была на портрете.
– Может, собака… Можешь взять ее на руки?
Чечилия подняла с пола Виолину и разместила ее теплое пухлое тело на коленях, усаживаясь в кресло. Виолина выжидающе посмотрела на Чечилию похожими на бусинки глазами и прижала ушки, когда Чечилия провела ладонью по маленькой круглой голове собачки.
– Традиционный символ преданности, – заметил Бернардо.
– Нет! – сказала Чечилия. – Не с собакой.
– Не с собакой? – переспросил Леонардо, его кисточка замерла в воздухе. – Тогда с чем?
Чечилия прижала палец к подбородку. Это казалось глупостью, но она знала, что это важный вопрос. Чечилия просто понимала, что идея держать на коленях собаку ей не подходит. Слово «преданность» почему-то вызвало у нее раздражение.
– Нет, думаю, собака не подойдет.
Леонардо в упор смотрел на нее из-за мольберта.
– Но тогда нужно что-то еще. У вас есть другая мысль?
– А что если… другое животное?
Она увидела, как мастер да Винчи поднял брови.
– Другое животное? Но собака кажется самым подходящим символом для этой картины. Такого рода портрет подразумевает верность.
Чечилия кивнула.
– Но люди держат и других питомцев. Кошек. Птиц. Мышей. Хорьков.
– Или горностаев, – сказал Бернардо и поднял палец, как античный оратор. – По-древнегречески «гале». Гале. Галлерани…
– Да! – воскликнула Чечилия. – Галлерани! Моя фамилия. Его светлость никогда не забудет, кто я такая.
– Не думаю, что есть такая опасность, синьорина, – сказал живописец.
Леонардо долгим взглядом посмотрел на недописанную картину. Чечилия была уверена, что он станет спорить и, вероятно, все равно напишет собаку. Но вместо этого он провел ладонью по бороде, как будто это могло хоть немного сгладить все нюансы такой сложной идеи.
– Горностай, – сказал он. – Его шубка делается белой зимой и так ему легче спрятаться от врага. Говорят, что встретив охотника, горностай скорее умрет, чем запятнает свою прекрасную белую шубку. Поэтому он считается символом чистоты. Еще это символ плодовитости. Даже беременности.
Чечилия увидела, как порозовели от смущения щеки художника, когда он осознал, что только что произнес. Они трое сидели в неловком молчании, пока художник обдумывал, как выпутаться из этой ситуации. Он не хотел ее оскорбить – в этом она была уверена.
– Но, – сказала Чечилия, – подумайте вот о чем! Сам король Неаполя принял его светлость в Орден Горностая. Людовико это так понравится! Я уверена.
Внезапно его лицо озарилось, и она увидела в нем тот же энтузиазм, который, бывало, испытывала сама. Леонардо стал быстро рисовать наброски вышеупомянутого горностая на лежащем рядом с ним листке пергамента.
– Моя дорогая, вы просто сокровище!
Леонардо и Чечилия вернулись в свое обычное состояние модели и художника, снова почувствовали себя уверенно. Она гладила белую головку Виолины, пока Леонардо работал над изображением горностая на пергаменте.
Дверь в комнату распахнулась, и Чечилия, обернувшись, увидела Марко, занимавшего при дворе должность музыканта. Он вбежал в комнату, буйные локоны спадали ему на глаза.
– Вы слышали новости? – спросил он, чуть не опрокинув складной столик мастера да Винчи, заставленный красками и кисточками. – Счастье! Важный праздник уже близко! Назначена свадьба нашего господина и прекрасной Беатриче в замке в Павии.
Чечилия тяжело сглотнула.
– Зрелищная зимняя церемония! – выкрикивал он. – Осталось меньше тридцати дней. Так много надо успеть!
35
Эдит
Мюнхен, Германия
Ноябрь 1939
На широких проспектах вокруг парка развешивали огромные флаги со свастиками в преддверии военного парада. Зимние торжества.
– Ты быстро ходишь.
Эдит спрятала улыбку.
– Извини, папа. Мы никуда не спешим.
Они медленно шли по тротуару, и Эдит крепко держала отца под руку. Другой рукой он прижимал к себе Макса – выцветшую плюшевую собачку. Она замедлила шаг, пытаясь не думать о маленькой телеграмме, еще одном кусочке бумаги, который вновь изменит ее жизнь. Через два дня она снова уедет из дома, обратно на линию огня. Как ей сказать об этом отцу?
Пришла зима с порывами холодного ветра, от которого постукивали оконные рамы и клонились к земле тонкие ветки деревьев по краю парка. На другом берегу реки Изар улицы наполнились людьми в военной форме, они маршировали строем, а жители Мюнхена смотрели на них из окон.
За время, что Эдит не было дома – всего-то пару недель, но казалось, что целую жизнь, – город Мюнхен превратился в столицу нацистского мира. Повсюду висели огромные флаги, а улицы наводнились солдатами в военных шинелях и кителях. Некоторые крупнейшие улицы заблокировали танками, чтобы освободить их для регулярных парадов. По всему городу провели подготовку к проносу по городским улицам немецких картин и скульптур под патриотическое пение граждан.
Эдит знала, что, когда она была в Польше, на жизнь Адольфа Гитлера, несмотря на все фанфары, было совершено покушение. В газетах писали, что часовая бомба взорвалась, когда Фюрер спускался с подиума после речи в популярной пивной, не попав по цели, но убив восьмерых оказавшихся рядом. Эдит танки на главных улицах Мюнхена казались не столько демонстрацией патриотизма, сколько оборонительной мерой.
Но какой бы чуждой ни была атмосфера ее родного города и как бы ни было промозгло, Эдит пообещала себе как можно чаще гулять с отцом. Она знала, что ему это идет на пользу, а мысль о том, в каком виде она застала его по возвращении, была невыносимой.
Когда Эдит вернулась в Мюнхен, она с ужасом увидела, что отца в квартире не было. В ее отсутствие его заботу препоручили лечебнице на окраине города. Ее соседка, фрау Герцхаймер, очень извинялась, но ей пришлось поставить на первое место заботу о своей больной матери, приехавшей из деревни, чтобы дочь могла за ней присматривать.
В лечебнице Эдит нашла герра Бекера сидящим в кресле в темной комнате, в грязной одежде, с нечищеными зубами, еще более хрупким и исхудавшим, чем он был всего пару недель назад. Прижимая к груди свою плюшевую собачку, он выглядел сгорбившимся ребенком.
Эдит быстро подписала бумаги о выписке и договорилась с сиделкой из лечебницы – рыжеволосой заботливой женщиной средних лет по имени Рита, которая уже лет тридцать работала со ставшими забывчивыми пожилыми людьми.
– Лучше бы вам как можно быстрее забрать папу домой, – прошептала Рита, когда Эдит только приехала искать отца. – Нам было велено сократить рационы таких пациентов, как он. Это нехорошо. Число покойных растет. Теперь тут много пустых палат. Все боятся задавать вопросы. Если бы это был мой отец, я бы как можно быстрее забрала его домой. – Эдит увидела, что глаза Риты наполнились ужасом.
– Вы берете частных клиентов? – прошептала Эдит, когда их не могли услышать другие медсестры. – Пожалуйста… приезжайте к нам. Я хорошо заплачу.
Теперь Эдит
