Я, грешным делом, подозревал, что Метелькин, наобещав и кое-где посуетившись, сообразил, что дело дохлое, поскольку, кроме журналистского удостоверения, ничем журналистским более не обладал. А тут наобещал, как крыловская синица, а море так и не загорелось, и он мечется и тянет, чтобы выйти из скользкого положения с наименьшими потерями для самолюбия.
Как-то дня через два, что ли, он вдруг заявился в кафе, где я иногда обедал, огляделся и присел за мой столик.
— Не помешаю?
— Никоим образом. Что-нибудь заказать?
— Нет, я по делу. — Он полез в свой дипломат, с которым не расставался, считая его непременной принадлежностью каждого журналиста, и достал лист бумаги. — Собираю пожертвования. Семьям погибших в Чечне. Подмахни, сколько не жалко.
Я подмахнул, сколько позволяли семейные расходы.
— И распишись, как обычно.
Расписался, как обычно, и он, поблагодарив, сказал:
— Привет вашей очаровательной. Буду звонить, если позволит.
И ушел.
Обычно Метелькин звонил утром, когда я был на работе, и вечером, чтобы, так сказать, сгладить звонок утренний и поговорить семейно. А тут вдруг позвонил мне в кабинет в разгар рабочего дня. Голос у него был загадочно напряженным и небывало деловым, что меня, признаться, слегка удивило.
— Я тут такого накопал… — В трубке раздался вздох: видно, он и сам был не очень-то рад своим открытиям. — Бомба, словом. У тебя никого в кабинете нет?
— Один как перст. Говори смело.
— Нетелефонный разговор.
— Тогда приходи.
Помолчала трубка. Потом сказала:
— Только часов в семь, не раньше. Мне надо сначала к жене на дачу подъехать.
— Тогда от нее — прямо к нам.
— От нее — к вам. Учти, с документами!..
— Учел. Ждем.
Я позвонил Танечке, что вечерком наконец-то заглянет ее воздыхатель с какими-то очень важными документами.
— Откопал? — радостно сказала она. — Признаться, я не ожидала. Не знаешь, что за документы?
— Нет, — сказал я. — Метелькин темнит, как всегда. Приготовь что-нибудь этакое.
А перед самым концом работы мне позвонил Сомов. Из милиции. Он когда-то мечтал поскорее уйти на пенсию, а теперь боялся, что ему эту пенсию вот-вот предложат.
— Никуда не уходи. Я за тобой заеду.
И положил трубку. Я ничего не понял, но мне почему-то стало неуютно. Нормальный рефлекс советского человека на звонок из милиции. Вскоре позвонили с поста:
— Вас просит спуститься подполковник Сомов.
Спустился. Сомов пожал руку, пошел вперед, и я пошел за ним. Он вообще был не очень-то разговорчивым, но сегодня так сжал губы, что от них осталась одна полоска. Сели в милицейский уазик, шофера не было, и машину вел Сомов. Молча.
— Куда едем-то, милиция?
— Метелькин разбился на машине, — сквозь зубы сказал он.
— Как разбился?
— Вот и я спрашиваю как. — Подполковник помолчал. — Он хотел, чтобы я с ним вместе вечером поехал к тебе. Какие-то документы, что ли. Он тебе что-нибудь говорил?
— Про тебя — впервые слышу. Он говорил, что один приедет.
— Боялся?
— Скорее волновался. Бомба, сказал.
— Бомба? — насторожился подполковник.
— Он имел в виду сенсационный материал, который раскопал. Относительно ссуды Херсона в банке.
— Приехали, — сказал Сомов. — Замкни язык.
Вправо от шоссе отходила проселочная дорога. Сомов остановил уазик, не доезжая до поворота. И на этом повороте стоял «жигуленок» Метелькина с разбитым передком. В салоне уже никого не было, на водительском месте и на руле виднелись пятна крови.
— Увезли, — вздохнул Сомов. — Сказал же, чтобы без меня ничего не трогали.
Возле разбитой машины суетились ребята из следственной группы, за которыми наблюдал прокурор Косоглазов. Сомов пошел к ним, а мне, стыдно признаться, стало чуточку легче, что ли, на душе от того, что жертвы за рулем не оказалось. Однако облегчение было временным. Подполковник вернулся, буркнул:
— Едем в морг. На опознание.
Ехали молча. Сомов гнал, словно убегал от собственных мыслей. Сказал вдруг:
— Никакой бомбы мои ребята не нашли.
— Какой бомбы?
— Ну, в смысле документов. Тех, которые он нам с тобой показать намеревался.
— Может, на даче оставил?
— Это вряд ли. Тогда мы его труп там бы и обнаружили. Вместе с женой.
— Как?..
