенный шум транспортного потока, который в большом городе не иссякает никогда.
Мой сон с быстро меняющимися местами действия и неопределенными чудовищами едва ли тянул на пророческий. Все это больше походило на проделки спящего мозга, и я знал: если меня выслеживал враг с четким намерением меня убить или что-то заманивало в темноту, где ждала Смерть, – все это произойдет не среди тех странных ландшафтов, от которых я удрал в реальную жизнь.
Я вернулся к своему разговору с мистером Иошиокой, к его продолжению после фразы «Значит, тебя это уже ждет».
– Почему она взяла эти вещи из жестянки из-под сладостей, мою фотографию и глаз набивной игрушки?
– Отчасти, чтобы ты нервничал, зная, что она будет помнить о тебе, пока эти вещи остаются у нее.
– Отчасти? Почему?
– После нашего прошлого чаепития, по ходу которого ты рассказал о джуджу, я провел небольшое исследование, джуджу в Африке и того, что в Новом мире назвали вуду. Если эта женщина и впрямь верит в черную магию, она взяла фотографию, чтобы использовать ее как чучело.
– Что?
– Как куклу в вуду. Чучело. Твой образ. Она может верить, что ей удастся мучить тебя на расстоянии, втыкая в фотографию иголки.
– Это плохо.
– Не волнуйся, Иона Керк. Ни в джуджу, ни в вуду правды нет. Это не срабатывает. Чушь, ничего больше.
– Так говорит и мой дедушка.
– Тогда тебе лучше слушать его и не волноваться.
– Ладно, но почему она взяла глаз набивной игрушки?
– На это версии у меня нет. Эта Ева Адамс, эта Фиона Кэссиди, скорее всего, ненормальная. В этом случае понять ее мотивы не представляется возможным.
– Это не очень успокаивает, сэр.
– Да, Иона Керк, не очень.
Наша встреча по поводу отбытия этой женщины приняла слишком серьезный оборот, чтобы считаться праздником. Когда стало понятным, что молчим мы дольше, чем разговариваем, я решил, что самое время уходить. Когда открыл дверь, мистер Иошиока протянул мне простую белую визитку с его именем, словом «ПОРТНОЙ», набранным курсивом, и телефонным номером.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
