Две беззащитные женщины и ребенок – втроем остались они в опустевшем и открытом любому супостату доме, надеясь лишь на Божью милость. Бог и впрямь защитил их. Ни один француз не переступил порога мурановского дома, а, благодаря помощи крестьян, голод также обошел его стороной.
А потом была великая радость и великое горе. Русская армия освободила Смоленск от захватчиков, и в тот же день Дарья Алексеевна узнала о гибели отца. Целый месяц после этого была она, точно мертвая, и Савельевна страшилась, что ее любимица сляжет окончательно. Все это время ей одной приходилось ходить за Софьинькой и распоряжаться по хозяйству. Она оставалась крепостной, но, в сущности, сделалась членом семьи Мурановых. Сестры любили и уважали ее. Савельевна сиживала с ними за одним столом, не чинясь. Лишь в присутствии сторонних возвращались положенные правила. Но гости в доме Мурановых бывали редки.
Дарье Алексеевне уже минуло тридцать, выглядела же она еще старше своих лет. Очень высокая, болезненно худая и бледная, она казалась усталой и суровой. Даже приветливость, с которой она встретила гостей, не оттенила этого впечатления.
Сестра же ее, юное создание лет четырнадцати, была поистине очаровательна. В противоположность Дарье Алексеевне, миниатюрная, живая и веселая, она словно светилась изнутри, и трудно было не залюбоваться ею.
Саша оказался прав, утверждая, что хозяйка будет рада видеть у себя героя великой войны. Дарья Алексеевна тотчас поинтересовалась, не знавал ли Стратонов ее отца, и не преминула показать писанный маслом портрет последнего, висевший в гостиной. Об отце она рассказывала довольно долго, и чувствовалось, что несмотря на прошедшие годы, боль этой утраты все еще не оставила ее. Взволновавшись воспоминаниями и чересчур заговорившись, Муранова закашлялась и, бледно улыбнувшись, попросила извинить ее и проходить к столу.
За обедом все внимание было обращено к Саше, бывшему явно в ударе. Он рассказывал о восстании и его предводителях, с которыми был лично знаком, превозносил мужество своего зятя при схватке с поручиком Лохновским, на ходу придумывая подробности, коих никто и никогда ему не сообщал, расписывал достоинства своих многочисленных проектов, призванных полностью изменить жизнь в Клюквинке, а то и во всей губернии.
«Какой же, в сущности, болтун, – досадливо подумал Стратонов. – И уж хоть бы отставил угощаться вином – и без того довольно глупости…» Он то и дело поглядывал на присутствующих дам, силясь прочесть по их лицам, что они думают о сашиных рассказах. Опытный душевед, должно быть, легко справился бы с этой задачей, но для Юрия она оказалась посложнее, чем иная рекогносцировка.
Лицо хозяйки дома по-прежнему не выражало ничего, кроме усталости и напускной приветливости. Кажется, ей не было ни малейшего дела до столичных событий, столь далеких от нее, до воздушных соседских прожектов. Правда, когда Саша вздумал спросить совета по продаже леса, Дарья Алексеевна тотчас очнулась от своего молчаливого равнодушия и пригласила соседа в свой кабинет. Саша стал, было, отнекиваться:
– Помилуйте! Я совсем не желаю обременять вас в ваш праздник! Я с вашего позволения заеду как-нибудь в другой раз.
– К чему откладывать на другой раз то, что можно порешить прямо сейчас? Если вы желаете продать ваш лес, то, быть может, я сама куплю его у вас. Так что не стесняйтесь и, сделайте одолжение, проходите в кабинет! – хозяйка встала и учтиво кивнула оставшимся гостям. – Прошу нас извинить. Мы ненадолго.
– Сестра никогда не откладывает дел на потом, – пояснила Софья. – И никогда не ложится спать, пока не убедится, что все намеченное на день исполнено должным образом. Таким был и наш отец, как она говорит…
Этот очаровательный ребенок, пожалуй, был единственным человеком, смотревшим на Сашу с добродушной веселостью, видимо в душе посмеиваясь над его необъятными планами. Это было заметно по тому, как Софьинька время от времени прятала в ладонях лицо, а глаза меж тем смотрели озорно и лукаво.
– Ольга Фердинандовна, а, может быть, вы сыграете нам что-нибудь, пока нас покинули для важных дел? – предложила она.
– Конечно, с удовольствием, – с улыбкой согласилась Ольга. – Любочка, ты не сыграешь ли со мной?
– Лучше ты спой, а я буду тебе аккомпанировать, – откликнулась Люба, старательно выговаривая слова.
Обе сестры были музыкально одарены. Приятный, бархатный голос Ольги словно заполнил собой всю гостиную. Романс, который пела она, глубоко растрогал Стратонова. Как оказалось, и стихи, и музыка были сочинены Сашей, что немало удивило Юрия. Это открытие заставило его признать, что шурин, пожалуй, более сложная и одаренная личность, чем он полагал, никогда не будучи с ним близок.