— Так, — зло сказал Сомов. — Максимум, что он мог себе разбить при ударе машины, это нос, потому что его «жигуленок» стоял. Стоял на проселке перед выездом на шоссе, и проезжающая машина разбила ему фару да чуть помяла облицовку капота. Прокурор объявил это дорожно-транспортным происшествием, а у Метелькина — два удара по голове. Крови нет, а он — мертвый.
— Мертвый?..
Я был в таком состоянии, что ни на что не годился, кроме идиотских вопросов.
— Да — Подполковник помолчал. — Видать, трубой или еще чем-то обмотанным. На месте орудия убийства не оказалось, значит, с собой и увезли. А прокурор мне: «Копай как дорожно-транспортное, он погиб от столкновения. Вот так и оформляй». Ничего себе — дорожно-транспортное, мать их…
Вот и все. И нет больше сына метели. Отметелился он.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Наведение конституционного порядка что-то задерживалось, семь генералов не смогли поймать одного Радуева, а в Глухомань стали поступать цинковые мальчики уже вагонами.
И взвыла вся русская глухомань. И за этим народным воплем скорби совсем затерялась трагедия Метелькина, успевшего выпустить всего-то три номера своей газеты. День его похорон местная власть объявила днем траура по погибшим в Чечне, и все устремились на аллею Героев, в которой уже не вмещались все павшие герои Глухомани. Да и покуда еще живые тоже с трудом уместились, что особо подчеркнул Спартак в своей проникновенной речи.
А Метелькина хоронили в стороне, далеко от аллеи, заложенной пустым, кое-как сляпанным цинковым гробом безотцовщины Славика, далеко от митинга, медных тарелок и таких неуместных сейчас речей. Гроб был велик для Метелькина, незадачливый журналист выглядел в нем совсем уж маленьким, съеженным и потерянным. И были подле этого несуразного гроба всего четыре человека, не считая могильщика: вдова в черном кружевном платке, тощий сын, которого вдруг разобрала икота и он весь тратился на то, чтобы хоть как-то побороть ее, да мы с Танечкой. Все молчали, и ветер доносил обрывки речей.
— … наведение конституционного порядка…
— Прощайтесь, — сказал могильщик. — Я за напарником схожу, одни в яму не опустим.
И ушел, вручив мне лопату на сохранение. С аллеи Героев долетели грохот оркестровых тарелок, обрывки женских рыданий и троекратный салют автоматчиков. Потом стрельба и оркестр утихли и остались одни рыдания. И последнее прощание с погибшими сыновьями, женихами и братьями наконец-то стало человечным, простым и горьким, утратив казенные голоса, тарелки и залпы.
А мы молчали, глядя в гроб остановившимися глазами.
Могильщик, к моему большому удивлению, вернулся вместе с подполковником Сомовым.
— Одиннадцать гробов, — сказал могильщик. — Все ребята мои заняты. Гробы тяжелые, прямо невозможно как.
— Это точно, — вздохнул Сомов.
— Прощайтесь, — сказал могильщик. — Мне там помочь надо, ребята не справляются.
Вдова не проронила и слезинки, стояла молча, только согнулась еще больше, хотя больше уж было некуда. А сын наконец-то справился с икотой, опустился на колени перед гробом и поцеловал отца в лоб. А выпрямившись, сказал почему-то:
— Вот…
Мы с подполковником закрыли гроб крышкой, и могильщик привычно и буднично застучал молотком. Потом помогли могильщику опустить гроб в яму и долго ждали, пока он засыплет могилу землей.
— Все, — сказал он, наконец-то сформировав холмик. — Преставился раб божий.
И ушел. Вдова подняла сухие глаза, сказала виновато:
— Очень просим вас помянуть. Пожалуйста.
Пошла к выходу, но Танечка догнала ее:
— Извините, у меня одноклассник в Чечне погиб. Я обещала подойти туда.
— Да, да, конечно.
Танечка ушла. Мы вышли через кладбищенские ворота, и Сомов распахнул дверцы служебного уазика. Вдова что-то смущенно сказала, а подполковник спросил:
— Но адрес-то он знает?
И сел за руль.
Ехали мы недолго, какими-то мне неизвестными переулками, а остановились перед закусочной. Надпись на дверях сообщала, что здесь гарантируют сосиски и кофе, но запрещают горячительные напитки. Вошли, сдвинули два столика с алюминиевыми ножками и пластмассовой столешницей. Сели, и вдова заказала сосиски с капустой и кофе, а когда официант отошел, тихо произнесла:
— Извините, небогатые мы.
— Ничего… — Сомов ободряюще улыбнулся. — Сейчас Маркелов подойдет, нормально помянем.
Он явно был в курсе договоренностей, потому что вскоре и вправду появился Маркелов с кошелкой. Достал из нее круг колбасы, сыр, конфеты. Буркнул:
