Стоит ему утратить бдительность хотя бы на миг — и нож окончит его дни. Скарл не встречал еще человека, заговоренного от ножа. Всякий, если ему перерезать гортань, умирает — и быстро. Именно так любил работать Скарл: один чистый глубокий разрез острым ножом. В прошлом этот способ ни разу его не подвел — не подведет и теперь.
Такой способ убийства удобен по многим причинам: жертва не издаст ни звука, умрет сразу, не станет бороться, и, наконец, при известном мастерстве, которым Скарл владел, на тебя самого не попадет ни капли крови.
Есть, конечно, более красивые приемы — например, вонзить кинжал в глаз или в сердце, — но с хорошо перерезанным горлом ничто не сравнится.
Скарл знал, что момент будет выбрать не так просто. В коридорах замка слишком людно — того и гляди появится стража или кто-нибудь еще и испортит всю музыку. Так рисковать не годится.Скарл был человек осторожный и терпеливый. Когда-нибудь Баралис да окажется уязвим — и в тот же миг он почувствует у горла острую сталь ножа.
* * *
После ухода Баралиса королева долго еще сидела, вертя в пуках бутылочку, где переливалась темная жидкость. Повинуясь внезапному порыву, она раскупорила флакон и отшатнулась от резкого неприятного запаха. Капнув лекарство на палец, она попробовала его — уж лучше пожертвовать собой, чем королем. Вкус был горький.
Она ждала еще много часов, отказываясь от еды и питья, но ничего худого с ней не случилось. Она приняла, правда, только каплю, но все-таки успокоилась и решилась дать лекарство королю.
По дороге в королевскую опочивальню она встретила своего сына Кайлока и внезапно поняла, как редко видит его. Он ей совсем чужой. Она не знает, чем он занят целыми днями. В свои покои он никого не пускает и ни разу не приглашал ее к себе. Несколько месяцев назад королева, узнав, что Кайлок уехал на охоту, прокралась в его комнаты. Такой поступок был недостоин ее, но любопытство победило гордость, и она направилась в восточное крыло. Она хорошо выбрала время, и по дороге ей никто не встретился. Первое чувство, которое она испытала, войдя к сыну, было облегчение. Все чисто, опрятно, каждый сундук на своем месте, каждая складочка расправлена. Потом ей пришло в голову, что такой порядок настораживает. Ковры выровнены, как по линейке, ни пылинки на полках, ни горсти пепла в очаге. Слишком все аккуратно для семнадцатилетнего юноши — словно он здесь и не живет. Ее внимание привлек один ковер редкостного густо-багрового цвета. Королева присела и провела пальцами по шелку. На руке осталось что-то, и королева, еще до того как взглянуть, уже поняла, что это кровь. Липкая, почти высохшая — не прошло и дня, как ее пролили.
Самым тревожным была даже не кровь, а ее присутствие в столь опрятном покое. От этого кровь, точно красивая девица в компании старых вдов, еще больше поражала глаз.
На следующий день королева встретила Кайлока на конюшне. Он осведомился о ее здоровье, а потом спросил: «Как вам понравились мои комнаты, матушка?» В его тоне слышалась насмешка. Не дожидаясь ответа, он улыбнулся и пошел прочь.
Она всегда чувствовала неловкость в его присутствии. Он так не похож ни на нее, ни на короля, и не только внешне, хотя он настолько же темен, насколько они белокуры. У него и характер совсем иной. Он такой скрытный, так погружен в себя. Даже ребенком он предпочитал одиночество, отказываясь играть с другими детьми. Баралис — вот его единственный друг.
Кайлок подошел к матери с иронической улыбкой на губах.
— Добрый вечер, матушка. — Его тихий вкрадчивый голос напомнил королеве кого-то еще, но она не могла разобрать кого.
— И тебе добрый вечер, Кайлок.
Сын смотрел на нее, и она не знала, что бы еще сказать.
— Что это у вас? — указал он на бутылочку у нее в руке.
— Лекарство для твоего отца.
— Вот как. И вы полагаете, оно поможет?
Королеву покоробил его небрежный тон.
— Его приготовил лорд Баралис.
— Что ж, в таком случае оно как-нибудь да подействует.
Королева не совсем поняла, что сын хотел этим сказать.
Напрасно она обмолвилась, что лекарство от Баралиса. Сын всегда действовал на нее подобным образом: она или молчала как рыба, или говорила то, что не следует. Не успела она подобрать ответ, как он уже ушел.
Хотелось бы ей никогда не быть королевой — мало радости принес ей ее сан. А в последнее время она была еще и королем — во всем, кроме имени. Бросить бы все это, увезти больного мужа в их замок на севере и зажить мирной, спокойной жизнью. Но что-то удерживало ее. Не только гордость — что-то восставало в ней при мысли о том, что ее сын станет королем.
Она никогда не любила его истинной материнской любовью. Она вспоминала день, когда он родился и его положили ей на руки — бледненького, тихого, пахнущего гвоздикой. В ее груди тогда не возникло тепла, не шевельнулось никакого чувства. Повитуха, понимающе покивав, сказала, что любовь придет со временем. И она в каком-то смысле пришла — королева любила сына с ревнивым пылом, но нежности к нему не питала.
О годах своего бесплодия королева вспоминала с тоской. Неугасающая жажда иметь дитя, постоянные разочарования, беспрестанные унижения. Десять долгих лет она пробыла замужем за королем, прежде чем зачала.
Первые годы король нежно ободрял и успокаивал ее. «Ничего, любовь моя, — говорил он при каждых очередных месячных. — Время терпит. Ты молода и создана для материнства — это боги велят нам ждать. Время ведомо только им». Он улыбался, жал ей руку и звал в постель, чтобы попытаться снова.
Но государственные соображения брали свое, и король со все растущим нетерпением ждал сына — наследника, столь необходимого для устойчивости и будущего страны. До его ушей доходили перешептывания: «Государь без наследника — повод к войне... Ваш священный долг — подарить королевству наследника... Королева бесплодна. Этот брак следует расторгнуть... Нужна другая королева, способная рожать...»
Король нежно любил ее и не хотел даже слышать о разлуке. Но ядовитые речи придворных делали свое дело. Королева едва ли могла упрекать шептунов, они были правы — страна нуждалась в наследнике.
Ей отчаянно хотелось забеременеть. Она перепробовала все, от обжигающих припарок до тайных обрядов, но тщетно. Разумеется, не заходило и речи о том, что бесплодным может быть сам король. Даже мысль об этом представлялась кощунственной. Король — символ жизни, обновления и продолжения рода. Сама королева гнала от себя эту изменническую мысль, виня себя одну.
Король ни разу не заговаривал с ней о расторжении брака, хотя имел на это законное право в случае бесплодия королевы. Вместо этого он ложился в постель с другими женщинами, надеясь зачать ребенка, а после узаконить его. Он старался держать это в тайне, но об этом шептались и слуги, и придворные. Королева содрогалась при воспоминании о своем тогдашнем позоре. Наверное, ни одной королеве за всю историю не приходилось подвергаться подобному унижению: каждый день являться при дворе как ни в чем не бывало, сохраняя величие и сдержанность, в то время как твой супруг спит с кем попало!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
