– Точка плавления вольфрама – шесть тысяч градусов по Фаренгейту.
Если нагреть сковородку до нормальной температуры «персика», она просто расплавится. А медный пенни вообще закипит. Четыре тысячи градусов по Фаренгейту.
Вольфрамовая нить не сгорает – она испаряется, атом за атомом. Некоторые атомы отскакивают обратно от атомов аргона и вновь оседают на нити в виде крошечных кристаллов. Остальные атомы вольфрама оседают на относительно прохладной внутренней стороне стеклянного «персика».
Атомы «конденсируются», говорит Хваткий Сват. Внутренняя поверхность стекла покрывается металлической пленкой, и стекло превращается в зеркало.
Из за «наледи» вольфрама внутри, лампочки превращаются в маленькие, круглые зеркала, в которых все отражаются толстыми. Даже щупленький Святой Без Кишок, чьи рукава и штанины вечно парусятся вокруг костлявых отростков конечностей.
Нет, не все наши дни были наполнены смертоубийством и пытками. Случались дни самые обыкновенные, вот такие:
Товарищ Злыдня держит персик и вертит головой, чтобы разглядеть себя со всех сторон в закругленном стекле. Пальцами свободной руки она оттягивает провисшую кожу от скулы к уху. Когда она тянет, темная впадина под скулой исчезает.
– Наверное, это звучит ужасно, – говорит Товарищ Злыдня. Она отнимает пальцы от уха, и та половина ее лица вновь обвисает затененными складками и морщинами. – Но когда я рассматривала фотографии узников концлагерей… этих людей за колючей проволокой… этих живых скелетов … я всегда думала: «Эти люди могут надеть на себя что угодно ».
Граф Клеветник подходит поближе и протягивает к ней руку, чтобы вобрать каждое слово в свой портативный серебряный диктофон.
Товарищ Злыдня передает персик Обмороженной Баронессе…
Которая говорит:
– Ты права. – Обмороженная Баронесса говорит: – Звучит и вправду ужасно.
И Товарищ Злыдня наклоняется к микрофону и говорит:
– Если ты это записываешь, ты законченная скотина.
Обмороженная Баронесса, с ее зубами, которые шатаются в деснах и даже как будто гремят, с ее большими белыми зубами на тонких коричневых корнях, она отдает персик Герцогу Вандальскому.
Герцогу, с его волосами, уже не собранными в хвост, а свисающими на лицо. Герцогу Вандальскому, который медленно двигает челюстями, терзая все ту же никотиновую жвачку, которую он жует уже целую вечность. Его волосы пахнут гвоздичными сигаретами.
Герцог передает персик Мисс Америке. Темные корни ее отросших высветленных волос – по ним хорошо видно, сколько времени мы уже заперты в этой ловушке. Наша бедная, беременная Мисс Америка.
Дерево над нами мигает. Когда оно выключается, в это мгновение нас просто не существует. Ничего вокруг не существует.
Но уже в следующую секунду лампочки загораются снова. Мы возвращаемся. Мы вернулись.
– Привидение, – говорит Агент Краснобай, приглушенным голосом из за видеокамеры.
– Привидение, – повторяет Граф Клеветник в диктофон у себя в кулаке.
Любой сбой электричества, любой сквозняк, любой странный вкус или запах еды – мы обвиняем во всем привидение.
Каждый – свое.
У Агента Краснобая – это убитый частный детектив.
У Графа Клеветника – бывший актер в сериале для детей.
Медные ветви дерева. Каждая ветка изогнута и закручена, как виноградная лоза, покрытая тусклой позолотой. Ветви со стеклянными или хрустальными «листьями». Звенящий шелест, когда лезешь в самую гущу «листвы». Запах нагретой пыли на каждом «спелом» персике, который еще горит белым светом. Они слишком горячие, их не возьмешь голой рукой – только если через ткань: лоскут, оторванный от бархатной юбки или парчового жилета. Другие персики, которые «гнилые», – темные и холодные. Они глазированы пылью и затянуты белыми нитями паутины. Стеклянные и хрустальные листья, одновременно и белые, и серые, и серебристые. Если их потревожить, пошевелить, их края все еще могут сверкнуть на мгновение радужным бликом, а потом они снова теряют цвет.
Ветви, изогнутые, потускневшие, темно коричневые. В темных дорожках высохших мышиных испражнений, похожих на зернышки черного риса.
Раскачиваясь на носках, вперед назад, и задерживая дыхание, Хваткий Сват лезет рукой в самую гущу стеклянной листвы и обрывает персики. Бросает их вниз, еще горячие – и Недостающее Звено ловит их между двумя шелковыми подушками. Наш герой спорта, Недостающее Звено. Мистер Университетский Стипендиат, с его сросшимися бровями, густыми, как волосы на лобке. Мистер Хавбек Чемпион, с его раздвоенным подбородком, огромным, как яйца в мошонке.
