на Элеонору Августу сурово. Теперь он догадался, о чем пойдет речь, смотрел на жену и молчал, ждал, что она дальше скажет.
– Извольте ей от дома отказать, – четко и уже без намека на слезы в голосе произнесла жена.
– Так она товарка ваша, вы ее сюда привезли, – возразил жене Волков, – отчего же теперь ей от дома отказывать?
– Я не знала, что она женщина подлая.
– Как же вы не знали, если все знали, что родилась она от человека подлого, от конюха или от лакея, кажется.
– Не в рождении ее подлость, а в нечестности ее.
– В чем же ее нечестность? – делано удивился кавалер. – Наоборот, я вижу, что честна она, дом в порядке содержит, слуг – в строгости. Уж даже и не знаю, в чем госпожу Ланге упрекнуть.
– Вы понимаете, о чем я говорю!
– О чем же?
– Вы знаете! – почти кричала жена.
– Скажите сами! – сурово велел кавалер.
– Она с вами делит ложе, – сказала Элеонора Августа и тут же вновь сорвалась в слезы, кричит: – Слуги, люди ваши – все то знают. Беспутная, так еще и бахвалится тем.
Волков был спокоен. Локти на стол положил, смотрел на жену, чуть прищурившись, и далеко не во все верил, что она ему говорила. Максимилиан и покойный фон Клаузевиц не знали о том, что госпожа Ланге делит с ним ложе, хотя в доме бывали едва ли не ежедневно. Слуги… Ну, от этих разве укроешь? В доме живут, по дому ходят. А то, что госпожа Ланге бахвалится близостью с ним… Зная дерзкий характер рыжей красавицы, он понимал, что Бригитт могла, могла в язвительности своей бабьей хвалиться перед его женой своими достоинствами, упоминая, что господин чаще ночует в ее покоях, чем в покоях жены. Такое быть, конечно, могло.
– Этой распутной женщине тут не место. Путь уходит! – сквозь слезы требовала жена.
– Так разве она в том виновата, что венчанная со мной женщина мной пренебрегала? – спросил кавалер. – Разве госпожа Ланге просила меня в ее покоях не спать и говорила, что мои ласки ей противны?
И в эту минуту в обеденную залу из кухни вошла сама виновница разговора, сделала быстрый книксен и спросила:
– Прикажете подавать обед, господин мой?
И застыла – вся прекрасная, чистая, свежая, как утро, хотя уже и не утро на дворе. И улыбалась своею дивной улыбкой. А жена стояла у стола, с другой стороны. Она располнела так, что платье в швах расходится, рыхлая, брюхатая, с немытыми волосами под съехавшим на сторону чепцом, зареванная, лицо отекло от рыданий. Нет, неровня она Бригитт и никогда ею не была. Да еще теперь и кричит, на визг скатываясь:
– Прикажите ей от дома нашего отбыть!
– Отчего же ей от дома нашего отбывать, если лучше мы никого для домашних дел не найдем? – спокойно отвечал жене кавалер. – А еще госпожа Ланге недавно спасла меня от лютой смерти. – Он пристально посмотрел на жену. – Разве вы об этом не помните, госпожа моя?
Госпожа Эшбахт тихо завыла, кулачки ко рту поднесла и кинулась прочь из комнаты, путаясь в юбках. На лестнице чуть не упала, тут уж она начала кричать в голос.
Монахиня от лавки отлепилась и поспешила наверх за госпожой. А госпожа Ланге все с той же приятной улыбкой, словно тут и не было чужих слез и криков, повторила вопрос:
– Так что, прикажете подавать обед, господин мой?
– Подавайте, Бригитт, и побыстрее, я тороплюсь.
Когда подали обед, Бригитт села рядом с рыцарем, себе приборы не поставив, есть не думала.
– Отчего же вы не едите? – спрашивал Волков, принимаясь за мужицкий суп из курицы с клецками и жареным луком, который с недавних пор полюбил.
– Ела уже сегодня дважды, – отвечала красавица, не отводя от него глаз. – Боюсь растолстеть.
Волков выловил из жирного бульона хорошо разваренное куриное мясо, еда ему нравилась, но поведение Бригитт его настораживало. Она улыбалась, глядя на него, но уже не так, как обычно. Улыбка ее скрывала тревогу или волнение.
– Ну, уж говорите, что случилось? – оставив суп, спросил Волков.
Она собиралась сказать, но чувствовала волнение, хватала своими пальчиками его большую руку, заглядывала ему в глаза.
– Боитесь госпожи Эшбахт? Боитесь, что она выживет вас из дома? – догадался он. – Не бойтесь, мне без вас никак. А станет она упорствовать, так поставлю вам отдельный дом.
В глазах Бригитт появились слезы. Как женщины так легко могут их производить, Волкову было непонятно. Сам он плакать совсем не умел, поэтому эти капельки, что катились поверх веснушек, казались ему удивительными. Ноготки Бригитт впились в кожу его руки, и госпожа Ланге срывающимся голосом сказала наконец:
– Господин мой, я обременена.
Сказала и замолчала, ожидая, что он ей ответит. А он потянул ее к себе и припал губами к ее виску, а после к ее мокрой от слез щеке и проговорил до обидного спокойно:
– И слава богу, хоть какая-то хорошая новость за последнее время.
Бригитт немного отстранилась от него, не такого она ждала. Надеялась, что он будет… более радостным, что ли, от вести такой. А потом, вдумавшись в слова Волкова, осознав их смысл, поняла, что он рад, но остальные его дела не так хороши, чтобы испытывать сильные положительные эмоции. Госпожа Ланге все-таки была весьма умна.
А ему тут стало ясно, отчего красавица так настойчиво и даже бесцеремонно искала его близости всю весну. Нет, не от ненасытности любовной и не от соперничества с его женой она тянула и тянула его в свои покои. Просто Бригитт хотела забеременеть, быть не хуже, чем законная глупая супруга его.
Он посмотрел на нее.
– А жена про то узнала, значит?
Бригитт кивнула.
– Вчера вечером я говорила с монахиней, а утром уже выслушивала от госпожи Эшбахт выговоры о своей распутности. И что чадо мое она в доме своем не потерпит, – говорила красавица со слезами в голосе.
– Потерпит, потерпит, – усмехался кавалер, беря госпожу Ланге за руку, – а нет, так построю вам дом.
– Спасибо вам, господин мой! – Бригитт поцеловала его руку. – Господь был ко мне милостив, послав мне вас.
* * *
Кавалер уже проклинал эту дорогу. Сколько раз ее видел – не сосчитать, уже наизусть ее знал. Да, Волков опять ехал в Мален. Граф, мерзавец, взялся собирать войско против него, сам отправился к герцогу, сам напросился. Беда? Да, беда. Никакой другой человек не представлял бы такой опасности, как этот лощеный сеньор, который, судя по всему, теперь ненавидит кавалера.
Думал ли рыцарь о графе как о
