Спустя мгновение я уже сжимал Арсиною в объятиях, и мне казалось, будто мы парим высоко над землей.
Очнувшись, она коснулась узкой ладонью моего лба и укоризненно прошептала:
— Ох, Турмс, почему ты так плохо относишься ко мне? Ведь я так люблю тебя!
Ее глаза сказали мне, что она не лжет.
— Арсиноя! — воскликнул я, не веря собственным ушам. — Зачем ты так говоришь? Как твои уста могут произносить подобные слова, если нынче я узнал, что ты изменяешь мне с моими лучшими друзьями?
— Неправда, — возразила она, отвернувшись.
— Если бы ты любила меня по-настоящему… — начал было я, но жалость к себе и обида сдавили мне горло. Заметив это, Арсиноя посерьезнела и заговорила совершенно другим тоном:
— Да, Турмс, я непостоянна. Но на то я и женщина. И мне нельзя всецело доверять, ибо я и сама не всегда уверена в себе. И все же в одном ты можешь не сомневаться: я люблю тебя и только тебя. И так будет всегда. Ведь ради тебя я отказалась от своей прежней жизни!
Она говорила так проникновенно, что я поверил ей. И моя обида сменилась грустью.
— Из речей Микона я понял, что…
Она закрыла мне рот свой мягкой ладонью и попросила:
— Больше ни слова. Я признаюсь в содеянном, однако все произошло вопреки моей воле. Я пошла на это только ради тебя, Турмс. Ведь ты сам сказал, что тебе не жить, если раньше времени обнаружится, что я вовсе не Аура.
— Но Микон говорил, .. — попытался я развить свою мысль.
— И он не обманул, — сказала она. — В таких делах, Турмс, как ты понимаешь, очень многое зависит от женщины. Раз уж я пошла на это ради тебя, не могла же я вести себя как простолюдинка. Конечно, он заметил разницу, но, слава богине, ничего не заподозрил.
А затем, желая поддразнить меня, она добавила:
— Впрочем, Микон оказался совсем неплох…
— Молчи! — воскликнул я. — Не хватало еще, чтобы ты начала хвастаться! Теперь ответь, Арсиноя, что было между тобой и Дориэем?
— Я поговорила с ним после того, как Танаквиль открыла мне его намерения, — призналась жрица. — Такой мужчина, как он, наверное, может соблазнить любую женщину. Но, по-моему, он меня не так понял, и я опять пала жертвой собственной красоты!
— Так, значит, он тоже! — сказал я, скрежеща зубами, и вскочил в поисках меча. Арсиноя удержала меня за руку.
— Ничего непристойного между нами не было, — объяснила она. — Я дала ему понять, что заниматься подобными вещами мне не пристало. Он просил извинить его, и мы решили, что будем только друзьями.
Улыбаясь, она добавила:
— Турмс, я могу помочь ему в осуществлении политических планов. Он не глуп и вовсе не желает враждовать со мной, что неминуемо случилось бы, если бы он меня оскорбил.
Надежда и сомнения боролись в моей душе, когда я смотрел на нее.
— Ты можешь поклясться, — спросил я наконец, — что Дориэй не дотронулся до тебя?
— Дотронулся — не дотронулся, — сердито отозвалась она. — Да какая разница? Ну, дотронулся. Но имей в виду: как мужчина он совершенно не в моем вкусе. И вообще — ничего такого, о чем ты думаешь, между нами не было. Я готова поклясться любыми богами. Выбирай.
— Поклянись нашей любовью, — предложил я.
— Клянусь, — сказала она после небольшого замешательства, но ее потемневший на мгновение взор все мне открыл. Я поднялся прежде, чем она вновь успела удержать меня.
— Прекрасно! — воскликнул я. — Пойду и узнаю, как все было!
— Не ходи! — испуганно закричала Арсиноя, но, видя, что меня не переубедишь, добавила: — Впрочем, иди, если хочешь. Так даже лучше. Может, ты поверишь ему, раз не веришь мне. Вот уж не думала, что ты так ко мне относишься!
Как же неуютно чувствовал я себя под взглядом этих полных слез и укора глаз! Но я желал услышать правду из уст Дориэя. Иначе, казалось мне, мой рассудок не выдержит. Я был очень наивен тогда и не знал еще, что Арсиноя не даст мне ни минуты покоя.
Я отыскал Дориэя во внутреннем дворике, где он нежился в бассейне с теплой желтоватой водой. Вода пахла серой, и могучее тело спартанца казалось в ней еще более привлекательным, чем обычно. Пытаясь заставить себя успокоиться, я присел на край бассейна и, опустив ноги в воду, сказал:
— Дориэй, вспомни стадион в Дельфах, овечьи кости, которые мы бросали вместе, Коринф и войну в Ионии! Наша дружба стоит многого. Ты — мужчина, и ты знаешь, что горькая правда лучше самой утонченной лжи. Я не рассержусь на тебя, если ты скажешь все, как есть. Заклинаю тебя нашей дружбой, ответь: ты спал с Арсиноей?
Дориэй не выдержал моего взгляда и отвел глаза. Откашлявшись, он признался:
— Гм, ну… то ли один, то ли два раза. И что с того? Я не хотел никого обидеть, просто перед ее чарами невозможно устоять.
Его искренность доказывала, что в любовных делах он был таким же ребенком, как я, хотя в то время я еще этого не понимал. Дрожащим голосом задал я следующий вопрос:
— Ты овладел ею силой?