Уже после этого коротенького броска персик достаточно остывает, и его можно трогать руками. Мать Природа берет персик с подушек и укладывает в большую шляпную коробку со старыми париками, которую держит перед собой Мисс Апчхи, прижимая ее к животу обеими руками.
Мать Природа, с ее смазанными узорами, нарисованными красной хной на тыльной стороне ладоней и на обрубках пальцев. Каждый раз, когда она оборачивается или кивает головой, медные колокольчики у нее на шее тихонько позвякивают. Ее волосы пахнут сандаловым деревом, пачулями и мятой.
Мисс Апчхи кашляет. Она всегда кашляет, бедная Мисс Апчхи. Ее красный распухший нос уже давно свернулся на сторону оттого, что она постоянно вытирает его рукавом. Ее выпученные глаза в алых прожилках лопнувших сосудов постоянно слезятся. Мисс Апчхи все кашляет и кашляет, согнувшись чуть ли не пополам и уперев руки в колени.
Иногда Хваткий Сват хватается за ножки стульев, за края мраморных столешниц на золоченых столиках – чтобы лестница не обвалилась.
Время от времени Графиня Предвидящая встает на цыпочки, поднимает над головой рукоятку жесткой, пыльной метлы и тычет ею в стеклянное дерево, чтобы оно повернулось, и сборщику было удобнее добраться до «спелых» персиков. До тех, что нагреты до температуры, при которой вскипает медь. И когда она встает на цыпочки и тянется вверх, становится видно, что браслет по прежнему на ней. У нее на запястье. Датчик системы глобального спутникового слежения, условие ее досрочного освобождения.
Привидение Графини Предвидящей – это старый торговец антиквариатом, с перерезанным бритвой горлом.
С каждым «собранным» персиком дерево становится чуть темнее.
Привидение Святого Без Кишок – абортированный младенец с двумя головами, причем оба личика – вылитый он.
Привидение Обмороженной Баронессы носит белый передник и проклинает Господа.
Время от времени Сестра Виджиланте постукивает по циферблату своих черных часов и объявляет:
– Три часа семнадцать минут и тридцать секунд до того, как стемнеет…
Привидение Сестры Виджиланте – герой с продавленной половиной лица.
Привидение Мисс Апчхи – ее собственная бабушка.
Когда стоишь так высоко, говорит Хваткий Сват, кажется, что потолок – это огромный пустынный фронтир, где еще не ступала нога человека. Точно так же, как в детстве, когда ты лежишь вверх тормашками на диване – ноги задраны на подушки, спина лежит на сиденье, а запрокинутая голова свешивается с края, – знакомая комната вдруг превращается в странное, неизвестное место. Когда ты лежишь вниз головой, у тебя под ногами простирается новый побеленный пол, а если взглянуть «вверх», там будет новый потолок, выстланный ковром и загроможденный сталактитами мебели, свисающими сверху.
Точно так же, говорит герцог Вандальский, как художник переворачивает «вверх ногами» свою картину или смотрит на ее перевернутое отражение в зеркале – чтобы взглянуть на нее по новому. Чтобы знакомая вещь сделалась незнакомой. Чем то, чего он не знает. Чьей то чужой реальностью.
Точно так же, говорит Святой Без Кишок, как извращенец переворачивает «вверх ногами» порнографическую картинку – Чтобы она возбуждала его чуть подольше.
В таком ракурсе каждое дерево со стеклянными персиками и листьями крепится к земле плетеным стволом из куска толстой цепи, а корой служат чехлы из пропыленного красного бархата.
Когда дерево становится почти темным, мы перетаскиваем свою лестницу – стул за стулом, диван за диваном – к следующему дереву. Когда «сад» почти полностью опустошен, мы переходим в другую комнату.
Собранный урожай мы укладываем в шляпную коробку.
Нет, не все наши дни, проводимые в заточении, проходят под знаком ужаса и унижения.
Граф Клеветник достает свой блокнот в линейку и озвучивает, что записывает:
– Шестьдесят две рабочие лампочки. И двадцать две в запасе.
Наша последняя линия обороны. Последнее средство спасения от страшной мысли, что нам придется умирать в одиночестве, в темноте – когда все лампочки перегорят. Мир без солнца. Уцелевшие – в холоде, в кромешной тьме. Сырые обои, скользкие от налета плесени.
Никому это не нужно.
«Спелые персики», оставленные на деревьях; когда они загнивают и выключаются, ты опять строишь лестницу из мебели. Снова лезешь наверх. Ныряешь в листву из стекла и хрусталя, в этот лес потускневших медных ветвей. Где только пыль, паутина и мышиные какашки. Ныряешь туда с головой и заменяешь гнилые темные персики спелыми. Теми, которые еще горят.
