неведомыми путями умудрились и во время войны сохранить свои впечатляющие формы, хлопотала среди солдат с дымящимися кружками в руках. Она расталкивала их локтями, будто они – нашкодившие мальчишки, и неодобрительно цокала языком.
– Вот, – сказала она, протягивая кружку Вейерсу, с трудом подбирая английские слова. – Теплый. Благодари этого доброго юношу.
Она повернулась к Доминику и ласково похлопала его по щеке. Двое из солдат сдавленно усмехнулись, и Доминик почувствовал, что краснеет. Съежившийся на стуле Вейерс выглядел так жалко, что Доминику захотелось поделиться с ним своим рационом растворимого кофе. Это был дешевый, солоноватый сорт, но в этом промораживающем до костей воздухе и он чего-то стоил.
Герр Вейерс поднес кружку поближе к лицу и наслаждался поднимающимся из нее паром, будто какой-то невероятной роскошью. Он отхлебнул большой глоток, слегка подавился и закашлялся, и кузина постучала ему по спине.
– Так у вас нет никаких записей о том, куда что делось? – спросил его Хэнкок, постукивая длинными пальцами по кухонному столу. Стол стоял на трех шатких ножках, от последней остался жалкий обрубок.
– Ах, нет, нет, я не это сказал! – Герр Вейерс вытер рукой свои жесткие усики и сжал кружку в двух руках; дрожь его начала униматься. – Сначала я писал список хранилищ в маленьком учетном журнале. Я прятал его в металлической нише в камине. Я думал, что никто его там не найдет и не свяжет со мной. В городе была маленькая группа сопротивления. Мне не хватило смелости к ним присоединиться, но я думал, что, может быть, когда-нибудь у меня будет шанс передать их лидерам мой журнал. Может быть, они смогут добыть работы или, по крайней мере, не дать их уничтожить. Но потом кто-то шепнул мое имя полиции. Я услышал, что за мной скоро придут.
Доминик ушам своим поверить не мог. Этот человек рисковал жизнью ради написанного от руки списка произведений?
Герр Вейерс продолжил:
– Я как можно быстрее разжег камин. И бросил журнал в огонь. К тому времени, как явилось Гестапо, никаких улик уже не осталось. Мне повезло.
– Таким образом, все списки уничтожены, – заключил Хэнкок, разочарованно опустив плечи.
– Нет, они все еще у меня.
– Что вы имеете в виду? – Хэнкок оживился.
– Списки хранилищ все еще у меня. Вот тут. – Вейерс поднял трясущуюся руку и постучал пальцем по лбу. – Может, не все до единого, но многие. Насчет тех, кто забрал мою коллекцию, у меня было предчувствие, и я попытался запомнить.
– Вы можете нам рассказать?
– Конечно. – Герр Вейерс сделал еще глоток. – Вы вернете искусство обратно в музеи, моему народу. – Он жестом показал, будто пишет в воздухе. – Вы должны принести бумагу, да?
Хэнкок достал из кармана блокнот и карандаш, приготовился писать:
– Приступайте.
Вейерс принялся так неожиданно быстро перечислять хранилища по всей Германии, что почерк Хэнкока, в попытке успеть за ним, быстро превратился в размашистые каракули. Он исписал три листа с двух сторон, и тут так же внезапно, как начал, Герр Вейерс остановился. Он сделал глубокий глоток горького кофе и потом несколько секунд сидел, пристально глядя на Хэнкока.
– Это все, что я помню. Может быть, одно или два забыл.
– Это великолепно. – Хэнкок откинулся на спинку стула и облегченно выдохнул. – Это нам многое даст. Спасибо, сэр. – Он встал, и все остальные в отряде следом за ним собрались и двинулись к выходу. Хэнкок протянул старику свою длинную руку. Герр Вейерс стиснул ее в двух своих, пристально глядя Хэнкоку в глаза.
– Вы найдете произведения искусства в самых неподходящих местах, Amerikaner. Ищите там, где и помыслить не могли. В подземельях замков, монастырях, банковских хранилищах, кладовках ресторанов, гостиничных комнатах, школьных спортзалах, даже в подвалах обычных домов. Но то, что вам действительно нужно, находится в Зигене. – Он так крепко сжал руку Хэнкока, что Доминик увидел, как у того белеют пальцы. – Там под крепостью есть медная шахта. В ней вы можете найти величайшие сокровища.
Зиген. Услышав название, которое уже встречалось им в Ахене, Хэнкок кивнул.
Отряд вышел из дома под ледяной дождь. Ударяясь о каску Доминика, капли издавали пустой металлический звук. В голове его было так же: пусто, гулко. Он знал, что под «величайшими сокровищами» наверняка подразумевались реликвии Карла Великого, а может даже и другие потерянные шедевры. Но, хоть он и чувствовал небольшое облегчение, зная, что старик викарий Стефани стал на шаг ближе к шансу вновь увидеть свои обожаемые сокровища, сам Доминик после всех этих смертей и разрушений уже не мог найти в себе сил переживать за искусство.
«Продолжай рисовать», – сказал Пол. Сейчас расстояние между ним и домом было необъятным как никогда. Но Доминик знал, что с этим наспех написанным списком хранилищ произведений искусства Хэнкок, с обновленной верой в свое дело, отправится еще дальше на восток. Они еще долго будут заняты.
Если он тут надолго, подумал Доминик, то, наверное, надо включаться в дело. Такие люди, как Вейерс, ставили под угрозу собственные жизни во имя спасения произведений искусства. И, может быть, Стефани был прав. Им надо не только выжить. Им надо понять, зачем жить дальше.
Доминик решил, что, если он хочет вернуться с этой войны с хоть какими-то остатками здравого рассудка, по пути на восток он должен крепче держаться мысли, что искусство наделяет жизнь смыслом. От этого зависела и его жизнь.
33
Эдит
Мюнхен, Германия
Ноябрь 1939
«Искусство наделяет жизнь смыслом», – говорил всегда отец. Эдит старалась держаться мысли, что, чтобы искупить свою вину в том, что поставила под угрозу самые ценные в мире произведения искусства, она теперь делает все возможное, чтобы защитить их.
– Дорогу!
Эдит отступила в сторону. Два человека тащили через ее реставрационную мастерскую громоздкий холст – огромный, потемневший от времени пейзаж. Пока они проходили мимо, Эдит заметила, что в трещинах резной золоченой рамы скопился толстый слой пыли.
Она говорила себе, что сейчас важней всего одно: отец ее в безопасности и настолько благополучен, насколько он может быть, порученный заботам новой сиделки. За это она была глубоко благодарна.
Но, к негодованию Эдит, ее обыкновенно тихую мастерскую назначили центром классификации работ, привезенных издалека. Недавно она с нетерпением ждала возвращения в свою мирную лабораторию – но комнатка превратилась прямо-таки в транспортную магистраль, а немногочисленные оставшиеся сотрудники Пинакотеки были заняты описью и определением на хранение новых работ, которые продолжали поступать со всей Европы.
Все доступные пространства вдоль стен были заняты стопками в десятки картин. Кто-то переложил ее перчатки, удалители лака, заплатки для
