накрывая на стол.
– Спасибо, Глаш, сама-то как?
Она ничего не ответила, только махнула рукой и утёрла кончиком платка глаза.
– Доктор-то что говорит?
– Ой, родненькие, а что доктор? Ничего не говорит. Ругается.
– О, как! Это почему же? – удивился Герасим.
– Говорит, что заставь дурака Богу молится, он и лоб расшибёт.
– Это он про Аньку что ли? – нахмурился Герасим.
– Да какое, про Анечку, – Глаша зашептала, поглядывая на дверь, – ругает монастырские порядки.
– Это как так?! – крякнул Герасим.
– Да говорит, что очень строги, не делают скидку на состояние здоровья прихожан. А Аня моя, ты ж знаешь, какая приверженная. Все старается делать как по писанному: и поститься, и наказы исполнять. Нельзя ей было в тот день в старые склепы-то. Плохо она себя чувствовала. А день поминовения усопших наступил, вот и надо было в старых склепах свечи зажечь и помолиться. Отец Фивий распорядился, чтоб и ребятишек с монахами-то отправили. А там, родненькие мои, сами знаете, осторожно надо. Особливо, когда по мосткам спускаешься на нижний ярус. Шаткие они, да и перила уже прогнили. У Анечки вот головка и закружилась. Облокотилась о перила, а они не выдержали. Она и с этих мостков…, а сверху-то обсыпалось…, – плечи Глаши затряслись, она уткнулась лицом в платок.
– А ты куда смотрела?! Не надо было пускать, коли болеет. И вообще, что за дурь детишек туда загонять!
– Тише, тише, ради Бога! – испугалась Глаша, – Чайку вот откушай.
Герасим поджал губы и отвернулся.
– Та, что я-то? – продолжала Глаша, ставя на стол из буфета баранки, – я на работе все время. Муж тоже: и звонарём, и в мастерских. А Анечка в храме. Так разве плохо в храме-то? Я ей наказывала, если плохо почувствуешь или слабость дома останься, полежи, доктору позвони, а она: «Отец Фивий говорит, что молитва от всех болезней помогает, главное верить всей душой надо». Глаша села к столу: – Вот отец Фивий сам пришёл соборовать, молитвы почитать. Может и полегчает ангелочку моему, – она стёрла со щеки катившуюся слезу.
– А доктор здесь? – решился спросить я.
– Та, здесь, где ж ему быть.
– А с ним поговорить можно? У меня есть хорошие знакомые врачи, я бы мог координаты дать, для консультации, может, помогут чем.
– Батюшка, родимый! Так вы поговорите, поговорите с доктором-то. Хотите я его сейчас позову?
– Удобно ли отрывать? Может мне к нему пройти?
– А погодьте, я спрошу! Попейте чайку пока, вот, горяченького. Я и пирогов напекла. Дух-то теста всю нечисть из дома прогоняет. Ещё жаркие, – она кинулась к печи, открыла заслонку и вытащила противень. Сладко запахло сдобой. Ловко переложила пироги на большое круглое блюдо и поставила в центр стола.
– А хотите бараночку? Свежие с маком, – она придвинула ко мне поближе баранки, – вы как любите?
– Спасибо, не беспокойтесь, – смутился я.
Глаша ушла спросить у доктора, а мы остались на кухне. Кусок в горло не лез.
Нас всех позвали минут через пятнадцать в детскую. Проститься. Желания идти к незнакомой умирающей девочке у меня не было. Я не сталкивался до той поры со смертью, и не спешил с нею встречаться. Остановился в дверях, не торопясь войти.
Кто-то тронул меня за плечо, и я обернулся. Рядом стоял совершенно лысый, голубоглазый мужчина. Он был не на много старше и чуть выше меня ростом, но широкоплечий и крепкого сложения. «Видимо любитель занятий спортом», – мелькнула мысль.
– Вот доктор наш! – выглянула из-за его спины Глаша.
Мужчина протянул мне руку:
– Харитон.
– Олег, – я ответил на рукопожатие.
– Вы хотели со мной поговорить? Давайте пройдём в зал.
Я последовал за ним. Здесь никого не было и царил полумрак. Харитон повернулся ко мне и с интересом рассматривал. Я почувствовал себя неловко под его взглядом.
– Так вот вы какой, учёный пострадавший от любви, – вдруг чуть насмешливо произнёс он.
Я вспыхнул, но промолчал.
– Не сердитесь, у нас тут все по-доброму о вас отзываются. Понимающе. Я ведь тоже, знаете ли, из ссыльных.
– Да? – с интересом откликнулся я. – И что же вам разрешено, так свободно везде ходить? Хотя, что это я, вы же доктор, у постели больного.
Харитон кивнул.
– Да, но не только это, а скорее то, что срок моей ссылки вот уже десять лет, как завершён.
– Как! И вы остались?! – не удержался от восклицания я, – добровольно?
– Конечно, добровольно, – улыбнулся Харитон, – а что вас удивляет? Я же тоже учёный. Врачевание – исключительно занятие для хлеба насущного, но у меня здесь есть отличная лаборатория и никаких преград для исследований.
– А чем вы занимаетесь, позвольте узнать?
– Я – микробиолог.
– Ясно. Удивительные тут порядки в монастыре. Такое процветание науки. Не думаю, что такое возможно повсеместно в таких местах.
– Нет, конечно, это всё отец Окимий. Нам повезло, что настоятель такой ревнитель науки.
Я кивнул.
– А что с девочкой, неужели нет надежды?
– Ну, почему же, – Харитон задумчиво потёр голый подбородок.
Было странно смотреть, на его чисто выбритое круглое лицо, наверное, он был единственным безбородым мужчиной, которого мне довелось видеть в последнее время. Я невольно провёл рукой по своей небольшой бородке, отросшей за время сенокоса.
– Надежда есть всегда, – задумчиво произнёс Харитон, – только я, к сожалению, не педиатр. Мне сказали, что у вас есть координаты специалиста, с которым я бы смог проконсультироваться?
– Да! Мой очень хороший знакомый, замечательный специалист и человек. Я уверен, что он вам не откажет и сделает всё возможное, чтобы помочь. Если у вас есть выход в интернет, хотя, что это я, – поправился я, – конечно же, есть.
Харитон кивнул.
– Так вот! Запишите, его координаты, – я по памяти продиктовал координаты друга-врача. – Обязательно свяжитесь с ним, обязательно, если он сам не сможет помочь, то свяжется с кем надо. И лекарства поможет достать.
– Спасибо, – поблагодарил Харитон, внося координаты в браслет.
– Привет ему от меня передавайте, скажите, что у меня всё хорошо.
– Обязательно передам, – Харитон протянул руку, – надеюсь, мы ещё с вами увидимся, хочу прямо сейчас связаться с вашим другом. Нельзя терять время.
– Конечно, конечно, – ответил я, отвечая на его крепкое рукопожатие. – Удачи вам!
Харитон кивнул и ушёл, а я постарался незаметно вернуться в кухню. Проходя мимо открытой двери в детскую, заглянул в неё. Комната была наполнена людьми и ярко освещена солнцем, заглядывающим в оконце, и горящими свечами. От постели девочки отходил высокий монах в тёмно-красной одежде до пят. Он закрыл небольшую книжицу и поднял голову. Я был поражён, увидев его молодое суровое лицо. Он строго оглядел людей, столпившихся у входа, и пошёл к двери.
