С горки медленно катилась знакомая длинная подвода, запряженная пятью лошадьми. Возле задних ворот усадьбы она остановилась, и Лисий Мяч пошел снимать тормозные колодки. По-настоящему его звали Брейбен, но когда много лет назад, еще малышами, Дан и Уна спросили, что он такое везет, то им послышалось не «лес для мачт», а «лисий мяч». Так они его и окрестили.
– Эй! – крикнула Уна с верхушки поленницы, откуда они с Даном наблюдали за дорогой. – Вы куда едете? А нам почему не сказали?
– Да за мной только что послали, – отозвался Лисий Мяч. – В Кроличьей роще застряла в грязи здоровенная лесина, тут-то мы и понадобились. – И он махнул кнутовищем в конец упряжки.
Дан и Уна спрыгнули с поленницы чуть не под копыта переднему коню, вороному по кличке Матрос. Лисий Мяч никогда не позволял им кататься на самой подводе – там не было бортов, – но они прицепились сзади, стуча зубами от дорожной тряски.
За ручьем лесная дорога идет в гору, и вся цепочка лошадиных спин поднимается перед глазами, точно живая лестница. Лисий Мяч шагал впереди в своем рабочем балахоне из мешковины, какие носят лесорубы, а когда он оборачивался и улыбался, между усами и бородой цвета мешковины проглядывал яркий белозубый рот. Балахон был подпоясан кожаным ремешком, а голова прикрыта шапкой, тоже из мешковины, с длинным лоскутом сзади, чтобы кора и сучки не сыпались за шиворот. Он осторожно вел упряжку среди колдобин, полных дождевой воды, которая брызгала детям в лицо из-под колес. Молодые березовые побеги хлестали их по ногам, а иногда на дороге попадался старый, обросший поганками пень, который мог рассыпаться в труху под колесом, а мог и подбросить их как следует.
Наверху, посредине Кроличьей рощи, человек шесть мужчин и еще одна упряжка лошадей топтались вокруг болотистой ложбины, в которой увяз сорокафутовый дубовый ствол. Тут вся земля была взрыхлена копытами, а из-под толстенного комля выплеснулось целое море жидкой грязи.
– Вы зачем его так глубоко загнали? – спросил Лисий Мяч и прошелся поверх бревна, легонько постукивая по нему топором.
– Да вот застряло и ни с места, – проворчал владелец второй упряжки, Льюкнор по прозвищу Кролик.
Лисий Мяч выпряг своих коней. Умные лошадки встряхнулись и навострили уши.
– Матрос уж точно все понимает, – шепнул сестренке Дан.
– Еще как понимает, – откликнулся кто-то позади них. Человек, сказавший это, был одет в мешковину, как и все остальные, и держал в руках такой же топор. Но дети, знавшие в лицо всех лесорубов в округе, сразу поняли, что он не здешний. Он, правда, был так же волосат и маслянисто-смугл, как Кролик-Льюкнор, и будто родной брат походил на него ростом и сложением, но его карие глаза были кроткими, как у спаниеля, а густою, черной, из-под самых глаз растущей бородой он напомнил Уне Моржа с картинки к «Алисе в Зазеркалье».
– Вот ведь умница, верно? – повторил он, смущенно переминаясь с ноги на ногу.
– Верно, – кивнул Дан. – Уж если мистер Брейбен со своими лошадками не вытащит эту штуку из леса – стало быть, у нее корни выросли!
Так не раз говорил об их приятеле старый Хобден. И тут они заметили Пака. Он направлялся прямо к ним, ловко перепрыгивая через глубокие темные лужи.
– Берегись, тебя увидят! – вскрикнула Уна, бросаясь к нему навстречу.
– Да мы с господином Робином вроде как старые знакомые. – И бородач улыбнулся такой славной улыбкой, что Уна вмиг позабыла про Моржа и про все на свете.
– Разрешите представить вам Саймона Чейниса, – торжественно откашлявшись, начал Пак, – кораблестроителя из Порт-Рая, члена магистрата вышеуказанного города, а также единственного…
– Эй, поглядите-ка! Вот уж кто знает свое дело! – воскликнул их новый знакомый.
Оказалось, Лисий Мяч заново подпряг своих лошадей к обмотанной цепями верхушке ствола и поставил их под прямым углом к бревну. Потом он что-то скомандовал вполголоса, и лошади дружно напряглись, почти падая на колени. Тяжелей всех приходилось Матросу: он стоял в упряжке последним. Бревно чуть-чуть шевельнулось, и державшая его трясина оглушительно чмокнула.
– Пошло-о! – завопил Саймон Чейнис, хлопая себя по колену. – Поднатужьтесь, ребятушки, не то оно вас перетянет… Ох ты!
Левое заднее копыто Матроса потеряло опору, поскользнувшись на пучке вереска. Кто-то из мужчин сорвал с себя передник из мешковины и бросил его под ноги коню. Матрос устоял, но бревно по-прежнему прочно сидело в болоте, и вся упряжка отчаянно хрипела, выбиваясь из сил.
