В приемной мы сели на два стула, самых дальних от четырех женщин за стойкой. Мы не шептались, но разговаривали тихими голосами.
– Помните, как я наконец-то рассказал вам все о том, как во сне видел Еву Адамс мертвой, только звали ее Фиона Кэссиди?
Мистер Иошиока кивнул.
– Это произошло после того, как ты второй раз принес мне превосходное печенье твоей мамы, за что я тебе крайне признателен.
– Я думал, вы не поверите мне насчет сна, но вы поверили. Я никогда не забуду, что вы мне поверили. У меня гора с плеч свалилась. – Он улыбался, ожидая продолжения. И я заговорил, не без смущения: – Знаете, я рассказал вам не все. То есть о Фионе Кэссиди – все, но до этого я видел еще один сон.
– И теперь ты расскажешь мне все.
– Да. Должен. Все это каким-то образом связано.
– Может, это добрый знак, что на этот раз ты не принес мне печенье.
– Почему?
– Когда ты приносишь мне печенье и рассказываешь все, на поверку выясняется, что все – это не все. Возможно, принося печенье, ты заранее извиняешься за то, что не рассказываешь мне все.
Смущение переросло в стыд.
– Извините меня. Правда. Просто… Я не знаю. Это все так странно, так непонятно. Я всего лишь ребенок, пусть и говорю себе, что я – мужчина в доме. Все равно остаюсь ребенком.
Глаза мистера Иошиоки сверкнули, как глаза добрых и волшебных существ в сказках, которые читаешь.
– Да, ты еще ребенок. Поэтому я, как здесь говорят, «делаю тебе скидку». Теперь расскажешь мне остальное?
– Мне приснился еще один сон. До того, в котором я увидел Фиону Кэссиди мертвой.
Я рассказал ему о Лукасе Дрэкмене. Как во сне увидел его, убившим родителей, а этим утром наяву – с моим отцом.
Мистер Иошиока слушал внимательно, а когда я закончил, посидел, закрыв глаза. Я знал, что это означает: он обдумывал, к чему может привести рассказанное мной. Потом, когда пауза стала совсем невыносимой и я собрался заговорить, он понял, что ничего путного я не скажу, а потому приложил палец к губам, напоминая, что молчание – золото.
Наконец он открыл глаза.
– Тебе приснился Лукас Дрэкмен… а теперь выясняется, что Лукас Дрэкмен знает твоего отца. Таким образом, логично предположить, поскольку тебе приснилась Фиона Кэссиди, что она тоже знает твоего отца или познакомится с ним в ближайшем будущем.
– Я тоже так думаю, но…
Он вновь приложил палец к губам.
– Также логично предположить, что Лукас Дрэкмен и Фиона Кэссиди могут знать другу друга, если они знакомы с твоим отцом.
Я кивнул, хотя не пришел к этому выводу, пока он не озвучил его.
– Если ты прав и портрет бомбиста, нарисованный полицейским художником и опубликованный в газетах, пусть не очень, но похож на Лукаса Дрэкмена, можно сделать вывод, что он поджег призывные участки, используя горючую смесь, приготовленную Евой Адамс – или Фионой Кэссиди. Под лабораторию она приспособила квартиру 6-В. Отсюда и те подозрительные запахи.
– Святая матерь Божья! – вырвалось у меня. Мысленно я обвинил себя в богохульстве и перекрестился, после чего добавил: – Но, если все так, это означает, что мой отец, Тилтон…
Закончил фразу мистер Иошиока, потому что я произнести вслух эти слова не смог:
– Твой отец может знать Лукаса Дрэкмана по каким-то делам, никак не связанным с поджогом призывных пунктов, но велика вероятность того, что все трое – участники одного заговора. Как ты их называл? Билдербергерами?
40
Женщины, сидевшие за столами в другом конце приемной, занимались своими делами и, насколько я мог понять, не проявляли никакого любопытства по части моего визита к мистеру Иошиоке.
Мы и так говорили тихо, но тут я перешел на шепот:
– Тилтон – бешеный бомбист?
– Как я и указал, возможно, у него с Лукасом Дрэкменом совсем другие дела и он не знает, что этот человек – преступник. А если твой отец вовлечен в заговор, совсем не обязательно, что он бешеный… если я прав и под бешеным ты подразумеваешь безумный.
– Наверное, нет. Тилтон – не безумец. Он… неуравновешенный. Мы должны сообщить в полицию.
Судя по выражению лица – поджавшимся губам и появившимся в уголках глаз морщинкам – идея обращения к властям приглянулась мистеру Иошиоке не больше, чем в тот раз, когда он устанавливал в нашей квартире дверную цепочку, чтобы помешать Фионе Кэссиди без спроса переступить порог, если кто-то был дома.
– Мы не можем обращаться в полицию только для того, чтобы сказать, что твой отец «неуравновешенный». Если говорить о преступлениях, доказательств у нас нет, Иона Керк. Ты видел своего отца в компании человека, который может подозреваться в поджоге призывных пунктов. Это даже меньше, чем информация из вторых рук, и для полиции интереса не представляет.
– Но этот Дрэкмен наверняка убил своих родителей. Застрелил в кровати, когда те спали. Он уже в розыске.
– Наверняка? Откуда ты знаешь?
– Как это – откуда? Я видел это во сне. Ох… Да. Тогда… Улик нет. И что же нам делать?
Он дернул один манжет белой рубашки, потом второй, чтобы каждый выступал из рукава ровно на полдюйма. Смахнул несуществующие пылинки с брюк. Поправил узел галстука.
– Возможно, мы сможем анонимно позвонить в полицию. Если говорить о твоем отце, какой адрес мы им дадим?
– После того как мама выставила его за дверь, мы не знаем, где он живет.
– Телефонный номер?
– У нас его нет.
– Где он работает?
– Насколько мы знаем, нигде. Работать он никогда не стремился. Нам только известна фамилия адвоката, который представлял его на бракоразводном процессе.
– Это нам не поможет. Особые отношения адвокат – клиент позволяют ему не раскрывать рта.
– Так что же нам делать? – вновь спросил я. – А если анонимно сообщить полиции о Лукасе Дрэкмене?
– Мы тоже не знаем, где он живет, и мы не знаем, под каким он живет именем.
– Мы в тупике, – опечалился я.
– Никогда не говори таких слов. – Одним пальцем он прошелся по стрелке правой брючины вдоль бедра до колена, потом – по левой. – Мне надо об этом подумать. Дело довольно сложное.
– Да, конечно. У меня голова болит, когда я об этом думаю.
– А теперь, раз мы к этому подошли, ты не думаешь, что надо обо всем рассказать твоей маме?
Если бы я мог бледнеть, то чернота полностью ушла бы с моего лица.
– Ох, нет, нет! С чего я начну? Что она обо мне подумает? Она перестанет мне доверять!
– Правда лечит, даже когда открывается позже, Иона Керк, если открываешь ее всю и с извинениями. – Я напомнил ему, что не лгал матери, только кое-что от нее скрывал, и услышал в ответ: – Я никогда не посоветую тебе и дальше скрывать от нее эту информацию… Но, если честно, должен признать, что еще какое-то время самое лучшее – ничего ей не говорить. Если она поверит тебе и пойдет в полицию, то не добьется ничего, кроме того, что мы вспугнем твоего отца и его сообщников. И тогда вам с матерью будет грозить серьезная опасность. Пока, к счастью, этого нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