— Силой, я? — удивился Дориэй, глядя на меня широко открытыми глазами. — Клянусь Гераклом, ты совсем не знаешь Арсиною! Ведь я же говорил тебе, что перед ней невозможно устоять!
После признания ему стало легче, и он попросил меня:
— Только не проговорись Танаквиль! Мне бы не хотелось причинять ей боль. Видишь ли, это все Арсиноя. Она начала щупать мои мускулы и восхищаться ими, а потом сказала, что как мужчина ты не идешь со мной ни в какое сравнение.
— Ах, вот как! — пробормотал я.
— Понимаешь, — продолжал он, — кажется, Танаквиль расписала Арсиное мои достоинства, и та возжелала меня. Признай, Турмс, что ей не надо прилагать усилий, чтобы у мужчины возникло желание. Скажу одно: в ту минуту я не мог думать ни о дружбе, ни о чести — вообще ни о чем. Мне продолжать?
— Не надо, — буркнул я, — и так все ясно. Но если честно, то я мало что понимал.
— Дориэй, — поколебавшись, вновь заговорил я. — Но все это как-то странно. Она же сама сказала мне, что как мужчина ты ее не интересуешь.
Дориэй расхохотался, подмигнул мне и, играя мускулами, ответил:
— Неужели? Ну, что ж. Может, она сказала так из сострадания. Жаль, что ты не видел и не слышал ее тогда.
Я вскочил как ошпаренный и чуть было не упал в бассейн.
— Прекрати, Дориэй! — прошипел я сквозь зубы. — Я не сержусь на тебя. Но лучше замолчи!
Я убежал, едва не всхлипывая, однако же урок был усвоен: верить никому нельзя, и прежде всего — Арсиное. Каждый человек должен хотя бы однажды пройти через такое, чтобы не казаться потом себе и окружающим ослом или бараном. Такова жизнь, и разочарование в ней так же естественно, как плесень на хлебе или слезящиеся глаза при простуде. Стоило мне оказаться в пиршественном зале Танаквиль, как меня опять охватила злость. И еще: внезапно я почувствовал странное облегчение, поняв, что по отношению к Дориэю у меня нет больше никаких обязательств. Нас уже не связывали дружеские узы — он разорвал их сам, хотя все произошло не только по его вине.
Я вошел в отведенные нам покои, и Арсиноя тут же села на своем ложе и спросила:
— Ну что, Турмс, ты поговорил с Дориэем? И устыдился своих мерзких подозрений?
— Стыдиться должен не я, Арсиноя. Нельзя быть такой бессовестной. Дориэй мне во всем признался.
— Признался, но в чем? — удивленно спросила Арсиноя.
— В том, что несколько раз спал с тобой. Не делай вид, будто не понимаешь. — Я опустился на ложе и закрыл лицо руками. — Зачем ты обманывала меня и клялась нашей любовью? Ах, Арсиноя, я больше никогда не смогу доверять тебе!
Она положила руку мне на затылок.
— Турмс, ты говоришь чепуху! Дориэй не мог признаться ни в чем постыдном! Неужели этот спартанец решил поссорить нас, посеяв сомнения в твоей душе? Ничего другого не приходит мне в голову!
В моей душе вновь затеплился лучик надежды, и у меня не хватило сил загасить его. Она поняла по моим глазам, что я колеблюсь, и поспешила добавить:
— Турмс, я все поняла. Наверное, я задела мужское самолюбие спартанца, когда безжалостно отвергла его притязания. Но теперь он мстит, наговаривает на меня, так как знает, что ты всему веришь.
— Перестань, перестань же, Арсиноя! — умолял я. — Мне и без того тошно. Дориэй сказал правду. Я давно и хорошо знаю его.
Арсиноя обеими руками обхватила мою голову и заглянула мне в глаза. И вдруг, рассердившись, резко оттолкнула меня, с горечью произнеся:
— Хватит! Я уже не в силах бороться за нашу любовь — ведь ты веришь другим больше, чем мне. Я умолкаю, ибо мне надоело оправдываться. Все. Прощай, Турмс! Завтра я возвращаюсь в Эрикс.
Что мне оставалось делать? Я упал на колени и принялся вымаливать у нее прощение за то, что был излишне подозрителен. Она вошла в мою жизнь, и без нее я бы умер. И снова мы парили в облаках, и со сверкающей высоты все земное казалось маленьким и нереальным — даже ложь и измена.
3
Наконец море стало судоходным. Всю зиму фокейцы трудились не покладая рук: они наращивали стены Гимеры. Теперь же моряки с нетерпением ждали, когда можно будет взойти на корабли, и, вдыхая свежий ветер, искали на небе знамения. Дионисий спустил на воду новое судно, а старые пятидесятивесельные корабли приказал просмолить и оснастить, так что они стали лучше, чем были. Дионисий лично осмотрел и проверил каждое весло, канат и даже сучки на обшивке. Вечерами его воины точили мечи, а раздобревшие за зиму гоплиты, охая, примеряли свои старые нагрудники, железные юбки и наколенники, прокалывали новые дырки в поясах. Гребцы то и дело затягивали непристойные прощальные песни, а те, кто успел жениться на горожанках, раздумывали, что бы такое сказать женщинам, чтобы они остались на берегу и не пожелали отправиться с мужьями в опасное путешествие.