– Хэй! – рявкнул Лисий Мяч, и его ужасный кнут дважды просвистел в воздухе, с треском опускаясь на круп Матроса. Вороной пронзительно вскрикнул и сделал еще один, тот самый, недостающий рывок. Тонкий конец бревна вырвался из трясины и заскрежетал по сухому гравию, а толстый заплескался в грязи, точно буйвол в болотной жиже. В мгновение ока Льюкнор припряг свою пятерку, и с храпом и топотом, фырканьем и звяканьем сорокафутовую громадину выволокли наконец на поросший вереском бережок.
– Уф! – сказал Льюкнор. – Первый раз вижу, чтоб ты огрел Матроса кнутом – вот так, по-настоящему.
– Это и впрямь первый раз, – отозвался Лисий Мяч, проводя ладонью по двум выпуклым рубцам на крупе вороного. – Но в такой передряге я бы и брата родного не пожалел… Давай-ка сперва оттащим ее под горку, а после уж погрузим как следует и поедем нижней дорогой. Нет, Кролик, с деревяшкой я сам управлюсь, а ты подгони подводу. Эй, берегись!
Он что-то сказал лошадям, и те с новой силой натянули цепи. Огромная лесина, перекатываясь из стороны в сторону, медленно поползла вниз по склону. Следом тронулись и лесорубы с порожней подводой. Вскоре все скрылись из виду, только чуть колыхалось потревоженное болото, подрагивали юные березки да наполнялись водой отпечатки копыт.
– Слыхали? – обернулся к ребятам Саймон Чейнис. – Конь этот дорог ему как брат, но пришла нужда – и он не пощадил его.
– Только не ради собственной корысти! – вмешался Пак. – Ему нужно было сдвинуть с места бревно.
– Всем нам иногда позарез нужно сдвинуть какое-нибудь бревно… А ежели вы это насчет Фрэнки, так он сроду без нужды либо сверх нужды никого не ударил.
– Фрэнки? Да я о нем и словечка худого не сказал! – подбоченился Пак, незаметно подмигнув ребятам. – А хоть и сказал бы – тебе ли его защищать? Ты ж его сам…
– Да кому же, как не мне? – кипятился плечистый, грузный лесоруб, наступая на маленького и совершенно невозмутимого Пака. – Ведь я, почитай, был первым, кто узнал ему настоящую цену!
– И первым, кто попытался его отравить. Ты чуть не угробил беднягу Фрэнки прямо в открытом море!
Сердитая гримаса на лице Саймона сменилась растерянной ухмылкой. Он замахал на Пака своими громадными ручищами, но тот лишь отступил в сторону и безжалостно расхохотался.
– Но послушайте, господин Робин! – взмолился их новый знакомый. – Я вам все расскажу…
– Слыхал я эту историю. Расскажи вот лучше ребятишкам.
Крепкий коричневый палец Пака выпрямился, как стрела, нацеленная в грудь собеседнику.
– Видишь, Дан? Видишь, Уна? Перед вами единственный в мире человек, который поднес отраву самому сэру Фрэнсису Дрейку.
– О, господин Робин, побойтесь Бога! Вы небось не первую сотню лет живете на свете, вам-то все о нас ведомо, всякая худая молва…
И его темные глаза с такой беспомощной мольбой остановились на Уне, что девочка не выдержала.
– Сейчас же прекрати дразнить его, Пак! – воскликнула она. – Никого он не травил, ты ведь знаешь.
– Я-то знаю, а вот ты как догадалась?
– Ну, просто… просто он не такой, и все! – твердо сказала Уна.
– Спасибо на добром слове, – повернулся к ней Саймон. – Я… с детишками-то у меня всегда хорошо получалось. Кабы не этот старый бедокур… – И он сделал вид, будто замахивается топором на Пака, но тут же опять смутился и покраснел.
– А где вы познакомились с сэром Фрэнсисом Дрейком? – быстро спросил Дан, которому не нравилось, когда его причисляли к «детишкам».
– У нас в Порт-Рае, само собой, – ответил Саймон и, заметив удивленный взгляд мальчика, повторил: – Ну да, здесь неподалеку.
– Но как же так? – спросил Дан. – Ведь и в песенке поется: «Был девонширцем Фрэнсис Дрейк…»
– «И славным моряком», – подхватила Уна. – Не обижайтесь, пожалуйста, но тут, наверное, что-то не так.
Но Саймон Чейнис, похоже, все-таки обиделся. Он надулся и сердито запыхтел, не глядя на смеющегося Пака.
– Чушь! – взорвался он наконец. – Они вам еще не то наплетут, эти пустомели с запада. Пускай он даже родился где-то в ихнем Девоншире, но отец-то его сбежал из тех краев, когда Фрэнки был еще младенцем! Их там хотели убить, понятно? Вот старый пастор Дрейк и переселился в Чатем, и жили они на списанном судне, прямо в устье реки Медуэй. Там он и вырос, Фрэнки, в Чатеме, у самого моря, он и ходить-то учился на палубе! А Чатем – это Кент, ведь так? А Кент – он тут рядышком, на задворках, он, можно сказать, почти что Сассекс. И стало быть, Фрэнки – наш с вами земляк. Вот то-то, а вы говорите, из Девоншира! Тьфу! Они там, на западе, все охотники поудить рыбку с чужого бережка.