После романса был исполнен этюд, во время которого Софьинька неожиданно обратилась к Стратонову:
– Юрий Александрович, можно ли мне просить вас об одолжении?
– К вашим услугам, мадемуазель, – с легким поклоном откликнулся он.
– Не могли бы вы некоторое время посидеть, не шевелясь? – заметив удивление полковника, Софья рассмеялась. – Понимаете, я немного рисую… И мне бы очень хотелось нарисовать ваш портрет.
– А разве для этого не нужно часами позировать художнику? – улыбнулся Стратонов.
– Настоящему мастеру, наверное, нужно. Но мне часами может позировать разве что нянюшка. А с другими приходится полагаться на память. Делать набросок, а потом уже по памяти дорисовывать.
– Что ж, пока я ваш гость, можете располагать мною, – кивнул Юрий. – Хотя, уверен, есть предметы много достойней вашей кисти.
– Возможно, но пока они мне не встречались. А ваш портрет я непременно написать хочу. Вы же настоящий герой, как и наш отец…
– Герои, Софья Алексеевна, это генерал Кульнев, князь Петр Иваныч Багратион. Но уж никак не ваш покорный слуга.
– Я вам не верю, – сказала Софьинька, склонившись над альбомом и быстро работая карандашом. – Александр Афанасьевич нам рассказывал о ваших подвигах.
– Ну, раз Александр Афанасьевич рассказывал… – развел руками Стратонов.
– Вы обещали не шевелиться.
– Прошу простить.
– Александр Афанасьевич, конечно, иногда… преувеличивает некоторые вещи, – Софья чуть улыбнулась. – Но о вас он всю правду сказал – вы именно такой, как он рассказывал.
– Что ж, ему виднее, – не стал спорить Юрий, подумав, что шурин умело расположил к себе соседок, воспользовавшись его боевой славой. Это соображение не вызвало в нем досады. Что, в самом деле, дурного? Пусть хоть кому-то эта слава принесла пользу.
– Все, я закончила, – объявила Софьинька, закрывая альбом.
– Покажете?
– Да, но не сейчас, – хитро отозвалась девочка.
– А когда же?
– Когда вы приедете к нам в другой раз!
– О! Это может быть еще очень нескоро! Завтра я отбываю на Кавказ.
– В таком случае, когда вы приедете снова, я смогу не только показать, но и подарить вам ваш портрет, написанный маслом, – беззаботно откликнулась Софья.
– Вы так уверены, что я приеду вновь? – спросил Юрий.
– А разве нет? – спросила девочка, внимательно посмотрев на него.
– Да… Конечно… – рассеянно отозвался Стратонов, вдруг побоявшись огорчить милую юную художницу.
– Мы вас будем ждать, – улыбнулась она довольно.
В этот момент возвратились Дарья Алексеевна и Саша.
– Опять ты за свое! – укорила Муранова сестру. – Извините ее, Юрий Александрович, она уже всех нас измучила своими живописными упражнениями!
– Что вы, я почел за честь быть полезным Софье Алексеевне.
– Но вы можете не сомневаться – она не просто так резвится. У нее есть и талант, и прилежание. Насколько я могу судить, конечно.
– О, несомненно! – подал голос Саша, заметно утомленный деловым разговором.
После чая гости тепло простились с хозяйками и отправились в обратный путь. Уже выезжая из усадьбы, Стратонов обернулся и с удивлением увидел Софьиньку, сбежавшую с крыльца в одном платье и машущую вслед рукой. К ней уже стремилась Савельевна, проворно накинула шубу на хрупкие плечи, закутала, выговаривая за по-детски безрассудную выходку.
Юрий инстинктивно приподнял треуголку, простившись таким образом с милой художницей.
Сани мчались быстро, и вскоре в сумерках уже забрезжила огнями Клюквинка. Поездка сильно утомила Любу. И Саша, не возясь с ее креслом, подхватил девушку на руки и быстро понес к дому. Юрий же подал руку Ольге и вдвоем с ней неспешно последовал за шурином.
– Я хотел поговорить с вами, Ольга Фердинандовна, – начал Стратонов, решив, что пора выполнить сдуру данное Саше обещание.
– Я слушаю вас, – откликнулась Ольга.
Юрий запнулся. Весь этот день он наблюдал за этой женщиной, за тем, как смотрела она на Сашу. И сколь ни мало искушен был в подобных материях, а уже не сомневался в ее чувствах. То не была страсть, слепое обожание, а что-то совсем иное: глубокое, цельное… Есть лишь одна любовь – сильнейшая, нежели любовь женщины к мужчине: любовь матери к ребенку. И в том взгляде, каким смотрела Ольга на Сашу, было что-то очень схожее с этим чувством. Понимание, сочувствие, тихая, кроткая нежность… Никогда и ни в чьих глазах не встречал Стратонов подобного.
